Как ни богата погромная практика на Украине, особенно со времени погромов Петлюровских частей и разных банд, однако, Добровольческая Армия сумела здесь внести что-то новое, свое, выделяющее ее погромную работу от всей предшествующей. Особенности эти заключаются, главным образом: 1. в чисто военном характере погромов, 2. в массовом насиловании женщин, 3. в особенной жестокости и пытках, 4. в крайней разрушительности и искоренении целых общин. В этом смысле с погромами Добровольческой Армии могут соперничать только резни времен Хмельничины (1648 г.) и Гонты (1768 г.).
[Читать далее]В отличие от других погромом 1919 года, в которых деятельное участие принимает обычно местное христианское население, особенно темная масса крестьян и мещан и реакционная часть интеллигенции из чиновников и лиц, обиженных вообще революцией (этим элементам часто принадлежит даже инициатива), погромы при власти Добровольческой Армии носят чисто военный характер, возникают по почину воинских частей и выполняются почти исключительно силами этих последних, Добровольческая Армия монополизирует погромное дело. Местное нееврейское население в большинстве случаев стоит в стороне от погромного дела, относясь к нему холодно или даже резко отрицательно. В некоторых случаях в погроме участвуют крестьяне окружающих деревень, но это участие не идет дальше «мирного» грабежа, подбирания имущества, брошенного казаками или оставленного в брошенных хозяевами домах; значительно меньше даже такое ограниченное участие со стороны местного крестьянского и мещанского населения (Россава, Богуслав, Фастов — Киевской губ., Борисполь — Полтавской губ.); и всего зарегистрировано два случая (в Боярке и Ракитно — Киевской губ.) активного участия в погроме (отчасти инициативы его) некоторой части нееврейского населения. …погромная работа, которая ведется длительно и безнаказанно, с открытого или молчаливого одобрения военных властей и даже во многих случаях при участии этих властей, работа, ставшая бытовым явлением, не остается без деморализующего влияния на известные слои нееврейского населения, которые постепенно втягиваются в погромное дело. Во многих случаях крестьяне отказываются приютить у себя евреев, ссылаясь на приказы и угрозы начальства. В м. Козине, Киевской губ., крестьяне сначала укрывали у себя евреев; видя, однако, отношение к ним военной власти, крестьяне сами стали избивать евреев; то же происходит и в Степанцах и особенно в Таганче, Киевской губ. С другой стороны, ужасы погромной вакханалии, не прикрытые даже видимостью поводов, морального оправдания, в иных случаях вызывают и реакцию противоположного характера... Много человечности и истинного мужества проявляет в эти дни целый ряд лиц из среды русского населения в своей защите евреев, подвергаясь за эту защиту серьезным угрозам и прямым избиениям (Борзна, Черниговск. губ., Городище, Киевской губ.). Известен даже случай (в Городище), когда отъявленный бандит (некий Грицай), сам принимавший участие в одном из предшествующих погромов и впоследствии спасенный евреями же от тяжелой кары, заступается перед озверевшими казаками за группу уже обреченных пленников-евреев с такой энергией, силой морального убеждения и готовностью разделить их участь, что спасает уже обреченных людей.
Словом, в общем и целом погромы при Добровольческой Армии являются делом исключительно военных. В некоторых случаях пособниками является государственная стража (милиция). В Россаве, например, пристав с милиционерами расстреливает беженцев, вернувшихся на свои развалины, то же в Прилуках (пристав Антоненко), в Корвине и Ставищах (милиция), в Степанцах (начальник стражи Пампушка) и в др. местах. Погромами Добровольческая Армия изолирует себя даже в среде нееврейской обывательщины, обычно консервативной, особенно в черте оседлости, и естественно тяготевшей к Добровольческой Армии.
