Из статьи кубанского белогвардейца Даниила Ермолаевича Скобцова "Драма Кубани".Рано утром 6 ноября я отправился к Ф. С. Сушкову, чтобы совместно обсудить положение. Часам к 10 утра мы, совершенно того не ожидая, были приглашены атаманом «на совещание» во дворец. Здесь мы встретили членов Рады Аспидова Ф. Т. и Горбушина И. В., а также Н. М. Успенского, не бывшего членом Рады. Не успели мы обменяться между собою мнениями, как вышедший из комнаты по чьему-то вызову атаман вскоре возвратился и ввел с собою ген. Покровского.
Для нас это был в полном смысле неожиданный и нежеланный гость. Развязно поздоровавшись со всеми, он уселся рядом с атаманом и в дальнейшем повел себя так, как будто все наше совещание было созвано атаманом по его, Покровского, инициативе. Произнесенная им краткая речь содержала прежде всего уверение, что ему, как кубанцу, хотелось бы полного преуспеяния Кубанскому войску, но он вместе с тем солдат и, получив приказание главнокомандующего очистить тыл армии от разлагающего ее элемента, он должен выполнить это приказание, и вот почему он настаивает, чтобы определенные лица понесли заслуженную кару.
Его не интересует, что думаем мы по этому поводу…
[Читать далее]Единодушие мнений смутило Покровского. Уже с меньшей самоуверенностью он заявил, что вопрос идет совсем не о расправе c названными лицами, необходимо лишь их обезвредить. Он де сам против кровопролития, поэтому хорошо было бы, если бы названные лица сами отдались бы ему, а он ручается, что даже «волос не упадет с их головы»...
Сказав это, он посмотрел на часы, которые носил браслетом наруке, и более решительно заявил:
«У нас совсем мало времени». Уезжая во дворец, он отдал приказание своим полкам в такое-то время (он назвал 11 или 12 ч.) выступить из станицы Пашковской в Екатеринодар.— «Войска теперь выступили. А раз придут войска, я должен им указать цель движения». Это значит что, если к этому времени названные лица не отдадутся ему в руки, то...
- Подумайте, господа...
Сказав это, он вышел.
…для всех нас его фраза о том, что «волос не упадет с их головы» в устах подобного субъекта представлялась полной двусмысленностью. Мы решили добиться от Покровского, быть может, менее торжественной фразы, но более реально формулированной гарантии жизни членов Рады, над которыми повис «меч» Покровского.
С общего согласия Ф. Т. Аспидов взялся поехать в Раду и сообщить там и эту формулу гарантии и всю сущность разговора с Покровским...
Через несколько минут возвратился Покровский. По нашей просьбе он расшифровал свою туманную формулу, дав «слово русского офицера», что жизни указанных лиц опасность не угрожает. Вместе с тем он обещал не препятствовать сношению Рады через свою делегацию с генералом Деникиным, а до выяснения судьбы задержанных оставить их во дворце атамана.
Мы сообщили ему о готовности Ф. Т. Аспидова поехать в Раду и сообщить всю сущность нашего разговора там.
После некоторого раздумья Покровский согласился, поставив вопрос так, что остальным из нас следовало бы остаться во дворце до получения вестей из Рады.
Временный арест? Как будто бы да. Чтобы не обострять вопроса и не доводить до крайности, мы не протестовали и согласились ждать.
Ко дворцу пришла конвойная сотня Покровского. Увидав ее, он вышел, и мы наблюдали через окна, как, сев на лошадь,он во главе своего конвоя отправился по направлению Красной улицы, ведущей к Раде.
Через некоторое время, не особенно продолжительное, мы заметили автомобиль и в нем: Макаренко П. Л., Манжулу С. Ф., Омельченко Г. В. и др...
Спустившись со второго этажа, мы встретились со вновь прибывшими в вестибюле дворца.
Уже идя по направлению к Раде, я встретил второй автомобиль, в котором, среди других, был также Ф. Т. Аспидов; оказывается, задержанные члены Рады попросили его поехать с ними во дворец.
В Раде, как рассказывали потом, намеченные Покровским лица передались его офицерам без инцидентов. Когда они выходили из зала, вся Рада, по предложению члена ее полк. Успенского, поднялась с мест «в честь уходящих».
Другая сторона до самого последнего момента ждала, по-видимому, всяческих осложнений.
Прилегавшие к помещению Рады улицы были заполнены войсками при полном вооружении. Ближайшими к Раде стояли юнкера двух расположенных в Екатеринодаре военных училищ. Ими же—юнкерами—были заняты караулы у входа в Раду и внутри ее помещения...
После захвата намеченных членов Рады ген. Покровский устроил «парад войскам».
