декабрь 1919 г.)".
К весне 1919 г. никаких существенных перемен в жизни сибирской деревни не произошло: по-прежнему от крестьян требовали отправлять новобранцев в армию, уплачивать налоги и недоимки, так же, как и прежде, в деревни отправляли карательные отряды, которые занимались реквизициями и бессудными расправами. Сводки и донесения по-прежнему фиксируют многочисленные случаи самовольных распашек земель и вырубок леса. Не сгладились и противоречия из-за земли между старожилами и новосёлами.
Отношение к колчаковскому режиму со стороны крестьян можно охарактеризовать так: пока власти не трогали крестьян, они относились к власти в лучшем случае равнодушно. Вот что фиксировал, например, член Бурлинской волостной земской управы Новониколаевского уезда, посетивший в начале марта деревню Мало-Кривощёково с целью сбора недоимок:
– Мы зашли к одному зажиточному крестьянину старожилу. Встречал нас хозяин дома лет 75-ти <…> попросил пройти в горницу. Горница, как и у всех сибиряков, наполнена комнатными цветами <…> [Он сказал:] Дал бы бог только дождаться весны! Слава богу, дожил до того дня, когда мы освободились от произвола приставов и урядников. Думали, что немного лучше будет – будут строить школы, станут учить всех: и старых, и малых, а оно оказывается не так. Раньше нас бил урядник, а теперь – милиционер. Какая разница – не знаю!
[Читать далее]А вот впечатления от посещения села Огурцово:
– Недоимку крестьяне несли неохотно, но когда им объявили, что будем описывать и продавать имущество у всех неплательщиков, – понесли беспрекословно.
Когда в Канском уезде Енисейской губернии власти потребовали от крестьян организовать дружины самоохраны, то крестьяне отреагировали так. В приговоре Казловского сельского общества Усть-Яйской волости Канского уезда 9 апреля сообщалось: “Лиц, желающих добровольно поступить в дружину самоохраны, в нашем обществе не оказалось, силою же общество заставить не в силах”; Курышинского сельского общества 7 апреля: “Желающих поступить добровольно в дружину самоохраны в нашем обществе не оказалось, а от повиновения властям не отказываемся”; Сахарнинского сельского общества 8 апреля: “Лиц, желающих поступить добровольно в дружину самоохраны не оказалось, а насильно общество заставить не в силах”; Таракинского сельского общества 7 апреля: “В нашем обществе дружина самоохраны не требуется ввиду того, что наше общество живёт спокойно и мирно занимается своим хозяйственным трудом”.
Что касается земли, то крестьяне в массе требовали не допускать частной собственности на землю и передать решение аграрного вопроса Учредительному собранию. Так, 28 марта управляющий Иркутской губернией П.Д.Яковлев сообщал в министерство внутренних дел:
– В Икейской, Гадамейской, Перфильевской, затем Катарбейской волостях, населённых исключительно переселенцами, на почве непонимания окладных земских листов, в которых оценку имущества приняли за нормы обложения, также под влиянием незначительной бунтарской агитации, общее волземсобрание постановило: земства, налоги упразднить, никого не пропускать в свой район, никому не разрешать выезд <…> С целью мирного окончания недоразумения по моей просьбе командирован член Нижнеудинской уездной земской управы <…> В случае неудачи имею согласие командующего войсками на командировку значительного отряда для ликвидации…
В основу решения аграрного вопроса колчаковское правительство положило кадетскую программу: частично пожертвовать интересами помещиков для продолжения развития капитализма в сельском хозяйстве по прусскому пути. Подтверждением этому служат тезисы по аграрному вопросу III конференции восточного отдела ЦК ПНС, проходившей в мае 1919 г. В них заверялось, что конференция не намерена пересматривать аграрную программу, однако, если “своевременно, законно и планомерно не будет произведён переход земли в руки земледельческого населения на началах государственной справедливости”, то неизбежна “земельная катастрофа”. Кадеты заявляли, что “возврата к старому земельному строю быть не может”. Хотя окончательное решение аграрного вопроса и перекладывалось на плечи “Национального собрания”, тем не менее признавалось, что необходимо переходное законодательство, в котором “должны быть учтены внимательно и продовольственные потребности страны, и требования национальной экономики”. А далее делался вывод:
– В интересах прогресса сельскохозяйственного промысла в России и создания прочного хозяйственного строя необходима земельная политика, стремящаяся к развитию и содействию мелкому землевладению на основе частной собственности, для чего необходимо планомерное землеустройство, избегающее крайностей дореволюционного времени. Этим заданиям в общем и целом отвечает земельная политика российского правительства, выраженная в речах верховного правителя и декларации по земельному вопросу. Общие принципы, положенные в основу закона о посевах и законопроекта о переходе захваченных земель во временное заведование государства идут в развитие этой политики.
