Из книги Н. И. Штифа «Погромы на Украине» (период Добровольческой армии). Настоящая работа написана в Киеве в марте 1920 г. по свежим следам Деникинщины, оставившей по себе печальную память в умах и сердцах даже групп и лиц, раньше расположенных к Добровольческой Армии, видевших в этой армии «спасительницу» России. Обманутыми почувствовали себя все, если не считать небольшой группы более дальновидных активных борцов против этого режима или пассивных пессимистов; для еврейского же населения Украины это был сплошной кошмар зверств, крови и позора, беспримерных даже в исключительно богатом погромном мартирологе 1919 г. на Украине. Кровавый кошмар рассеялся, и явилась потребность подвести некоторые итоги.
Работа эта имела тогда определенное назначение: осведомление Европы, в частности, еврейства Запада и Америки, о произведенном опустошении в среде украинского еврейства. В качестве члена редакционной коллегии по собиранию и разработке материалов о погромах на Украине я имел в моем распоряжении тогда уже сравнительно богатый материал, касающийся добровольческих погромов в 84 еврейских общинах... Удручающая картина погромного мастерства Добровольческой Армии оказалась такой однообразной в своих проявлениях в многочисленных городах и местечках, что, с моей точки зрения, представлялось совершенно излишним давать описания отдельных погромов, описания, неизбежно повторявшие одни и те же черты. Гораздо целесообразнее и обозримее мне казалось дать характеристику этих основных черт, того типичного, что заключается во всей погромной деятельности добровольцев, выявить, так сказать, данный погромный стиль по известным признакам (военный характер погромов, пытки, массовое изнасилование женщин, искоренение еврейских общин и т. д.), предпослав этому описание погромного размаха, от «тихих погромов» до массовой резни, нарастание и убывание погромной волны в разные моменты. Картина оказалась такой типичной, что впоследствии, весною текущего года, когда я вновь вернулся к этому предмету с новым материалом о погромах в других, ранее необследованных пунктах (отчасти в уже ранее известных), мне ничего не пришлось изменить, ничего существенного прибавить. Оставалось только дополнить в тексте перечни пунктов, к которым относятся те или иные типичные погромные черты...
[Читать далее]Необходимо было показать внутреннюю, органическую связь погромов, как части военного быта, с военной и социально-политической программой Добровольческой Армии. Только на фоне этой программы можно представить себе этот погромный кошмар, ибо погромы… являются здесь не изолированным явлением, а звеном в цепи. Если военная часть программы Добровольческой Армии заключалась, естественно, в военном свержении власти большевиков, то социально-политическая часть ее заключала в себе все признаки реставрации, возврата к России дореволюционного периода. Это сказалось в отношении добровольцев к трем основным вопросам российской жизни: аграрному, рабочему и окраинно-национальному. Возврат земли помещикам, подавление рабочего движения и открытая русификация, полное презрение к жизненным национальным нуждам «инородцев» — таковы три кита этой программы. В этой программе еврейское бесправие и рабство были неотъемлемой органической частью. Такова логика реакции всех времен, всех народов. В частности к этой логике и, еще больше, к тактике реакции, особенно в критические эпохи обостренной борьбы за власть, принадлежит огульное отнесение евреев к «врагам народа», с которыми нужно вести беспощадную борьбу всеми средствами. От такой борьбы один шаг к расправе с беззащитным, к «народному гневу», и немецкие националисты ныне проповедуют, и не без успеха, в Германии то, что добровольцы делали 3 года тому назад на Украине.
Погромы — это реакция реставраторов на еврейское равноправие, достигнутое в ненавистной революции, первый шаг к закрепощению евреев... В глазах реакции еврей — существо по природе бесправное. Всякое посягательство на это бесправие вызывает негодование и жажду «восстановить попранную справедливость». И это бесправие сказывается между прочим в том, что евреи не имеют права иметь в своей среде большевиков, то, что не может быть поставлено «в вину» никакому другому народу. Ответственность евреев по способу круговой поруки издавна излюбленный метод мышления реакции.
Такова идеология добровольческих погромов. Поистине, старая история, и в ней нет ничего нового, оригинального, не считая разве чисто российского метода и масштаба расправы, примеры которым можно найти только в средневековье или в гайдамацких погромах на той же Украине эпох 1648 и 1768 гг.
