Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Categories:

И. Б. Шехтман о погромах Добровольческой армии на Украине. Часть VI

Из книги И. Б. Шехтмана «Погромы Добровольческой армии на Украине».

Трудно ответить на вопрос, какой из двух главных составных элементов всякого погрома: грабежа и убийства, характеризует по преимуществу добровольческие погромы. Убийства были многочисленны и жестоки. Но таким же центральным моментом в добровольческих погромах был грабеж, нажива, обогащение. В подавляющем большинстве случаев убийства и пытки имели место лишь как орудие грабежа. Убивали либо уклонявшихся выдать деньги и драгоценности, либо не имевших достаточно средств для выкупа своей жизни; убивали и для устрашения прочих. Нередко, правда, убийства носили самодовлеющий, самостоятельный характер. В этих случаях убивали бескорыстно, из чистой вражды и ненависти. Но основной целью погрома был все же грабеж. И он принял при добровольцах совершенно не имеющий себе аналогии объем и характер.
[Читать далее]Во все предшествовавшие погромы грабеж неизбежно носил несколько поверхностный характер. Громилы всегда торопились. Будь то местные охотники до чужой собственности, налетевшая банда повстанцев Зеленого, Соколовского, Заболотного, или регулярные петлюровские войска, — все они по необходимости спешили со своим делом. Местные громилы каждую минуту могли ожидать вмешательства властей. Банды обычно налетали на день-другой, часто на несколько часов, брали контрибуцию, грабили несколько заметных богачей и исчезали. Погромы петлюровских частей все же встречали иногда противодействие со стороны командного состава. В не-добровольческих погромах грабеж был, поэтому, сравнительно ограничен в своем захвате и интенсивности и носил скоропреходящий характер.
/От себя: заметьте – перечисляя погромщиков, не испытывающий симпатии к большевикам автор называет кого угодно, только не красных./
Погромы добровольческие были совершенно иного типа. Элемент торопливости в них совершенно отсутствовал. Никакого противодействия или наказания со стороны командного состава громилам опасаться не приходилось. Напротив, грабежи совершались с полного одобрения, а в большинстве случаев и при участии самих офицеров. Бояться сопротивления со стороны евреев тоже не приходилось: еврейская самооборона была всюду предусмотрительно разоружена заранее. И погром шел не спеша, методично, основательно. «Странный был это погром, — пишет в своих «Киевских воспоминаниях» прис. пов. Гольденвейзер, — спокойный, деловитый, по-моему даже как бы компрометирующий идею еврейского погрома. При всем желании в том, что делалось в эти дни в Киеве, нельзя было видеть и тени стихийного проявления народного гнева... В прежние времена расхищение еврейского имущества происходило хоть в облаках пуха из распоротых перин и под звон разбитых стекол. Теперешние погромщики стали несравненно деловитее и практичнее». Грабежу подвергались уже не только наиболее видные и богатые еврейские семьи. Громилы шли буквально из дома в дом, систематически и неторопливо очищая все еврейские дома. «Из 450 семейств нельзя насчитать несколько десятков не ограбленных», — сообщает из Каменского (Екатер. губ.) сотрудник ЕКОПО. В Черкассах (Киев. губ.) подверглось разгрому 2 178 семейств, — 9 862 душ. В Яблонове (Полт. губ.) из 60 семейств «не осталось ни одной семьи, не обобранной до нитки». В Томашполе (Под. губ.), где имеется около 1000 еврейских домов и свыше 5 000 еврейского населения, «остались нетронутыми 10—15 дворов и неразгромленными до 50 евреев». В Ельце (Орлов. губ.) из 400 еврейских домов уцелело всего 5. В Козлове (Тамбов. губ.) «из 180 еврейских квартир уцелело четыре». В Хороле (Полт. губ.) «из свыше 550 еврейских домов уцелела едва одна десятая». В Кременчуге разграблено до 4000 квартир и т. д.