Сравним теперь эти декларации правительства с тем, какая земельная политика ожидалась в деревне. Вот положение для волостных земств, выработанное Енисейским чрезвычайным губернским собранием 14 июля. В нём требовалось:
– 1) Впредь до издания основного земельного закона будущим Учредительным собранием никакие коренные изменения в землепользовании не производить <…> 3) впредь до решения вопроса о земле Учредительным собранием никаких закреплений земли в частную собственность производиться не должно.
Не удивительно, что земства представлялись колчаковскому правительству как минимум вредные и опасные для государственного устройства, тем более, что руководящую роль в них занимали представители мелкобуржуазных партий. Так, 5 марта управляющий Енисейской губернией П.С.Троицкий сообщил в земско-городской отдел министерства внутренних дел:
– Большинство членов земских управ в свою земскую деятельность вносят дух партийности, а чисто деловая работа у них отодвигается на второй план. Состав губернских и уездных земских аппаратов настроен оппозиционно, что и выражается как в оппозиционном направлении печати, так и в агитационной работе некоторых выборных лиц, начиная с председателя губернской земской управы И.В.Казанцева, находящегося ныне в бегах. Член Енисейской уездной земской управы Дмитриев привлекается к ответственности за противоправительственную агитацию в печатном земском органе. Член Ачинской земской управы Нестеров числится за следственными комиссиями. Можно почти с уверенностью сказать, что происходящие в разных местах Енисейской губернии крестьянские восстания произошли не без влияния некоторых представителей земских учреждений…
Нежелание крестьян уплачивать земские сборы ставило земство в трудное финансовое положение. Вместе с тем бедняцкая часть деревни была не в состоянии их уплачивать. Так, 6 марта управляющий Томским уездом сообщил управляющему Томской губернией:
– Настроение населения начинает понижаться, и нужно сказать, в худшую сторону, и можно предполагать, что будет понижаться и впредь. Причиной к этому служат получаемые волостными управами окладные листы на взыскание уездного земского сбора в текущем 1919 г., который выражается в довольно крупных размерах. Так, например, из донесений Тутальской волостной земской управы видно, что налог уездного земского сбора выразился в 158 728 руб. 85 коп., иными словами говоря, на каждого человека волости, а население таковой составляет 8 253 души обоего пола, падает по 19 руб. 23 коп. Вот это-то обстоятельство очень сильно повлияло на настроение малоимущей части населения названной волости, и волостная управа не может себе представить, как она будет взимать налоги, а поэтому высказывает опасения, что в 1919 г. будет очень большая недоимка названного сбора. Кроме уездного земского сбора есть ещё губернский, волостной и государственная оброчная подать, и, в общем, другому плательщику уплата всех сборов обойдётся в сотни рублей.
Об этом же говорилось на III Томском губернском земском собрании 25 марта:
– Положение земств ухудшается так же ещё и тем, что при современной общественной разрухе не представляется возможным собрать с населения наложенные на него в пределах закона земские сборы. Тяжёлый финансовый кризис отразился и на других сторонах земской организации. Недостаток средств и необходимость удовлетворения неотложнейших потребностей земского хозяйства и управления заставляет земства обращаться к правительству с ходатайствами о пособии, ставит их в положение просителя со всеми вытекающими из такого положения последствиями. В результате замолкли мелкие земские единицы, опека административной власти усиливается и входит в рамки положения 1890 г., избирательный закон имеет тенденцию приобрести чуждые закону 1917 г. элементы. Снова земство переживает органический кризис.
Далее сообщалось, что ежемесячный расход губернского земства при максимальной экономии – 500 тыс. руб., в том числе больница – 100 – 150 тыс., служащие губернского земства – 125 тыс., приюты – 50 тыс., акушерско-фельдшерская школа – 25 тыс., хозяйственные расходы – 50 тыс., прочие расходы – 100 тыс. На 1 января 1919 г. финансовое положение было следующим: долг казне – 1 331 тыс., бывшей городской управе – 20 тыс., долг частным капиталам – 536 тыс., невыполненных расходов по смете 1918 г. – 1 770 тыс. Итого: 3,7 млн руб. Делался неутешительный вывод: “Указанные условия затрудняют работу управы. Денежных средств не хватает даже на потребительские расходы; из-за этого приходится сокращать приём больных в земской больнице, задерживать уплату жалования служащим управы, прибегать к займам при очень тяжёлых условиях”.