Ив. Л. Макаренко, К. А. Бескровный и полк. Гончаров успели скрыться. Горцы Султан-Шахим-Гирей и Гатогогу Мурат были подвергнуты домашнему аресту на квартире генерала из черкесов Султан-Килеч-Гирея.
Когда был арестован Калабухов, яи по сей день точно не знаю…
Отправляемая Радой делегация к ген. Деникину… также имела целью ходатайствовать как об отмене приказа Деникина… о Быче, Калабухове и др., так и о предотвращении расправы с членами Рады, находившимися в Екатеринодаре, в том числе опять-таки и о Калабухове.
В отношении Алексея Ивановича Калабухова случилось худшее, от чего удалось отстоять других членов Рады.
На другой день, 7 ноября, по Екатеринодару был расклеен следующий текст приговора военно-полевого суда над Калабуховым:
«…Военно-полевой суд… рассматривал дело об Ал. Ив. Калабухове… и признал его виновным в том, что в июле текущего года он, в сообществе с членами кубанской делегации—Бычем, Савицким, Намитковым, с одной стороны, и представителями меджилиса горских народов, Чермоевым, Гайдаровым, Хазаровым, Бахмановым, с другой стороны, подписали договор, явно клонящийся к отторжению кубанских воинских частей в распоряжение меджилиса, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 100 части 3-й и 2-й ст. 101 Уголовного уложения и приговорили его к смертной казни через повешение…».
Ген. Покровский не захотел выждать результатов ходатайства делегации Рады… перед ген. Деникиным об отмене приговора и вообще о недопущении жестокой расправы с членами Рады.
В ночь на 7 ноября на Крепостной площади А. И. Калабухов был повешен. На груди у казненного прикреплена была дощечка с надписью: «За измену России и кубанскому казачеству»…
Ген. Врангель особым приказом от 6 ноября 1919 года № 357, изданным в г. Кисловодске, извещал, что, как арест Калабухова и других лиц, так и предание военно-полевому суду, произведены ген. Покровским «во исполнение отданного» им — Врангелем — «приказания».
«Пусть запомнят, — писалось в приказе, — «имена» этих «десяти изменников» «те, кто попытался бы пойти по их стопам»...
Случаем казни Калабухова, произведенной с намеренной поспешностью (чтобы не вырвали попавшуюся в руки жертву), подчеркивалась еще одна особенность зыбкого правосознания добровольчества этого периода. Калабухов был не снявший сана священник. В отношении суда над ним должны были поэтому выполняться особые канонические правила. Добровольчество, заявлявшее о своем призвании восстановить право и законность, в данном случае вопиющим образом нарушило и то и другое...
В эти дни Екатеринодар представлял собой в правовом смысле и моральном особый вид омертвелого поля.
Войсковой атаман, в лице носителя этого звания А. П. Филимонова, превратился в утерявший душу фетиш. Ген. Покровский вместе со своими офицерами хозяйничали вокруг... Данное нам 6 ноября обещание оставить задержанных членов Рады во дворце, Покровский, конечно, не сдержал и перевел их в частный дом поближе к своей квартире. Спрошенный нами по этому поводу Филимонов ответил, что таково желание Покровского, а для него атамана неудобно и неспокойно оставлять арестованных во дворце.
Краевое правительство, возглавляемое П. И. Курганским, который лично взял на себя также руководство работой ведомства внутренних дел, после ухода в отставку Бескровного, - это правительство, бывшее недавно слепым орудием в руках большинства Рады, в эти дни ни в чем не проявляло себя. Оно как будто бы совсем отсутствовало. Дошло дело до того, что офицеры Покровского реквизировали для нужд своего шефа автомобиль председателя правительства. Заставляли говорить о себе усилия последнего получить свою машину обратно.
В Раде как-то подходит ко мне один из членов правительства, так многословно в предшествующие дни доказывавший экономическими выкладками возможность существования самостоятельной Кубани. Теперь этот «Министр» малодушно просил совета, как быть ему, и безопасно ли для него будет временно спрятаться у другого министра, по его мнению, не скомпрометировавшего себя в глазах Покровского. Еще один член правительства, более предприимчивый, тут же похвастался, что он успел уже побывать у Врангеля, сделал ему, как только тот прибыл в Екатеринодар, доклад о работе ведомства по снабжению армии, и что ген. Врангель выразил удовлетворение «работой его ведомства».
В городе, в крае производились чьим-то именем аресты, насилия, схватывались люди, сажались в тюрьмы, среди семей схваченных царила паника, что те бессудно погибнут. Теперь приходится читать, что «главное командование озаботилось сформированием в Екатеринодаре офицерского отряда до 200 челоек». «В ночь на 5 ноября начальник этого отряда полковник Карташев (тот именно, который служил в ведомстве внутренних дел кубанского правительства) занял офицерскими заставами вокзал, главные площади, улицы и окружил караулами с пулеметами здание Краевой рады» и т. д.
