Из книги белогвардейского деятеля Мануила Сергеевича Маргулиеса "Год интервенции".1919 год
27 июля
Был в 11 часов у генерала Суворова. Жаловался на порядки на северо-западном фронте; офицеры здесь совершенно не понимают нового духа солдат. Солдаты усвоили себе из революционного времени два понятия: «старый режим», как совокупность всех зол, всего отрицательного и «народовластие», как неотъемлемое право на лучшее будущее. Этого не хотят и не могут понять офицеры, и чем выше стоят по иерархической лестнице, тем меньше понимают это. И никакие уроки не могут просветить генералов, даже архангельский опыт. Генерал Марушевский, который местному интервьюеру заявил, что все обстоит благополучно, Суворову с глаза на глаз рассказывал правду о постепенном вторжении большевизма в ряды Северной армии. А сегодня уже в газетах есть сообщение об убийстве солдатами под Онегой четырех английских и нескольких русских офицеров за их участие в расстрелах большевиков. Сообщил, что получил письмо от заведующего гражданской частью в тылу северо-западной армии, К. А. Александрова, в котором тот жалуется на военные эксперименты гражданского управления в очищенной территории…
[Читать далее]На все предложения построить будущее городское управление на общественных работниках, расширить функции городского управления, предоставить городу издавать свой печатный орган, — совещание при Юдениче ответило отказом, причем возражал более всех и был непримиримее всех Кузьмин-Караваев, обычно заявляя: «какие там права города, какая пресса, — штык и больше ничего». Возражал даже и против оставления за городом права управления трамваем: а вдруг военному ведомству понадобятся трамваи для перевозки снарядов, — что же, просить о предоставлении их у города, что ли?..
Неоднократно, когда Карташева упрекали в тех или иных реакционных шагах, которым он не противодействовал, он хватался за голову и говорил: «я бессилен, я окружен предателями».
…генерал Юденич забрал Политическое Совещание в свои руки, ни с кем не считается, оперирует ими всеми, как пешками.
В антураже Юденича царит безнадежное черносотенство: Кондзеровский — жидомор и черносотенец, генерал для особых поручений де-Сино — монархический агент. При Юдениче орудует Дурново (сын Петра Дурново); появились и офицеры немецкой ориентации…
И. В. Гессен просил меня и Каминку высказаться, как быть: ведь работать при таких условиях — это значит покрывать своими политически-общественными именами черную сотню и принимать ответственность за дикую расправу в Петрограде, в которой пострадает много невинных.
Мы с А. И. Каминкою возразили, что черная реакция исторически неизбежна…
29 июля
И. В. Гессен поставил ребром вопрос: принимая во внимание, что большевики не могут не погибнуть от процесса внутреннего разложения и притом очень скоро и что военная сила, которая на них обрушится извне, не может не привести за собой черной реакции и полосы кровавой мести, не лучше ли отмежеваться от Юденича теперь же, чтобы не нести ответственности за неизбежные неистовства военных.
30 июля
Любопытна картина политического положения Юденича и его совещания: против Политического Совещания - большая группа промышленников и финансистов (значительное их большинство), еврейская группа, городская группа; в среде самого совещания — Карташев против Кузьмина-Караваева.
31 июля
Карташев сказал третьего дня: «моя задача, когда мы войдем в Петроград — быть для Юденича «всем Петербургом»; этот провинциальный генерал, всю жизнь проведший вне Петрограда, ни о ком не имеет понятия. Крайне трудно работать в таких условиях».
Издатели «Русской Жизни», Шуберский и Волов окончательно решили расстаться с Кузьминым-Караваевым после допущенного этим последним фельетона под названием «Антисемит».
За завтраком Сенютович-Троцкий предложил Шуберскому и Волову Леонида Андреева в редакторы «Русской Жизни» вместо Кузьмина-Караваева. Андреев согласен, если ему предложат в Политическом Совещании пост министра Народного Просвещения, да и жалования 10.000 марок; иначе он едет в Америку. Шуберский деловито заметил: никакой Андреев не подымет тиража газеты, а выплачивать ему 10.000 марок не за что…
Об Юдениче К. И. Арабажин говорит: «либо большой глупец, либо большой хитрец — очень умело молчит».
2 августа
Кузьмин-Караваев составляет на память положение о военно-полевых судах, ибо на фронте вешают (и при том публично) без всяких судов.