Состав Добровольческой Армии (восточные полудикие племена осетин, чеченцев и т. п. и авантюристы-офицеры) и ее военный быт (нищета фронта и деморализация тыла) толкали эту армию на путь мародерства, грабежей и насилий. Историческая традиция направила эту разбойничью энергию на еврейское население. Генералы-политики в тиши думали мудро использовать эту погромную стихию как для ублажения фронтовиков (единственный источник снабжения армии) и для привлечения пополнений, так и для более отдаленных целей, для свержения большевиков и закрепощения России. Такова та конкретная обстановка, в которой разыгрались чудовищные погромы. Генералы ошиблись в расчете: погромная стихия впоследствии обратилась против ее же попустителей и вдохновителей, совершенно деморализовав, разложив армию. В этом также сказалась историческая слепота реакции и роковая ее обреченность...
Реакционный характер белогвардейского движения в его целом, как мне кажется, достаточно уже выяснен для всех, думавших о судьбах России за последние 4 года. Позорный конец этого движения на всех фронтах — лишнее тому доказательство...
Неоценимую услугу для правильного понимания идеологии Добровольческой Армии, особенно в программе ее по еврейскому вопросу и в объяснении погромов, оказал мне В. В. Шульгин, редактор газ. «Киевлянин», идеолог и вдохновитель этой армии. Перу этого блестящего публициста принадлежат в «Киевлянине» этой эпохи такие ценные указания, такие объяснения целей и путей Добровольческой Армии, особенно в еврейском вопросе, что, читая Шульгина, вы получаете характеристику Добровольческой Армии, ее дум и деяний в ее собственном изложении. Авторитет Шульгина, как тонкого знатока всего того, что касается Добровольческой Армии, и одновременно как преданнейшего борца за ее дело, стоит вне всяких сомнений, и для моих целей мне казалось вполне достаточным цитировать его, и только его. Весною текущего года, когда моя работа давно была закончена, я ознакомился с интересной во всех отношениях книгой К. Н. Соколова «Правление генерала Деникина» (София, 1921 г.). В ней автор, профессор, образованный государствовед, член деникинского правительства и, следовательно, сам делавший добровольческую политику, оставшийся верным знамени белой диктатуры и ее методам и после ее бесславного конца (за исключением ее политики в аграрном вопросе, по соображениям «оппортунистическим»), повествует об этой диктатуре с откровенностью и ясностью, делающими ему честь.
…
Со времени возникновения борьбы за самостийность Украины (с конца 1917 г. и, особенно, с декабря 1918 г. (восстание Директории против Гетмана) страна представляет собою арену непрерывных военных действий, бесконечной борьбы за власть на общем фоне разложения и анархии. За это время до прихода Добровольческой Армии страна изведала последовательно следующие режимы: 1. самостийную «Украинскую Народную Республику» с Центральной Радой и Генеральным Секретариатом (ноябрь-декабрь 1917 г.); 2. кратковременную власть большевиков (правительство Пятакова, январь-февраль 1918 г.); 3. фиктивную самостийность (реставрация Центральной Рады) при фактической власти немецких оккупантов (май-апрель 1918 г.); 4. гетманскую власть — ту же фикцию при фактическом немецком хозяйничаньи (май-ноябрь 1918 г.); 5. Директорию; 6. Украинскую Советскую Республику (власть большевиков, февраль-август 1919 г.). Особенность всех этих режимов (за исключением разве периода немецкой оккупации, и то не без серьезных оговорок) заключается: 1. в неопределенности территориальных границ власти, в политической чересполосице, 2. в военном характере и постоянной мобилизованности власти, 3. в фактическом бессилии власти.
Ни одна власть, считавшая себя центральной, фактически не простиралась на всю территорию Украины: рядом с ней, то на разных окраинах, то вперемежку существовала и конкурировала другая власть (иди власти), «покорившая» себе известные губернии, уезды или волости. Особенно это положение стало характерным для советского режима (февраль-август 1919 г.), когда рядом с Советской Украиной существовала в разные времена Петлюровская (в пределах Волынской и Подольской губ.), Махновская, Григорьевская, не говоря уже о территориях многочисленных мелких партизанских отрядов и банд (Зеленого, Соколовского, Ангела, Тютюника и др.), оперировавших под всякими флагами и без флагов, воодушевленных больше всего стремлением к легкой наживе.