В те дни можно было лишь догадываться о привлечении «к работе» этого специалиста по сыску и провокации.
«В такие часы трудно» писать», — заявлялось в местной газете. Но, «как бы ни стали тяжелы условия работы Краевой рады, она должна остаться на своем посту до окончательной ликвидации назревшего хирургическим путем вскрытого кризиса. Кризис должен быть разрешен и ликвидирован с сохранением максимума народных прав». А в заключение: «Да не будет больше казней и арестов».
Это была общая формула ближайшей задачи момента — не допустить больше казней, восстановить краевую власть атамана и правительства.
Только Рада, пусть униженная и оскорбленная, только она и через нее можно было добиться восстановления нормального режима в кpae.
В Екатеринодар прибыл из Кисловодска 7 ноября ген. Врангель, верховный руководитель всей «кубанской операции». Рада постановила «просить» его об освобождении из-под ареста задержанных Покровским лиц, дабы установить над ними суд, положенный по «кубанской конституции».
«Сегодня, наконец, мне удалось исполнить давнишнее свое желание довести до сведения Краевой рады голос моей армии»,— так начал свою речь ген. Врангель, заняв трибуну рады по прибытии в ее заседание. Подчеркнув в дальнейшем свою «полную уверенность», что Краевая рада, «истая представительница родной Кубани, истый хозяин кубанской земли, поймет нужды «армии», и, «как заботливая мать сыну», поможет ей, — ген. Врангель риторически воскликнул: «К сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас (Рады), — были люди, которым было это на руку».
Следовало затем обвинение Законодательной рады в невнимании к нуждам армии и лично к нему, ген. Врангелю. Законодательная рада «не удостоила его приглашением, чтобы выслушать его пожелание». «Сейчас тех, кто позорил Кубань, отрекся от общей матери-России, к счастью, здесь нет». Суровый приговор высказан тем, кто своими делами чернил великое дело «воссоздания Великой России», «ценою великой крови» Кубани.
«Я глубоко преклоняюсь перед широкой областной автономией и правами казачества, —подчеркивалось дальше. «Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но я обязан спасти армию... И я просил ген. Покровского изъять тех, кто губит великое дело спасения России»...
В заключение он счел своим долгом сказать, не как политик, а как «командующий армией» и «честный человек», «в чем зло».
«Лишь тогда армия получит помощь, когда атаман и краевое правительство будут иметь возможность пользоваться полнотой своей власти и будут ответственны лишь перед вами, гг. члены Краевой рады, перед истинным хозяином земли кубанской»...
В последних словах заключалась особая «конституционная» программа командования в отношении Кубани. Атаман и правительство ответственны лишь перед Краевой радой без наличия Рады законодательной.
Отвечавший ген. Врангелю от имени Рады Дм. Алексеевич Филимонов (однофамилец атамана) пропустил мимо ушей эти конституционные проекты генералов. Подчеркнув всегдашнюю заботу Рады об армии, он перенес центр тяжести на то, «чтобы жизнь Кубанского края не омрачалась никакими событиями». «Нас волнует участь задержанных членов Краевой рады»... В заключение Филимонов изложил просьбу Рады отпустить задержанных, чтобы судить их своим конституционным порядком.
Рада избрала особую делегацию к нему, чтобы настаивать на исполнении просьбы...
Избранной Радой делегации ген. Врангель заявил о твердом своем решении «не оказывать послабления в отношении захваченных членов Рады». Безнадежность, с какой возвращались от Врангеля члены делегации… была такая полная, что некоторые из нашей группы даже заколебались, стоит ли идти рисковать своим именем.
...Врангель тогда указал, что главному командованию важно иметь уверенность в обеспеченной твердой и устойчивой власть на Кубани, что колебала эту власть Законодательная рада, поэтому необходимо уничтожить эту причину.
В заключение своих слов он взял со стола лежавший перед ним пакет и, развернув его, передал мне, ближе к нему сидящему. Оказывается, это был заранее заготовленный проект кубанской конституции с изменениями в ней, сообразно желаниям главного командования. При этом Врангель дал понять, что согласие Рады на принятие этих изменений повлечет за собой перемену в судьбе арестованных членов Рады.
Его при этом вызвали к прямому проводу для переговоров со ставкой главнокомандующего. Уходя, он попросил нас тем временем ознакомиться с «проектом», чтобы по его возвращении рассмотреть вопрос всесторонне.
В предложенном им проекте Законодательная рада исключалась. …вместо неустойчивого правительства предлагалось создать неустойчивого атамана... Совершенно очевидной была широкая возможность всяческого произвола и внутренней борьбы. Нам нетрудно было, по возвращении в вагон ген. Врангеля, уяснить ему эти несообразности проекта.