3 августа
Смирнов вернулся вчера из Нарвы и рисует в мрачных красках настроение офицеров. Они крайне недовольны приездом большого штаба Юденича. Недовольны не только неизбежными смещениями, но» и контролем, который вводится в расходах частей. К тому же приехавшая публика — черносотенно настроена…
По поводу Лившица, агента Карташева, посланного им на фронт для организации пропаганды в среде большевиков, стоящих против нашего фронта, Смирнов говорит, что это юноша Хлестаковского типа, ходит в полковничьих погонах, хвастался перед всеми своей близостью к Юденичу. Обвиняют его в том, что он будто бы большевистский эмиссар, что об его прибытии на фронт предупреждала будто бы русская контрразведка, но это все — ерунда, сущность вся в том, что Лившиц — «двенадцатый».
Я: Что это значит?
Смирнов: Одиннадцать большевистских эмиссаров уже повесили, им нужен двенадцатый»…
Юденич совсем не считается с армией, а между тем армия уже ставит себе вопрос, для чего ей Юденич с его штабом. Хлеба он не привез, амуниции — тоже, а командовать без него умеют…
В 6 часов зашел к г-же X..., умной, бойкой даме, близко знающей всех членов Политического Совещания. Называет Политическое Совещание «мои черносотенцы»…
Все назначения в армии происходят теперь из «своего» круга: гвардейцы, знакомые штабные, родственники. Свежих новых людей нет...
В 8 часов пришли ко мне М. М. Филиппео, инженер, и капитан второго ранга в отставке Э. К. Шульц — члены правления Русского Совета в Ревеле; сидели до двух часов ночи и рассказали историю образования северной армии и борьбы их с ее руководителями из-за пренебрежения общественными принципами.
Северный корпус зародился в Пскове но инициативе немцев и на немецкие деньги под руководством генерала Вандама осенью 1918 года…
Родзянко, в чине полковника, служил в отряде полковника фон-Нефа в Пскове. Полковник фон-Неф, будучи командиром корпуса, произвел Родзянко в генералы; теперь же Родзянко в свою очередь произвел фон-Нефа в генералы…
Наряду с дрязгами в гражданской среде, шла упорная борьба и в военной, особенно между Родзянко и Булак-Балаховнчем…
13 мая начинается наступление на большевиков под командой Дзерожинского. Движение это, удачное с военной точки зрения — Псков освобождается от большевиков, сопровождается распрями между Балаховичем и Родзянко, причем объектом спора часто является Н. Н. Иванов, которого Родзянко приказывает арестовать, а Балахович выручает.
В мае группа офицеров с незавидною репутациею опять начала выдвигать Родзянко и Дзерожинский, враг интриг, окончательно отказался от командования корпусом и ушел на фронт командиром дивизии.
К характеристике Родзянко капитан Шульц рассказывает: к Родзянко пришла депутация Русского Совета 16 июня; он входит, запоздав, в зал и говорит: «ну и жарко (трехэтажное слово). — А вы чего здесь? — обращаясь к депутации, — а, Ивановцы! что это Иванов в Пскове делает? хороводится с Балаховичем? Я его распустил; хватите Иванова за ... и повесьте его, а Балаховича я сам расстреляю, он не военный человек, он — ксендз-расстрига, он — разбойник».
О Станиславе Никодимовиче Булак-Балаховиче... Служил долго у большевиков, потом перешел на сторону белых; в основу своей партизанской работы положил большевистские приемы: демагогия, непреклонность, работа в тылу. Лично честен, но, привлекая офицеров, разрешает им грабить. Здесь в Ревеле только офицеры Балаховича швыряют деньги пригоршнями. В Пскове проявил большую жестокость. Людей вешали днем в центре города на фонарях, причем адъютант Балаховича предлагал казнимым самим вешаться, что большинство и исполняло. Повешено им несколько десятков человек (большевиками за 6 месяцев расстреляно около 300-х человек, но ни одного публично). Филиппео, идя как-то раз по улице, слышал, как маленькая девочка кричит: «идем смотреть, как вешают». Народу шло много, пошел и Филиппео; когда он подошел к виселице, уже двое конвульсивно вертелись на ней. Тут же офицер Голубков, адъютант Хомутова, сказал ему, что видел, как обреченные одевают сами на себя петлю. Видел, как эту картину фотографировали американцы.