Массовое изнасилование еврейских женщин является самой резкой чертой, отличающей погромы Добровольческой Армии от всех предшествующих, выявляющей всю, так сказать, самобытность Добровольческой Армии и ее погромных методов. Если в предшествующих погромах, в том числе и в самых жестоких и кровавых (в Житомире, Проскурове, учиненных Петлюровскими частями, в Черкассах и Елисаветграде — бандами Григорьева) случаи изнасилования встречаются очень редко, и только как единичные явления, то при Добровольческой Армии изнасилование принимает массовый характер, становится неотъемлемой основной частью погромной программы, отодвигающей как бы на второй план все остальные части, за исключением разве грабежа. Массовое изнасилование имеет место решительно везде, даже при .«тихих» погромах и в крупных центрах (в Екатеринославе называют цифру не меньше 1000 еврейских женщин). В местечках количество изнасилованных исчисляется сотнями, доходя до половины и больше всего еврейского женского населения (м. Смела, еврейская колония Колдубицкая-Образцовая, м. Гостомель — Киевской губ., м. Яблоново, — Полтавской губ., и др.). Выше было уже упомянуто при каких условиях исполнялась эта часть погромной программы: 1. это делалось открыто на глазах у мужей, братьев, родителей, посторонних; 2. не щадился ни возраст, ни состояние. Повсюду этот ужас касается, как малолетних детей (от 8 лет), так и глубоких старух. Можно было бы считать соответствующие сообщения с мест и специальные обследования бредом больной садистской фантазии, но для этого необходимо еще более нелепое предположение, что сотни лиц в разных местах, никогда не видевших и не знавших друг друга, каким-то чудесным образом условились говорить об одном и том же почти в одних и тех же словах и к тому же придумывать имена жертв; что самим жертвам (еврейским женщинам), вынужденным обращаться к помощи врачей, абсолютно чуждо чувство женской чести и они готовы выдумывать на себя небылицы и т. д. Вот некоторые факты, от которых мутится разум и теряется ощущение реальности: в Корсуни (Киевск. губ.) зарегистрировано 2 случая изнасилования 70-летних старух, то же и в Россаве (случай изнасилования 75-ти летней старухи на глазах у мужа и дочерей), в Томашполе и в других местах. В Кремечуге; 6 казаками изнасилована больная возвратным тифом, в Корсуни — агонизирующая женщина, которая тут же скончалась. В Нежине, Россаве изнасилованы родильницы, только что перенесшие роды, в Прилуках — беременные женщины. В Ракитно девушку останавливают днем на улице, близ волостного правления, раздевают догола и тут же насилуют. В растлении одной малолетней принимают участие 8—10 человек. В Черкассах одна изнасилованная искусана с головы до ног, так что у нее опухло все тело. В Борзне группу еврейских девушек и женщин в осеннюю ночь раздевают на улице донага, предварительно порют, а затем насилуют. Еврейские девушки и женщины массами уводятся из домов родных, чтобы никогда больше не возвратиться туда, вытаскиваются из вагонов. Большинство жертв заражено самыми отвратительными венерическими болезнями. Многие жертвы насилия убивались тут же, иные лишились рассудка, другие вымаливали себе, как милость, смерть, предпочитая ее позору, и много жертв кровью принесло еврейское население, мужественно, но безнадежно защищая родных от позора...
Как ни трудно быть оригинальным в области жестокости после таких мастеров погромного дела, как банды Зеленого, Соколовского, Петлюровских «атаманов» Палиенко (1-й Житомирский погром), Самосенко (Проскуровский погром) и друг., однако Добровольческая Армия сумела и здесь показать себя как в смысле разнообразия приемов насилий и издевательств, отчасти и новизны их, так и в смысле интенсивности их применения. Раньше всего пытки. Пытки это у Добровольческой Армии обычный прием, применяемый при вымогательстве денег, выкупа. По разнообразию приемов пытки, методичности и настойчивости их применения, можно было бы думать, что мы имеем здесь дело с благочестивыми учениками инквизиции, добивающимися таким путем истины. Кроме таких «банальных» приемов, как угрозы, изувечение и т. д., Добровольческая Армия широко практикует новый прием: подвешивание. Прием заключается в том, что на жертву накидывают петлю и вешают на любой крюк в комнате, не давая, однако, ей задохнуться окончательно. Подвешенного всякий раз снимают, приводят в чувство и, ободряя прикладами, нагайкой, вновь побуждают указать, где зарыты деньги, драгоценности и т. д. Подвешивание (практикуемое, кстати, во многих местах) продолжается до тех пор, пока подвешенный или его близкие не представят должного выкупа. Известен случай подвешивания 3 раза (Берковича в Кривом Озере) и даже 17 раз (Смелянского в Черкассах, у которого отняли ½ миллиона); известен случай, когда гимназиста (Бориса Забарского в Фастове) заставили затянуть петлю на шее отца (Меера) и т. п. Вводится также прием «испытания» огнем. Подносят к лицу горящую лампу, бросают в импровизированный костер (в Белой Церквд Гросмана, беженца из Володарки, который от ожогов скончался), жгут волосы на голове (там же), жгут пятки и т. д.