Совершенно определилась при этом вся нагота «твердости» наших диктаторов.
Или изменение конституции, или... жизнь одиннадцати захваченных членов Рады...
Пришлось раскрыть общую неудовлетворенность самих кубанцев своей конституцией... При данном положении посторонний нажим принесет лишь большой вред, ибо придаст естественному пересмотру конституции характер вынужденности.
Врангель, проникаясь будто бы сам этими доводами, дал понять все же, что в данном вопросе он не может действовать самостоятельно, и спросил при этом, «сколько времени нам могло бы потребоваться для естественного прохождения через Раду вопроса о конституционных изменениях.
Мы ответили, что около недели.
— «Ого! — вмешался тут в разговор вошедший незадолго перед тем ген. Покровский. — Не думаю, что тем, о ком вы хлопочете, будет особенно приятно целую неделю выжидать ваших решений, зная приговор военно-полевого суда»... И указал при этом, что им уже отдано распоряжение изготовить одиннадцать виселиц. Аргументация была сильная. Пришлось согласиться доложить Раде о требуемых конституционных изменениях в спешном порядке - «в течение суток».
Нам ставилось условие — уничтожение Законодательной рады. Мы обязывались ознакомить ген. Врангеля с общими принципами изменений, на которые согласится Рада до его отъезда из Екатеринодара, назначенного на после полудня на следующий день.
Когда мы, уходя, попросили разрешить двоим из нас посетить заключенных и успокоить относительно их дальнейшей судьбы, то ген. Врангель, отклонив нашу просьбу, дал нам слово сделать то же своими средствами. Впоследствии говорили, что никакого суда до того момента над заключенными и не было. Ген. Покровский прибег к своей аргументации лишь для побуждения нас к большей сговорчивости. Ген. Врангель, по-видимому, знал это, но промолчал...
Мы получили на руки конституционный проект главного командования. Он был написан крупным почерком почти без помарок. Знающие люди говорили, что это почерк проф. С—ва, «творца всяческой хитрой механики» при главном командовании.
Всю ночь у меня на квартире занимались мы составлением проекта изменений краевой конституции. …в дневном заседании Рады изменения были приняты…
Получив «пункты» с изменениями конституции в руки, ген. Врангель уехал из Екатеринодара.
Таким образом Кубани было суждено испить до дна чашу унижения: то, что она сама собиралась сделать, что являлось естественным в результате пройденного опыта, ее заставили сделать под угрозой опустить меч на головы «непокорных».
Или кровь пли право!
«Быстрыми, чрезвычайно решительными действиями ген. Покровский выполнил мои приказания», — в таких словах подвел итог своей деятельности а ноябрьские дни на Кубани ген. Врангель, беседуя с сотрудником Руссагена в г. Таганроге 10 ноября.
Позже, в книге, написанной с прозрачной целью возвеличения ген. Врангеля и обеления его в ошибках, неоднократно будет подчеркнуто, что Врангель не сочувствовал вооруженному вмешательству в кубанские дела.
Приведенные здесь документы и заявления говорят о другом или, во всяком случае, об ином изображении своей роли самим ген. Врангелем.
Нужно сказать, что вообще обстановка гражданской войны глубоко извратила общечеловеческие понятия о добре и зле, а также понятие о праве и справедливости.
Перебирая старые газеты того времени, я напал на такого рода, например, телеграмму Черноморской зеленой управы ген. Покровскому:
Управа приветствует за «проявленную вашим превосходительством твердую государственную власть в отношении предателей родины и ходатайствует о столь же энергичных мерах к устранению экономического гнета кубанцев путем отмены установленного воспрещения свободного пропуска в Черноморскую губернию продовольственных продуктов и фуража. Председатель Пелетич». Виселица, как атрибут твердой государственной власти и как сильное средство воздействия на кубанцев... для обеспечения черноморцев фуражом...
И еще одно:
7 ноября в 10 1/2 ч. утра, именно тогда, когда Екатеринодар был придушен разыгравшимися событиями, когда на Крепостной площади висело тело члена Рады Калабухова, а делегация кубанской краевой Рады хлопотала о свидании с ген. Деникиным в целях предотвращения казней, тогда именно Донской войсковой круг торжественно принимал ген. Деникина на своем заседании. Председатель Круга В. А. Харламов приветствовал ген. Деникина, а этот последний, отвечая ему «необыкновенно взволнованной речью», — как отмечали газеты, — косвенно признал, что «из уважения к автономии Кубани, быть может, не следовало бы издавать приказ о предании военно-полевому суду лиц, подписавших «договор дружбы»...
…
Главное командование настояло на высылке арестованных в Новороссийск для дальнейшего следования за границу. Успенский добивался от главного командования, по крайней мере, достаточного обеспечения средствами высылаемых за границу. Ген. Деникин резко оборвал переписку...