В. Л. Горн видел лично такую сцену: по лестнице лезет к петле обреченный; солдат, приготовляющий казнь, вылезает на перекладину виселицы, протягивает казнимому петлю, в которую этот последний всовывает голову и затем бросается с лестницы в пространство; солдаты снизу вытягивают его за ноги. Один казнимый, подымаясь по лестнице, слезно молил пощадить его. «Чего тут разговаривать, лезь» — грубо кричит солдат и тот покорно лезет. Сорвался, стоит красный с петлей на шее, падает на колени, опять молит — «лезь» окрик; опять лезет по лестнице и кидается в петлю.
Другой раз Горн видел на столбе в центре города, на трехгранном чугунном столбе трех повешенных, на каждой грани по одному. Висели сутки.
Раз видит Балаховича на коне рядом со столбом, на который лезет человек, издали слышит разговор, видит негодующий жест обреченного, видит, как он всовывает голову в петлю и отталкивается от столба. Знакомая дама, стоявшая близко от столба, передает разговор казнимого с Балаховичем. «Я коммунист, вы меня казните, но еще неизвестно, за кого выскажется будущее, — за вас или за меня».
Балахович: Если ты казнишь трех твоих товарищей, я тебя помилую. (Балахович говорит, что палач из большевиков никогда больше к большевикам не вернется).
Казнимый: Ценой мерти товарищей жизни купить не хочу, — и резким движением бросается в петлю.
Балахович застрелил собственноручно ординарца за кражу и нескольких офицеров за неисполнение приказания.
По-видимому, Балахович не пьяница, выдает себя за литовского дворянина, говорит, что с большевиками надо бороться с тыла, а не в лоб. Засылает к ним эмиссаров с прокламациями. Считается справедливым; афиширует свою дружбу с крестьянами. Вне военного дела сер; когда говорит о военном деле — оживляется; очень популярен в мещанстве и местном псковском купечестве, которое его чествовало и поднесло ему адpec; в адресе говорилось: «как Вакула-кузнец оседлал черта, так ты, батька, оседлал коммуниста». Адрес читали со сцены театра. Издает прокламации, в которых заявляет, что идет на Москву; ведет войну с «жидом-коммунистом».
Интеллигенция относится к нему отрицательно…
Против публичных казней ополчилось псковское духовенство и архиерей решил идти к Балаховичу с выражением протеста. Балахович узнал об этом и немедленно послал к архиерею своего адъютанта, который просил не идти к Балаховичу, так как по военным соображениям Балахович должен будет отказать владыке, а он этого не хотел бы. Тогда вмешались союзники и обратились с протестом к генералу Юденичу; Юденич предложил Балаховичу не казнить в городе; тот перенес казни за городскую стену у парка, на площади, окруженной домами, и продолжает казнить среди бела дня...
Солдаты его грабили город Псков (до них грабили эстонцы…). Потом для нужд армии Балахович обложил контрибуцией купцов, причем кто-то ему составил список, по которому вымогались деньги; неплатящих сажали в тюрьму, откуда потом купцы выкупались.
В последние дни вновь пошел слух, что Балахович с Ивановым опять хотят объявить Псковскую республику, при поддержке эстонцев, которых в Пскове тысяч 10—12. Цель — изменить черносотенный курс Юденича…
На фронте голодают. Солдаты получают двухфунтовую белую булку и похлебку, — и это все; мяса нет, жиров очень мало. В армии показывают много больше пайков, чем есть едоков на самом деле. Приписывают полк. Полякову заявление, что на каждый штык приходится 60 пайков. Многие части возят за собой муку, которую скрывают...
В продовольственную часть «Русский Совет» тоже не пустили…
Поляков устроил у себя широкий торговый отдел; поставщики, как и везде, обирают, хотя сам Поляков — вне подозрения; среди служащих — много мошенников; за взятку опять все можно купить из казенного имущества.
Офицер Хомутов… распространял погромную газету «Белый Крест», сам перевозил тюки ее. Газета закрыта Родзянко, и Хомутов уволен от службы, но причислен к штабу Юденича.
Русский Совет запротестовал против безобразий тыла и 26 мая представил Крузенштиерну-старшему записку. Никакого ответа. Перед этим Русский Совет, совместно с Крузенштиерном младшим и Хомутовым, составили записку о действиях Родзянко и Филиппео повез ее Юденичу в Гельсингфорс, прося немедленно организовать гражданское совещание при армии. Юденич сказал, что он — пленник финнов и выехать не может, к тому же не знает, как его примут эстонцы...