Известен и комбинированный прием: подвешивания и поджигания пяток горящими свечами (случай в Кагарлыке), напоминающий инквизиционную «дыбу». Вырывают волосы из бороды, колют ступни ног булавками, иголками и т. д. В Борисполе у JI. Эльгарта потребовали 25 тысяч руб.; за «упорство» несчастного сперва повалили и топтали ногами, избивали прикладами, затем втолкнули в ящик, поражая его через крышку штыками, наконец, извлекли почти мертвого и застрелили на глазах у матери и сестры.
Тысячами гибли евреи, жертвы Добровольческой Армии, седобородые «коммунисты», застигнутые в синагоге за фолиантами талмуда, «коммунисты» младенцы в люльках вместе с их матерями и бабушками. Поражает в любом списке процент замученных глубоких стариков, женщин и детей. Расстреливали, но еще больше кололи, рубили шашками, сносили черепа, немало и погибших в огне, в зажженных домах (в Фастове до 100 жертв, в Лучинце, Джурине, Яруге Под. губ.), повешенных (Боярка и др.), задушенных (Корсунь 80-тилетний старик Суходольский и друг.), заживо похороненных (90- летняя Фрума Пекарь в Рожеве, 2 случая в м. Тетиеве, неудавшаяся попытка засыпать Бенциона Еваленко в Обухове и т. д.).
Но такому избавлению могли только завидовать люди, которых медленно терзали, отрезывали языки (Кликсман в Фастове, у него же рана от разрывной пули), уши, нос, выкалывали глаза (Ямпольский в Фастове), отрубали руки, ноги и т. д. И идиллией кажутся в этих условиях такие невинные забавы русских офицеров, как запрягать евреев в сани вместо лошадей (Городище), или заставлять избитых и донага раздетых людей, родителей и детей мучеников, погибших на их же глазах, кружиться, держась за руки, петь хором: «бей жидов, спасай Россию» (Михайловка, Харьковской губ., Кагарлык, Киевской губ., Борзна, Черниговской губ. и т. д.).
Мы уже видели, что погромный пафос Добровольческой Армии направлен не только на перераспределение благ (еврейских), но и на уничтожение их. В этом заключается, так сказать, идеализм и бескорыстие добровольческих носителей «права и порядка». Этот пункт погромной программы: уничтожение имущества, товаров, поджоги жилищ и лавок широко практиковался и раньше различными бандами (особенно в Киевской и Подольской губ.). Ново в Добровольческой Армии только то, что это окончательный, уничтожающий удар, нанесенный многим общинам, из коих большинство перенесло погромы в течение 1919 г. по несколько раз, а некоторым, как Фастов, счастливо избегнувшим этой участи и давшим у себя приют тысячам беженцев из окружающих разгромленных местечек, впервые пришлось испить эту чашу из рук Добровольческой Армии. От поджогов тяжело пострадало значительное число разгромленных пунктов (Богуслав, Белая Церковь, Городище, Гостомель, Корсунь, Макаров, Ракитно, Россава, Тальное, Шпола — Киевск. губ., Борисполь - Полт. губ., Кривое Озеро, Томапщоль, Мясковка, Саврань — Под. губ. и т. д.), а некоторые из них, как цветущий Фастов с его еврейским населением в 16.000 душ, почти сплошь погибли в пламени (в своей еврейской части; в Фастове сгорело 200 жилых строений и столько же торговых помещений, принадлежавших евреям).
Методическое разрушение коснулось не только частного имущества, но и общественного. Разрушались синагоги, еврейские больницы, богадельни, общественные училища, ссудо-сберегательные товарищества и кооперативы вообще. В Белой Церкви, например, Талмуд-Тора обращена в клоаку, флигель из 3-х комнат обращен в конюшню, хотя тут же имеется удобный навес, выломаны оконные рамы и ценные двери. В самой Талмуд-Торе все уничтожено: парты, учебные пособия и т. п. Вот как описывается разгром ссудо-сберегательного товарищества в Россаве: казаки взломали ящики, шкафы, столы, архив, взломали склад и разграбили все товары. Долго они возились с несгораемой кассой, и, наконец, около часу ночи, взорвали все здание, подложив под кассу пироксилин.