Слёзные жалобы земских управ колчаковское правительство оставляло без внимания…
Постоянный дефицит финансов не был единственной головной болью земств. На них периодически сваливались и другие проблемы. И одна из казалось бы простых – организация дружин самоохраны – превратилась в очень серьёзную…
В приказе по Минусинскому военному району, подписанном 4 апреля начальником военного района подполковником Романенко, сообщалось, что “для поддержания государственного порядка и для ликвидации всяких восстаний и попыток к ним, будут приниматься не только самые строгие но даже жестокие меры вплоть до уничтожения с лица земли целых селений, как принимающих участие в восстании, так и скрывающих большевиков, бунтарей и агитаторов” и также требовалось: “1) во всех населённых пунктах организовать самоохрану из надёжных государственно-мыслящих людей; 2) арестовывать и беспощадно уничтожать всех как проживающих, так и появляющихся в деревнях, сёлах и посёлках агитаторов и смутьянов; 3) сельским властям приказываю немедленно сообщать мне и ближайшей войсковой части или дружине о всех подозрительных лицах, а уличённых в агитации уничтожать на месте путём расстрела или повешения; 4) за укрывательство большевиков, агитаторов, бунтарей одиночек и целых шаек, сёла, деревни, посёлки, заимки и хутора будут сожжены и только в том случае, если будет своевременно сообщено о появлении указанных лиц или шаек, ответственность
населённых пунктов будет понижена”.
24 мая управляющий Енисейской губернией П.С.Троицкий сообщил председателю Енисейской губернской земской управы Г.П.Сибирцеву, что земству необходимо организовать дружинников по сёлам – всего 3 тыс. человек, для чего ввести особый налог по 1 – 2 руб. с лиц среднего достатка. В итоге земское собрание постановило организовать дружины “в целях самоохраны населения от всякого рода беспорядков и анархических движений”, причём не на добровольной основе, а на обязательной повинности сельских обществ, командовать ими должны были специальные начальники, назначенные “военной властью по соглашению с уездными и городскими органами самоуправления на местах”. В то же время губернское земское собрание признало, что для успешной борьбы за установление порядка необходимо “закономерное отношение к мирному населению со стороны всех отрядов, командированных в местности, подверженные беспорядкам”. При этом собравшиеся отметили, что земства находятся в “абсолютном финансовом кризисе”, поскольку “пока миллионные приходные земские сметы будут числиться только на бумаге и населением не будут выполняться, земские кассы по-прежнему будут пусты”. Чтобы их наполнить необходима ссуда правительства для Енисейской губернии в 5 678 тыс. руб.
В итоге к концу мая 1919 г. в Енисейской губернии дружины были созданы. Они насчитывали 3 тыс. человек, из них более 2,2 тыс. приходилось на сельскую местность. Так сообщалось в отчётах местных властей. Даже если такое количество дружинников и было собрано, то сколько-нибудь активного участия в борьбе с “большевизмом” они не приняли.
12 июня открылось Иркутское губернское земское собрание. С вступительной речью выступил председатель Нижнеудинской уездной земской управы Я.Н.Ходукин. Поприветствовав “братьев-чехословаков, союзников и русскую армию”, он провозгласил здравицу Всероссийскому и Общесибирскому Учредительным собраниям. Большинством голосов при 5 воздержавшихся была принята декларация, в которой давалась негативная оценка омскому перевороту и колчаковской власти как единоличной; была подвергнута основательной критике экономическая политика режима, которая привела к разрухе, политическому распаду страны и падению авторитета в международных делах. В качестве альтернативы собравшиеся потребовали созвать Всероссийское и Всесибирское Учредительное собрания и Земское собрание как представительный орган на территории, освобождённой от большевиков, в качестве переходной ступени к Учредительному собранию. Министерство юстиции, ознакомившись с декларацией, потребовало от прокурора Иркутской судебной палаты принять самые решительные меры против составителей декларации, однако руководство Иркутской губернии сочло за лучшее не исполнять этого требования.