Карташев жаловался… на трудность борьбы с черносотенными тенденциями генералитета и присных…
Через два дня после визита Филиппео в Гельсингфорс образовалось Политическое Совещание, которое своим составом напугало и разочаровало всех общественных деятелей…
Карташев сказал Филиппео: «Мы уже не те кадеты, которые раз выпустили власть, мы теперь сумеем быть жестокими».
При поездке Филиппео на фронт 20-го июня, офицеры жаловались на то, что жалования не платят, продовольствия мало, беспорядки, спекуляция, взятки, черносотенное настроение: «жид» и «коммунист» — синонимы.
Во Пскове Крюденер-Струве назначил полицмейстером некоего Сандерсона, плохо говорящего по-русски, имевшего в Либаве публичный дом.
В Нарве, куда 1-го июля приехал Александров, выписанный из Выборга для заведывания гражданской частью, был полный хаос, так как приличные работники бежали. Александров ни во что не вмешивался; поддерживал добрые отношения с генералами и избегал общения с общественными элементами.
4 августа
Упадок настроения среди крестьян несомненный. Офицеры говорят: «когда двигаемся вперед — крестьяне встречают с распростертыми объятиями, идем дальше — а в нашем тылу те же крестьяне в отместку режут провода». В деревнях насильно отбирают продовольствие, секут.
Губернского земства в Пскове нет; уездная земская управа избрана съездом помещиков… Председатель уездной земской управы — помещик Назаров (приличный октябрист). Состав управы — сугубо черносотенный. Гласных земского собрания управа не созывает. Восстановлены волостные старшины и сельские старосты без выборов. Полиция — из старых городских жандармов.
Резюме Горна: теперешний режим — «смесь черной сотни с тепловатым октябризмом; мягкотелые баре сами не крадут, но и другим помешать не могут».
На улице встречаю босяков, с ободранными брюками, с винтовками на веревке. Это — большевики из лагеря военнопленных в 10 верстах от города. Их фильтруют, надежных посылают на фронт.
Беседовал с доктором Якстырь, фронтовой врач Красного Креста. По его словам, и солдаты, и крестьяне одинаково недовольны своим положением. Солдаты смущены черносотенством, крестьяне — возвращением помещиков.
5 августа
В 1 час завтракаем в городском парке с Суворовым, его женой, Лианозовым, Кузьминым-Караваевым, полк. Смирновым. Докладываю им мои сведения о гражданских беспорядках в тылу и о необходимости съезда представителей земств и городов. Суворов признает непорядки, но говорит, что Александров теперь все наладит; он до сих пор не мог проехать в Псков, ибо боялся, что его там пришибут... Кузьмин-Караваев делает весьма категорические вставки, в смысле «вешать», «расстреливать»…
На требование Полякова прислать с фронта вагон для ускорения разгрузки пришедшего с амуницией парохода последовал отказ: часть вагонов де заблиндирована. «Сидит в них начальство с женами и б…и, с коровами и зеркалами, Ямбург взят, а нам нечем пересылать военный груз на фронт» — негодует полковник Поляков.
…
Немцы предлагали в Ревеле русским 10 миллионов марок на военные надобности.
Л. А. Зиновьев, когда Крузенштиерн вышел из комнаты, говорит мне: «очевидно, надо плюнуть на Колчака, а если заупрямится и Юденич, то и от него избавиться».
Я: «А какое впечатление Юденич на Вас производит?»
Зиновьев: «Видел его раз пять, молчит... Не разберешь: умен или нет, — во всяком случае провинциальный бурбон».
Днем генерал Суворов рассказывал, как офицеры наши перед казнью допрашивали генерала царского времени Николаева, взятого нашими в плен при схватке с большевиками. Генерал Николаев сказал: «Вы все — преступники, вы идете на Русь с самозванными генералами, а мы, как военные, подчинены правительству; законно или незаконно оно — не наше солдатское дело». Офицеры, судившие Николаева, заколебались, и, если бы не страх перед солдатами, которые запротестовали бы против помилования генерала - большевика, когда к солдатам - большевикам беспощадны, его помиловали бы. Пришлось вынести ему смертный приговор. Когда стали надевать ему на шею петлю, генерал Николаев перекрестился. Тогда солдаты стали говорить: какой же он большевик, коли крестится.