Это массовое уничтожение жилых строений и торговых помещений, в связи с разорением от грабежей, от приостановки всей торговой и деловой жизни, и еще больше в связи с террором, который не прекращался даже в дни «тихого» погрома, привело к полному исчезновению десятков общин. Пренебрегая опасностью дорог, ставших буквально непроезжими и непроходимыми для евреев, от рыскавших по ним казаков и убийц (Вот что рассказывается об одном осколке такой беженской общины: 6 семей (ок. 30 душ) из Германовки (Киевск. губ.) после погрома укрывалось в местечке, дожидаясь благоприятных условий для бегства в Киев. Наконец, 8/21 сентября они пустились пешком. Они были найдены убитыми в 18 верстах от Киева. Из вагонов выбрасывали евреев на ходу или приканчивали тут же), оставшееся в живых население, нагое, босое и голодное, с больными стариками и детьми, пускалось в путь, часто в такие же разгромленные общины. На новых местах беженцы могли рассчитывать только на еврейскую благотворительность, которая становилась тем скуднее, чем больше возрастало число разгромленных пунктов и нуждающихся в помощи и увеличивалось количество беженцев. Здесь, в обстановке крайней скученности (в синагогах, общежитиях), голода и холода беженцы делались добычей эпидемий, особенно тифа, и тихо вымирали массами. Смертность возросла до того, что не успевали хоронить; для покойников была установлена очередь, чтобы быть преданным земле. И можно смело сказать, что если от казацких пуль и штыков евреи погибали тысячами, то многими десятками тысяч они погибали от последствий этого разгрома, от голода, холода и тифа.
Такова судьба десятков беженских общин: Борисполь, Боярка, Гостомель, Дымер, Игнатовка, Кагарлык, Кобище, Козин, Кривое Озеро, Мироновка, Мошны, Орловец, Ольшаница, Попельня (Киевской губ.), Потоки, Рожев, Россава, Таганча, Тараща, Таргород, Яруга и др. Некоторые беженцы, пытавшиеся вернуться на родные пепелища, поплатились за это жизнью (Россава) или в лучшем случае должны были поспешно покинуть родные места (Боярка и др.). Здесь «бесхозяйные» дома жглись казаками или разбирались крестьянами окружающих деревень. Возвращаться больше некуда.
Но не лучше и положение разгромленных общин, оставшихся на местах. И здесь голод, холод и тиф косят сотнями и тысячами. Положение таких общин достаточно характеризует следующий официальный доклад о положении дела помощи в такой бывшей относительно культурной и богатой общине, как Фастов (после погрома 22—26 сентября 1919 г.): 1. эвакуировали в Киев 75 тяжелораненых, 2. организовали 2 эпидемических барака на 500 человек, 3. 2 общежития, 4. кормили (в благотворительных столовых и сухим пайком) 6500 человек; ежедневно умирает по 10—20 человек. В маленькой общине Василькове 400 больных тифом (в ноябре 1919 г.) и т. д.
Жертвой добровольческих погромов сделались не только заметные местечковые еврейские общины, но и маленькие группы евреев в 5—10 семейств, заброшенные в селах и деревнях среди крестьян. Опытный глаз везде находил евреев: 5 еврейских семей в деревне Гоголенко (Черниговск. губ.) впервые были наделены землей после революции наравне с крестьянами; казаки разгромили их, и они еле спаслись бегством в Борзну.
Это вырывание с корнем еврейских хлеборобов вызывает особую щемящую боль даже в ряду всех ужасов пережитых многими общинами. Три еврейских земледельческих колонии приютились под Фастовым в море крестьянских деревень, три еврейских оазиса тяжелого труда и мирной пахарской жизни: Колдубицкая-Образцовая, Трилесы и Червленская. Землю они получили еще в начале XIX века, долгие годы отстаивали свою землю от покушений отнять ее у них; третье, четвертое поколение сидит на этой земле. Вот что сообщает о судьбе этих колоний специальный обследователь: Колония Колдубицкая. Первые грабежи учинены еще Петлюровцами (период Директории) при отступлении их в феврале 1919 г. В течение всего лета колония терроризировалась бандами, вновь вступившими и отступившими Петлюровцами (в августе), забран хлеб, угнана часть скота, сожжено несколько дворов, убито несколько человек. Колония все же держалась. Но вот пришла Добровольческая Армия (в начале сентября 1919 г.). Начались грабежи, насилия, вымогательства. При отступлении (через несколько дней) казаки убили одного колониста, когда он на огороде копал картофель. Во время боев между Добровольческой Армией и большевиками под Фастовым колония очутилась под артиллерийским огнем. Все колонисты (200 человек) бежали в с. Веприк (их волость); дома остались только старики. Вскоре в Веприке появилась разведка Добровольческой Армии и, заметив евреев, собравшихся на сходе, стала обвинять их в бегстве вслед за большевиками и в шпионаже и собиралась расстрелять их. Спасло их энергичное заступничество волостного старшины и сельского старосты. После этого их повели в Фастов, по дороге ограбили, жестоко избили и увели всех девушек, из коих две не вернулись. Здесь в Фастове их поместили в синагоге, где они содержатся на счет благотворительности. Дома вырезали стариков (некоторых сожгли), увезли хлеб, угнали скот. Колонисты узнали своих коров в офицерских вагонах. Офицер готов их продать по 10 000 руб. за корову. Такова же судьба двух других колоний.