Эта политическая чересполосица привела к тому, что всякий режим представлял собою, главным образом, военную организацию для борьбы за завоевание Украины или для защиты от врагов на многочисленных фронтах. Об органической работе, об устроении хозяйственной и гражданской жизни при таких условиях не могло быть и речи, и разруха страны росла в ужасающей прогрессии к военным операциям.
К этому нужно еще прибавить фактическое бессилие власти. Каждый из этих режимов, не успевший упрочиться, ничего не сумевший создать для населения и не имевший опоры в его складе жизни и традициях, опирался, главным образом, на военную силу и на карательные экспедиции, и власть его, даже в пределах территории, номинально подчиненной ему (вернее, не подчиненной другому режиму), не выходила за пределы крупных населенных пунктов, в которых были сосредоточены военные силы, и не более, как на срок пребывания их там. Мелкие города и местечки были предоставлены самим себе, а деревня, вооруженная до зубов, стояла ощетинившаяся против всякой власти, никого не признавая и выделяя из себя то армию Директории для свержения Гетмана и немцев, то партизански-большевистские части против Директории, то повстанческие отряды против советской власти и всегда авантюристские грабительские банды против мирного еврейского населения.
Украина фактически представляла собою при всяком режиме ряд враждующих вольных и подневольных республик, или, вернее, ряд военных лагерей с многочисленными фронтами, на которых боролись в самых причудливых сочетаниях три основные группировки: 1. украинское самостийничество, 2. советский коммунизм и 3. анархический бандитизм. Вдоль и поперек с севера на юг, с запада на восток и обратно непрерывно двигались вооруженные отряды, бродили банды, налетали как шквал на беззащитные города и местечки, подвергая их всем ужасам артиллерийского обстрела и опустошениям (банды), растаптывая на своем пути все остатки мирного быта и нормального общежития.
Это был предел распыленности и распада с пришибленными, голодающими, ничего не производящими городами, безропотно переходящими из рук в руки, и с анархической деревней, перед которой всякая власть была бессильна.
Нетрудно было предвидеть, что при такой бесконечной кровавой игре, в которой подавляющее большинство еврейского населения было невооруженным безмолвным зрителем, последнему уготована роль пассивной жертвы, особенно при погромной традиции на Украине. Но действительность превзошла всякие ожидания и исторический опыт. Борьба Директории против гетманской власти, и, особенно, вслед за этим с надвинувшимся большевизмом, ознаменовалась такими военными погромами (Овруч, Коростень, и особенно, Житомир, Проскуров, Фельштин), перед которыми по числу жертв, по жестокости и массовому разорению еврейского населения бледнеет все, что нам известно из погромной хроники последних десятилетий. Дальнейшее развитие событий при Советском режиме —организованная (петлюровская) и, особенно, распыленная борьба разных партизанских отрядов против Советской власти, налеты банд и выступление местных хулиганствующих элементов — создало на Украине положение перманентного еврейского погрома. Петлюровскими частями, Махновскими, Григорьевскими и т. п. бандами не менее 500 еврейских общин были преданы мечу и огню, много местечек стерты с лица земли или совершенно оставлены еврейским населением, спасшимся бегством; десятки тысяч погибших жизней, еще больше раненых, изувеченных, и сотни тысяч разоренных, доведенных до нищенской сумы. И что всего хуже — сознание обреченности. Беззащитные общины, мирные оазисы в море вооруженных отрядов и банд, — жили под пыткой вечного страха за свою жизнь и остатки достояния, и десять раз истерзанное, разгромленное еврейское местечко чувствовало занесенный над ним топор убийцы, который может ударить каждый день, каждый час.