В общем, казнь произвела очень скверное впечатление на всех.
6 августа
Встретил полевого контролера И. Н. Теребенина,— не решается выехать на фронт, пока Юденич не наладит там спокойных, взаимных отношений: боится, что расстреляют.
…
Начальник Псковского Отделения Гражданского Торгового Отдела при начальнике Снабжения Северной армии доносит, что эстонцы, несмотря на его запрещение, вывозят лен: «не знаю, как Вы будете реагировать на вывоз, но прошу принять в соображение, что положение Пскова опасное, держимся эстонцами. Едва ли возможно до подхода надежных русских частей вступить с эстонцами в пререкание».
…
В 12 1/4 часов меня просит зайти к ней жена генерала Суворова. Взволнованно говорит: «Вы слыхали, Юденич не подписал декларации, а уж на что она невинна, Михаил Николаевич (Суворов) собирается уехать, довольно позора. Как Вы думаете, не пора ли послать всю теперешнюю власть к черту? Да и с Лившицем ерунда. Михаилу Николаевичу и Кузьмину-Караваеву, когда они третьего дня уезжали, обещали выпустить его через два дня, а Карташеву, который остался, между прочим, и для этого дела, сегодня опять сказали, что еще через два дня. К Михаилу Николаевичу приходили три офицера от Балаховича, — они в отчаянии от создавшегося положения... Я близка с французами, могу сблизиться с англичанами, — может быть, через них пора сделать нужные перемены?»
...
На фронте среди прочего воронья появился семеновский офицер Штейн, вербующий единомышленников; этот тип после ареста царя кричал: «теперь надо армии разойтись, открыть границы немцам»; он же проектирует общество «Красного Петуха» для поджога крестьянских усадеб в отместку за их эксцессы над помещичьими усадьбами.
Филиппео сообщает, что эстонцами без распоряжения Юденича взорван мост, ведущий от Ямбурга к Нарве, единственный мост через Лугу. Как его теперь восстановить при наступлении на Петроград, — ведь оно пойдет из Нарвы и без этого моста немыслим подвоз снаряжения. Роковое начало ...
Эстонская армия в своих прокламациях, разбрасываемых среди большевиков, склоняет, как и Северный корпус, «жида» во всех падежах; упоминается, конечно, больше всего Троцкий, Нахамкес и Зиновьев. А местные агенты военного ведомства отказывают евреям в разрешении на въезды и выезды в Эстонию и из Эстонии. Представители евреев были у премьера Штрандмана (присяжный поверенный), прося его потребовать от главнокомандующего генерала Лайдонера, чтобы его агенты не ставили при рассмотрении ходатайств о пропусках в первую очередь вопрос вероисповедания, а также поговорить с прессою о прекращении натравливания населения на евреев, — Штрандман (эстонский трудовик), отказался от того и другого.
В 4 часа приходил ко мне Н. Н. Иванов, говорит, сдержанно, осторожно. В прошлом году еще в марте он познакомился в Петрограде с Юденичем (?), участвуя в военном заговоре. Юденич человек умный, очень умный, но черносотенный, очень провинциальный и в политических вопросах беспомощен. Юденич предназначался для второго момента, то есть, после того, как восстание удастся... Всех окружавших его в Гельсингфорсе бранил, — все, дескать, дрянь…
Устранение Юденича армией неизбежно; если бы случайно он остался, все погибло.
Здесь Иванов поддерживает отношения с эстонцами, латвийцами и латышами. Он отказался уже давно от интеллигентских затей и считает производительною лишь работу в унисон с народными желаниями; а народ не верит барам и генералам: даже в районе армии Балаховича, где он популярен, крестьяне не сдавали оружия, несмотря на его категорическое приказание, — все же спокойнее с оружием. Русской армии сейчас нет. Вооружены тысяч 10, духа единства нет, настроения никакого. Если хорошо вооружить, одеть и накормить солдат, — служить будут добросовестно, но без энтузиазма. Положение армии на Гатчинском направлении совершенно испорчено гражданским управлением. Там действовал комиссар полк. Бибиков, назначенный Хомутовым, тоже из марковцев. Отбирал у крестьян землю и инвентарь, отдавал его помещикам. Псковское направление тоже, благодаря комиссару Хомутову, не блестяще, но оно единственно возможное. Наши войска отступают от Ямбурга в этом направлении, потому что эстонцы заняли фронт перед Нарвой.