Жалуются еврейские пахари колонии Рыкунь (Дымерской вол., Киевского уезда) в прошении главноначальствующему, генералу Драгомирову: у них сначала угнали 10 коров, несколько лошадей, забрали всю домашнюю птицу, а потом весь скот 60 голов; умоляют вернуть им. И какой-то неизбывной тоской веет от заключительных строк этой бумаги: «Если лошади и скот не будут возвращены, колония перестанет существовать, и мы должны будем пробираться в город или заниматься торговлей».
Остановимся еще на некоторых особенностях добровольческих погромов:
Во время большого Киевского погрома в дни 17—20 октября в еврейских квартирах можно было сплошь и рядом наблюдать у нагрянувших посетителей изысканные манеры людей, получивших хорошее воспитание, слышать от них недурную французскую речь и даже хорошую музыку. Это «работали» офицеры Добровольческой Армии лейб-гвардейских Преображенского, Семеновского и т. д. полков, не позволявшие себе никаких «вольностей», но деловито и строго требовавших дани: денег, золота, серебра. Иной тут же, кстати, вежливо попросит носовой платок, непременно из тонкого полотна, и неизменно возвратит не пришедшийся ему по вкусу. Не везде офицеры, предводители всех этих осетинских, чеченских наездников, обнаруживали такое воспитание, зато они нигде в погромной славе не уступали своим светским товарищам, во многих случаях затмив этих последних. Как общее правило, офицеры разделяли погромный труд своих подчиненных прямо или косвенно. В Прилуках командир Семеновского полка, при виде солдата в рваных сапогах, говорит ему: «Что же, не можешь зайти к какому-нибудь жиду и снять с него сапоги». Такой же совет дает в Белой Церкви полковник II батальона 2-ой Терской Пластунской бригады Щепетильников офицеру Яковлеву на просьбу дать ему материал на обмундирование («Тащи у жида, за это не наказывают»). Об офицерских грабежах сообщают (из Богодухова, Борзны, Борисполя (офицер Любимов), Городище (штабс-капитан Светский и прапорщик Калгушкин), из Дымера (подполковник Безнебов), из Игнатовки, Корсуни, Кременчуга, Нежина, Прилук, Фастова, Черкасс, Томашполя, Ямполя, Курдловцы, Тетиева (Львов, Голицын) и т. д. В некоторых местах офицеры руководят погромом: Боярка, Россава, Кривое Озеро (оф. Млашевский), Могилев Под. (полк. Мизерницкий и др.). О погромной деятельности офицеров в Белой Церкви, по показанию доктора С., со слов д-ра Б., имеются такие сведения: в присутствии д-ра Б., упомянутого полковника Щепетильникова и нескольких (офицеров прапорщик Кузичев со всеми подробностями рассказывал, как он растлил 10-тилетнюю девочку, рассказывал, как солдаты насиловали каждый день, и этот рассказ встретил явное одобрение полковника.