Погромы, естественно, разорили большую часть еврейского населения, но рядом с этим все условия окружающей хозяйственной жизни подорвали устои его материального существования. В обстановке военного быта, после тяжелого наследия 4-хлетней войны, промышленность совершенно погибла, товарное обращение выродилось в форму натурального обмена, а торговля в спекуляцию, при которой единицы наживались за счет сотен тысяч. В изолированной окраине, оторванной от России и всего света, разделенной внутри на ряд независимых и воюющих территорий, так часто переходящих из рук в руки, без транспорта, без товаров, без производства, с дорогами, на которых еврея подстерегала смерть, с городами-паразитами, потерявшими свою хозяйственную роль, и с деревней, воюющей с городом, естественно, должно было задыхаться большинство еврейского населения, промышленное, торговое и посредническое, жившее изобилием товаров, развитым товарообменом, отдаленными рынками, кредитом и т. д. Экономические мероприятия Советской власти: запрещение частной торговли одними продуктами, регулирование обращения других, национализация многих предприятий, реквизиции, контрибуции, вся система экономической борьбы с буржуазией, окончательно разорили еврейское население, промышленное и торговое по преимуществу. В каком-нибудь местечке «буржуем» оказывался владелец заведения минеральных вод, обладатель собственной лачуги, мелкий лавочник и т. д., и весь этот многочисленный класс лиц, вытесненный из своей обычной хозяйственной сферы и не сумевший приспособиться к новому строю, жил остатками сбережений, распродажей домашнего скарба или же на счет своей молодежи, устроившейся на советской службе.
/От себя: попробуй пойми этих антисоветчиков – то они утверждают, что жидобольшевики гнобили русский народ, предоставляя всяческие преференции евреям, то оказывается, что евреи при советской власти были самой обездоленной категорией./
Таким образом к моменту вступления Добровольческой Армии в пределы Украины значительная часть еврейского населения, разочаровавшись во всех режимах, жившая под постоянной угрозой смерти, разоренная или выбитая из экономической колеи, страстно, как никакая другая часть окружающего населения, жаждала «права и порядка» и готова была приветствовать всякую твердую власть, которая гарантирует ей жизнь и мир.
Как это ни может казаться нам странным теперь, но эти свои надежды и чаяния она связывала с Добровольческой Армией. И не подлежит сомнению, что в лице многочисленных депутаций от еврейского населения, встретивших Добровольческую Армию с хлебом-солью, мы имеем перед собой не только обычную дань лицемерия перед, властью и естественное заискивание насмерть запуганных людей, но и искреннее воодушевление «носителями мира и порядка», совершенную преданность и готовность помочь Добровольческой Армии.
Услужливые друзья Добровольческой Армии из лагеря заинтересованной буржуазии, своей и чужой, усердно распускали слухи о «праве и порядке», которые несет с собою Добровольческая Армия, о лозунге Учредительного Собрания, начертанном на ее знамени, о ее корректном отношении к демократии, к рабочему классу, к евреям. При разобщенности городов и весей Украины, когда каждое населенное место представляет собой изолированное царство, при полном отсутствии информации, особенно с той стороны фронта, сведения об «эксцессах» и «насилиях» над евреями, учиненных Добровольческой Армией еще в июне и июле 1919 года, совершенно не доходили до еврейского населения Украины. Даже советская пресса, предупреждавшая о помещичье-черносотенном характере этой армии, совершенно не упоминала о еврейских погромах, и почти каждому городу, каждому местечку пришлось узнать об этом на собственном опыте. /От себя: вот они – коварные коммуняки, опять не говорили всей правды./ До прихода же Добровольческой Армии значительной части еврейского населения хотелось верить, что армия, идущая, как утверждали многие и как гласила декларация адмирала Колчака, с лозунгом «единой и неделимой России» и Учредительного Собрания и развившая такую энергию наступления, достаточно сильна, чтобы упрочить власть и положить конец гражданской войне, и достаточно государственна, чтобы явиться защитницей мирного населения и уже во всяком случае, чтобы самой не устраивать погромов. На что же еще оставалось надеяться, например, еврейскому населению местечка Богуслав, о жизни которого погромная хроника повествует: 4-го апреля (1919 г.) после победы над большевиками ворвались в наше местечко повстанцы, разгромили и разграбили все еврейское население, причем убили около 20 и ранили около 50 евреев. После этого местечко обратилось в позицию, подвергавшуюся почти ежедневно всем ужасам артиллерийского обстрела. 12-го мая большевики опять ушли, повстанцы вновь ворвались в местечко, убили нескольких евреев, ограбили всех, вывезли товары и домашние вещи и, наконец, 13-го мая подожгли дома и лавки, в результате чего погибло в огне около 50 жилых квартир, 100 лавок, магазинов и складов и 7 синагог. А ведь таких местечек было много десятков. Тем жесточе было разочарование еврейского населения, которому Добровольческая Армия принесла резню и разгром, неслыханные даже в богатом погромном быту еврейства Украины.