Говорил нерешительно, видимо имеет определенный план, — военный заговор с участием эстонцев; ищет опоры в «общественности», которой ему не хватает. Производит впечатление человека одаренного, действенно мыслящего. С большинством его положений я согласен.
Зашел генерал Суворов. В отчаянии от Юденича: сидит уже девять дней в Нарве, ничем себя не проявил, ни одного разумного распоряжения. Растет скептическое отношение к нему. Отказался подписать декларацию, составленную его Политическим Совещанием, ссылаясь на неблагоприятную для такого шага военную среду, теперь его окружающую. Он, Суворов, решил, что если при второй попытке предложить подписать декларацию, Юденич ее не подпишет — он уйдет… …черносотенцев тьма. Не знает, удастся ли Александрову сделать что-нибудь, ибо он опирается на авторитет Политического Совещания и Юденича, а теперь на месте этот авторитет рассеялся, как дым. О взятии Петрограда в таких условиях нечего и думать, — армия есть, но духа никакого.
В 6 часов беседа с Лианозовым и Кузьминым - Караваевым. Получить нужно от Юденича подпись на актах, гарантирующих намеченному начальником снабжения ген. Зайдлицем поставщику Венгерову платеж за санитарное снабжение. Кузьмин - Караваев говорит, что если послать Юденичу на подпись, не подпишет, а в заседании можно у него вырвать подпись.
Говорим об эстонцах.
Кузьмин-Караваев: Эстонская армия такая же рвань, как и наша, и с нею Петрограда тоже не взять; помощь их все же нужна, чтобы обеспечить фланги. Вот и третьего дня мы сдали Ямбург, — эстонцы отказались поддерживать.
Я: Отказались, потому что драться будут за что-нибудь, — за самостоятельность Эстонии.
Кузьмин-Караваев: Вздор. Вот уже в июне, когда я с Суворовым и Карташевым был здесь, требовали от нас признания самостоятельности. Генерал Родзянко и генерал Крузенштиерн говорили: «да дайте им какое хотят признание, а потом возьмем два корпуса и покажем им»…
Лианозов: Эстонцы, как и финны, проворонят свою независимость. В конце августа немцы двинутся на Москву, там подготовляют совместно с их агентами переворот; создав там временное правительство, немцы заключат с ним договор о прибалтийских провинциях в свою пользу.
Кузьмин-Караваев: Нет, немцы бросятся на Эстляндию и всю ее вырежут, вот тогда и будет у эстонцев независимость…
Документ:
Договор:
Так как эстонскими войсками был взят Псков, то с моей стороны препятствий не встречается к эвакуации завода «Штейн» в половинном размере в Эстляндию. На основании условий о военной добыче с представителем Эстонской республики во Пскове, штабс-капитаном Гинном.
29 мая 1919 года.
Командующий войсками Гдовско-Псковского района полковник Булак-Балахович.
В 8 часов пришел Горн и сказал, что Иванов намеками дал ему понять, что он с Балаховичем при поддержке эстонского правительства намерены свергнуть золотопогонщиков и опять поставить во главе корпуса Родзянко; что он будет сегодня видеть генерала Гофа, чтобы выяснить его настроение, и что демократизация фронта — единственный способ его спасения.
В связи с этим Горн рассказал, что неделю назад начальник эстонских войск в Пскове Пиндинг призвал представителей города и сказал им, что ему крайне трудно удерживать эстонские войска, на которые обрушилась большевистская пропаганда, ибо черносотенная политика русского командования не дает ему возможности вести контрагитацию в его войске. Он поэтому считает долгом предупредить город, что если он не придет ему в этом отношении на помощь, он может быть вынужден будет оттянуть свои войска к границе Эстонии и тогда Псков неминуемо попадет в руки большевиков. Что если понадобится переворот во Пскове, все это произойдет просто и безболезненно: придется арестовать только двух генералов, ибо и начальник Штаба Псковского корпуса согласен на переворот... С другой стороны, приехал во Псков Н. Иванов и просил городских деятелей облечь его полномочиями и общественным доверием для переворота... …эстонское правительство в своем отношении к перевороту будет руководствоваться его результатами, но, что во всяком случае важно знать мнение союзников, ибо они могут отказать в поддержке продовольствием и амуницией... Гласные в отчаянии: идти на поддержку переворота — могут остаться без продовольствия; не поддержать его — с уходом эстонцев сами погибнут.