Сотник Живодеров, между прочими насилиями, отнял у еврея корову и продал ее за 22 тысячи руб. романовскими деньгами. Подъесаул Кундо имеет в вагоне 6 лисьих шуб, золотые часы и др. вещи, награбленные у евреев. Подъесаул Подшивалов (4-ой сотни) имеет у себя в вагоне пианино. Прапорщик Инжуаров грабил специально врачей, хвастал тому же доктору Б., в присутствии фельдшера Салия, что одних зубоврачебных инструментов у него набралось на 400 тысяч рублей, Хорунжий Бондаренко разъезжал по городу без формы, чтобы удобнее было грабить, сказал д-ру Б., что раненых евреев нужно не перевязывать, а убивать. В некоторых случаях грабеж еврейского населения офицерами поражает своим цинизмом. В Черкассах в квартире Израиля Гальперина жил офицер Добровольческой Армии, подружившийся со всей семьей, проводивший в их обществе за чаем много часов. Этот офицер, при оставлении Черкасс Добровольческой Армией, с револьвером в руке дочиста ограбил гостеприимную семью. В Кременчуге один полковник увез даже мебель своих хозяев.
Не всегда, однако, офицеры были так непримиримы. Часто удавалось входить с ними в полюбовное соглашение, и они, за приличное их чину вознаграждение, из громил обращались в защитников, охраняя «жидовские» дома и лавки, составляя для этой цели даже артели. Так, например, в Золотоноше евреи платили офицерам комендантской роты по 15—20 тысяч рублей за ночь и благодаря этому было спасено много еврейских домов и лавок. То же имело место и в Шполе (офицерская дружина под начальством Усова за 50 тысяч рублей за ночь), в Киеве, Фастове и в других местах.
Практиковалась офицерами и другая, легальная, так сказать, форма грабежа, под видом «контрибуции». Это была привилегия старших офицеров, главным образом, комендантов и начальников гарнизонов. Делалось это так, что в то время, когда солдаты вместе с младшими офицерами «работают» в городе в еврейских квартирах, комендант (или начальник гарнизона приглашает к себе казенного раввина и представителей еврейской общины и предлагает им внести «добровольное пожертвование» в пользу Добровольческой Армии или просто сообщает им, что еврейское население обложено контрибуцией на такую-то сумму, и предлагает внести ее в кратчайший срок. Начинается торг и стороны приходят к соглашению. Такова картина в большинстве мест. Девонский, начальник Волчанского партизанского отряда, посылает 22-го декабря 1919 г. (4-го января 1920 г.) евреям в Кривое Озеро формальное отношение: так как евреи до сих пор ничем не помогли Добровольческой Армии, то он требует приготовить ему к 24-му декабря 200 тысяч рублей и 25 пар сапог. 24-го декабря он действительно явился, получил требуемое и тут же учинил жестокую резню (свыше 600 жертв). Чем выше поднимается погромная волна, тем больше растет жертвенная готовность еврейского населения и тем больше поднимается расценка заслуг Добровольческой Армии в глазах «защитников»: комендантов, начальников гарнизонов. Был даже случай (в Лозовой, Екатеринославской губ.), когда комендант сначала в «благородном негодовании» против «жидов» отказался взять 50 тысяч руб. «окровавленных жидовских денег»; впрочем, гнев скоро сменился милостью, и деньги были приняты. Обычно же подъем погромной энергии у подчиненных служит только поводом начальству для повторных и многократных требований жертв в пользу Добровольческой Армии, «проливающей кровь» за благо России (Бобровицы, Борзна, Фастов, через раввина Браславскаго и др.). В иных случаях контрибуция должна явиться выкупом «во избежание погрома» (Васильков и др.), «во избежание дальнейшего погрома» (Прилуки 200 тысяч руб.), «чтобы прекратить поджоги» (м. Тальное, 500 тысяч руб.), «во избежание дальнейших убийств, но без ручательства за прекращение грабежей» (комендант Рунцев в Фастове). Во всех этих случаях, однако, грабежи и убийства не избегаются, не прекращаются и не уменьшаются. Требование выкупа сопровождается часто весьма недвусмысленными намеками на последствия «упорства»: в много раз упомянутом у нас Новом Мглине комендант по окончании погрома потребовал у еврейского населения 200 тысяч, угрожая в противном случае утопить еврейское население в реке.
За комендантами поспевает контрразведка. В Прилуках начальник контрразведки, Палеха, потребовал себе 250 тысяч (сверх данных коменданту 200 тысяч), угрожая погромом. Не отстает и государственная стража: в м. Степанцах систематическими вымогательствами (сверх грабежей и убийств) занимался Пампушка-Бурлак, известный бандит, поставленный Добровольческой Армией во главе стражи, и его заместитель Борбатенко.