В записке чиновника особых поручений при министерстве внутренних дел об Иркутском земстве, составленной 31 июля, отмечалось:
– Можно высказать предположение, что все постановления (земского. – В.К.) собрания, выходящие из круга ведения земства и носящие ярко политически антиправительственную окраску, как например, предложение о передаче милиции в ведение земства, постановление против введения должности помощника управляющего уездами, проекта восстановления волостных правлений, изменение избирательного закона и, наконец, принятая на последнем заседании 7 июля резолюция-протест против власти верховного правителя, что все эти постановления возбуждались по инициативе управы и незначительного меньшинства гласных определённо эсеровского толка <…> Большинство гласных (городского самоуправления. – В.К.) принадлежит к умеренным и государственно-мыслящим элементам, в значительной своей части аполитичным <…> И если тем не менее деятельность Иркутского городского самоуправления выходит за пределы, предоставленные ей законом и проявляет антиправительственное направление, как, например, отказ праздновать день свержения власти большевиков, то причина этого лежит также как и в земстве – в преобладающем влиянии организованного меньшинства во главе с городским головой Кругликовым, эсером по убеждениям, пользующимся в некоторых общественных кругах большим влиянием и авторитетом <…> Будучи членом партии социалистов-революционеров, и, находясь в тесной связи с руководством иркутских земского и городского самоуправлений, П.Д.Яковлев, несомненно, переоценивает и преувеличивает значение и влияние социалистов-революционеров в губернии. По его мнению, до настоящего времени идеология этой партии является истинной выразительницей большинства не только в городах, но и в деревне. Имеющиеся в министерстве далеко не полные сведения свидетельствуют о противном.
В июле Иркутское губернское земское собрание приняло ещё ряд постановлений, требовавших от колчаковского правительства отменить принятые решения. Так, 4 июля иркутские земцы потребовали отменить постановление “Об учреждении должностей помощников управляющих уездами”, считая его целью установить “опеку над органами местного самоуправления”; следом земцы потребовали не допускать принятия колчаковским правительством проекта восстановления волостных правлений, усматривая в нём попытку упразднить волостные земства; а также энергично протестовали против всех изменений правил выборов земских гласных.
И, наконец, 7 июля на Иркутском губернском земском собрании по предложению гласного Н.Л.Иванова-Мартынова была принята резолюция, которая характеризовала омский переворот как попытку воскресить дореволюционные методы управления страной; существующая власть, – как заявлялось, – единолична и независима лишь по внешности, в реальности она осуществляет задания торгово-промышленного класса и монархистов; мероприятия правительства направлены на упразднение всех гражданских прав населения, урезывание прав органов местного самоуправления; внутреннее бессилие власти отражается в бессилии в международных отношениях; усилия местных органов власти безрезультатны, поэтому губернское земское собрание считает необходимым возвысить свой голос в защиту родины и попранных прав народа и созвать Земский собор на освобождённой от большевиков территории как переходную ступень к Учредительному собранию.
Таким образом, самим ходом событий земства становились в оппозицию к колчаковскому правительству. Причинами этого были как мелкобуржуазный состав земских органов, так и те противоречия и непримиримость, которые характерны для отношений кадетов и эсеров в годы Гражданской войны.
Агенты колчаковского правительства на местах оставили яркие характеристики настроения деревни. В них отразились и реальные интересы, и проблемы деревни и то, как правительство эти проблемы воспринимало. Вот сводка информационного отдела, составленная в июне 1919 г.:
– Относительно деревенского общества нужно отметить две группы. Первая – “бедные мужики”. Эти желают иметь власть, действиям которой они могли бы вести учёт. Они сознают, что не знают сами, как воплотить свои тенденции относительно этого вопроса – и, хотя и не желают этого на деле, но всё-таки склонны передать власть в руки большевиков, ибо большевики в их глазах являются почти тем же, чем были в своё время для крестьянства в России Пугачёв и Стенька Разин. Эти крестьяне желали бы иметь “правителя”, а не “правительство” <…> Относительно правительства адмирала Колчака <…> адмирал Колчак был бы бесспорно хорошим “православным”, если бы не то, что он “разрешает” существовать дороговизне, а самым главным является то, что имеет своими советниками офицеров не из среды “православного народа”, а тоже из помещиков <…>
Основная масса крестьян желает, чтобы правительство страны было облечено авторитетом, равным по своему содержанию, хотя новым по внешней форме, авторитету дореволюционного правительства <…> Эта вторая группа склонна отождествлять правительство с личностью адмирала, к которому в общем относится “приязненно”, можно прибавить, что о личности адмирала Колчака эта группа крестьянства подобно первой не имеет ясного гражданского суждения <…>
Всё крестьянство выражает мнение, конечно очень осторожно, что сделай адмирал Колчак так, чтобы в одно прекрасное утро деревня могла получить легко и дёшево все материальные блага, которые являются заветной мечтой деревенской “мужицкой” жизни – они не только что с одушевлением и желанием пошлют своих сыновей и внуков в бой, но и сами примутся за войну по-“мужицки”, и кончат её скоро в сознании, что сражаются за успешное процветание “своих хозяйств”, тем самым за благосостояние будущей “счастливой деревни”.