Дань Добровольческой Армией требуется часто не только в виде денег, но и натурой разного рода. Так, например, комендант в Конотопе потребовал 200 комплектов белья, а в Городище мяса и цыплят на 10 тысяч руб. Но несомненно в ряду этих комендантов наиболее разносторонний вкус обнаружил комендант Михайловки (Харьковск. губ.). Он потребовал у еврейского населения через председателя общины Зельбета: 250 тысяч руб., золотые часы, 2 заграничных чемодана, 2 пары дамских туфель № 39, 2 пары чулок, перцу, свечей, табаку, спичек и т. п. и кроме того (перед отходом его части) росписку у Зельбета (также и у ограбленных Лимина и Винницкого), что еврейское население осталось довольно и что Добровольческая Армия охраняла евреев.
Невольно задаешь себе после этого вопрос: неужели это все об офицерах? Неужели в этом Содоме не нашлось своего десятка праведников, честных, искренних и неподкупных, которые, хотя бы в интересах и в защиту чести самой Добровольческой Армии, к которой они могли принадлежать и по идейным соображениям, заступились бы за мучеников в дни пытки и позора, обнаружили бы иное отношение к ним?
На это приходится ответить: трогательно и свято народ хранит в душе и на устах память о человечности лиц и деяний. Почти в каждом месте называют имена лиц, заступившихся за евреев, укрывавших их в своих домах, даже просто сказавших им ласковое слово в эти тяжкие дни скорби и муки. Но среди этих лиц на долю офицеров Добровольческой Армии приходится ничтожно мало: называют в Фастове офицера Ильюшина, охранявшего некоторых евреев (и то, по некоторым сведениям, не совсем бескорыстно), говорят о каких-то трех офицерах, которые в деревне Гоголенке предупреждали горсточку местных евреев о солдатах, грабящих евреев, и рекомендовали спрятать все ценное; говорят об офицере, который пытался сдерживать солдат во время резни в Боярке... единичные случаи, по пальцам сосчитать. Нет также никаких сведений о заявлениях протеста со стороны офицеров против погромов. При удивительной чуткости народной души, склонной скорее преувеличивать, чем преуменьшать, как число, так и значение таких случаев, это значит одно: других случаев человечности среди офицеров не было. Небольшая горсть офицеров, если такая была, которая в душе, может быть, иначе относилась к евреям, в лучшем случае, из малодушия, предпочитала молчать, умыть руки, оставляя поле действия свободным, без протеста, без возражения, подавляющей массе их товарищей — громил, память о которых с проклятием и позором перейдет из рода в род.
…самооборона, могущая еще оказать сопротивление банде, оказалась бессильной в условиях военных погромов Добровольческой Армии, и в большинстве случаев кончила плачевно. Не обошлось и без провокации. В Городище, после ухода Советской власти 3/16 августа, город охранялся в течение недели городской охраной из 50 евреев и 20 христиан. 9/22 августа в местечко прибыл (из Смелы) эшелон казаков под начальством штабс-капитана Светского. Появились 12 казаков, которые сейчас же начали грабеж. Был запрошен начальник эшелона, находившийся с прочими казаками на вокзале. Его ответ гласил: это не его казаки, а переодетые бандиты. Охрана дала залп в воздух, и «бандиты» разбежались. Через 2 часа в местечко явился штабс-капитан Светский с претензией, почему стреляли в его казаков, и потребовал сдачи оружия. Охрана колебалась: местечко окружено бандами, и в случае ухода Добровольческой Армии еврейскому населению грозит резня. Но Светский дал «честное слово русского офицера», что никто не пострадает, и оружие (50 винтовок) немедленно было сдано ему. Сейчас же после этого начался погром, длившийся 9 дней.
В Корсуни после 1-го погрома (13—26 августа) с разрешения власти была организована еврейская самооборона. При отступлении Добровольческой Армии, в середине декабря, офицерская дружина начала опять громить еврейское население. Еврейская самооборона прогнала дружину и прекратила погром. Проходивший вскоре после этого Волчанский отряд разоружил еврейскую дружину и уже после этого беспрепятственно учинил погром.
Там, однако, где у еврейской молодежи чудом осталось оружие в руках, она сумела дать отпор военным громилам. Еврейская самооборона в м. Стеблеве оказала сопротивление казакам и, не без военной хитрости, выбила их из местечка. После этого самообороной было отбито нападение банды в 400 человек под командой некоего Туза, причем самообороной были взяты трофеи: 3 пулемета, винтовки, снаряжение и т. п. При отступлении казаки в местечко не впускались и проходили мимо.