Общая черта отношения к войне “бедноты” городской и деревенской может быть выражена в следующих словах: “Вот пошёл брат на брата. Не хорошо это, нужно бы прекратить как-нибудь эту братоубийственную бойню. А нам-то что. Будет ли Колчак, Ленин ли будет – нашему брату всё равно пропадать”.
28 июня управляющий Алтайской губернией докладывал в министерство внутренних дел:
– Сообщаю, что большинство населения Славгородского уезда состоит из переселенцев-малороссов. За сравнительно короткое время своего пребывания на новом месте они ещё не успели экономически окрепнуть, почему большевистская пропаганда с обещаниями быстрого обогащения бедных за счёт богатых находит среди переселенцев массу приверженцев.
3 июля особый отдел госохраны сообщал:
– Крестьянство совершенно не интересуется политикой, хочет лишь установления в Сибири порядка, желает получить на свои деньги, скопленные за время войны и революции в большом количестве необходимые товары и мануфактур и просит одного: “Не тронь меня”.
9 июля управляющий Томским уездом направил отчёт управляющему Томской губернией, в котором отмечал следующее:
– Сельское население, имеющее прочное домообзаводство и хозяйство, относится к правительству с должным доверием и, по-видимому, готово всячески его поддерживать. Что же касается элемента менее устойчивого – безземельные с неокрепшим хозяйством переселенцы и просто неработающие – эти уверенно ждут возвращения большевиков. Часть последних охотно вступает в грабительские банды, оперирующие в волостях, смежных с Мариинским уездом. Служащие в земских учреждениях, а также в кооперативах, в большинстве относятся к правительству недоброжелательно. Они ведут свою преступную работу негласно, путём лишь полуслов, намёков и бездействием в исполнении распоряжений правительственных властей, подрывают авторитет последних и роняют значение правительства в глазах населения…
5 августа 1919 г. курганский уездный комиссар сообщил в министерство внутренних дел:
– Настроение крестьян районов расположения частновладельческих земель крайне враждебное. Опять начинаются захваты частновладельческого скота, изгнания владельцев заимок и поджоги последних. Устраиваются волостные солдатские собрания, которые выносят резолюции не давать солдат в случае мобилизации, не давать подвод.
Таким образом, колчаковское правительство отчётливо представляло себе, каковы настроения деревни и что необходимо что-то предпринимать помимо репрессий и реквизиций для привлечения симпатий крестьянства. Так, в начале июля омская газета призывала:
– В самом деле, откуда черпать силу для борьбы с противником? Разумеется, из деревни. А каково настроение всего деревенского люда, таково, несомненно, и настроение солдат… Почему когда-то за большевиками шло почти всё наше тёмное крестьянство? Потому, что большевики сумели создать в деревне “настроение”…
Благие пожелания настолько не соответствовали социально-классовой позиции сибирских крестьян, что все мероприятия министерства земледелия сводились к бюрократическим мерам вроде разработки проекта учреждения департамента сельской промышленности…
Крестьянство, однако, понимало политику не из газет. Все бюрократические проекты правительств мало волновали крестьянство. Обывательские настроения в деревне – жалобы на отсутствие мануфактуры, железа и прочего, безусловно, имели место. Но главное состояло в том, что как только агенты колчаковского правительства появлялись в деревне и начинали реквизиции и экзекуции, крестьянство сразу же вспоминало времена большевиков. Такова психология крестьянской массы – они хотят такого правительства, которое бы не вмешивалось в их размеренную сельскую жизнь, не мешало бы их “самоуправлению”. Они же выступают в силу своей мелкобуржуазной природы против контроля как со стороны государства буржуазного, так и со стороны государства диктатуры пролетариата.