«Особого партийного и политического характера погром не носил, — пишет в своем показании бывший Кременчугский городской голова А. Санин; — хотя грабежи производились часто под предлогом отыскания коммунистов и оружия, но главная цель заключалась в наживе; поэтому больше всего внимание громил было обращено на магазины, которые в центре города разграблены почти все, и на частные квартиры. Учреждения же различного характера, вообще говоря, особым вниманием не пользовались». Грабили не евреев-коммунистов и не евреев-буржуев, а всех вообще евреев. При этом, так как более состоятельные элементы еврейского населения местечек в значительном большинстве своем были частью уже дочиста ограблены предыдущими погромами петлюровских, григорьевских и повстанческих частей, «снявших сливки» с еврейского местечка, а частью выбрались в более безопасные крупные центры, то добровольцам поневоле приходилось спускаться в «низы», не брезгать домом самого бедного лавочника, ремесленника. Вся тяжесть погрома обрушилась на еврейскую бедноту. «Пострадали малоимущие классы населения», — докладывает посланная Одесским Губсобезом в м. Кривое Озеро комиссия. «У мелких торговцев разгромлены все лавочки. Пострадал также сильно класс ремесленников. У большинства из них, помимо того, что был ограблен весь домашний скарб, были отобраны также и инструменты, что лишает их возможности заработка, а отсутствие средств лишает их возможности приобрести новые». Из 350 ремесленников и рабочих пострадали инструментами 75%. В Смеле (Киев. губ.) добровольцы тоже «свирепствовали, главным образом, в беднейших кварталах местечка, например, на «Ковалевке» и т. п. улицах». В Полтаве обследованные, по занятию главы семьи, 240 семей делились следующим образом: ремесленников — 78, торговцев, — 63, служащих и приказчиков — 32, лиц свободных профессий (учителя, раввины, фармацевты, музыканты и т. д.) — 25, более состоятельные элементы (фабриканты, землевладельцы, ювелиры, скотопромышленники — 12 В Ольвиополе (Херсонск. губ.) «особенно пострадала беднейшая часть населения, возле вокзала и у Синюхи». В Паволочи (Киев. губ.) «забраны были швейные машины у портных, все инструменты у столяров, шорников и кузнецов».
Размах добровольческого грабежа захватил все слои еврейского населения. При этом не только вширь, но и вглубь. В каждый дом приходили по несколько раз. Чего не успевала ограбить первая группа, заканчивали последующие. Эти многократные повторные посещения в высшей степени характерны для добровольческих погромов. В своей корреспонденции из Полтавы в газету «Утро Юга», выходившую в Екатеринодаре под редакцией В. Мякотина, В. Г. Короленко так передавал погромные будни Добрармии в Полтаве: «Врывались в квартиры, населенные евреями, обирали даже семьи последних бедняков, уходили одни, приходили другие, забирали, что оставалось от прежних посетителей, и уходили... А на смену опять шли новые. В совещании, которое происходило в Думе на второй день, было заявлено, что в некоторых семьях грабеж повторялся по семи и более раз». Это не было преувеличением, — скорее даже наоборот. В материалах ЕКОПО имеется статистика по Полтаве, дающая по 277 семьям такие данные:
В 80 семьях громили 1 раз; в 37 семьях громили 2 раза; в 32 семьях громили 3 раза: в 11 семьях громили 4 раза; в 10 семьях громили 5 раз; в 3 семьях громили 6 раз; в 2 семьях громили 7 раз; в 7 семьях громили 3 раз; в 3 семьях громили 10 раз; в 92 семьях громили больше 10 раз.
В Черкассах в 2 178 пострадавших домах грабители были 14 133 раза, — почти 7 раз в каждом доме. В Томашполе (Под. губ.) «один и тот же дом подвергался разгрому по 3—4 раза в одну ночь». «Каждый дом они (добровольцы) посетили десятки раз, — пишут из Хорола (Полт. губ.); одна группа грабителей сменялась другой. Каждая квартира подвергалась многократному грабежу, — сообщают из м. Оратово (Таврич. губ.). Типичную картину такого рода рисует лично испытавший такой повторный грабеж III. Я. Лившиц из Борисполя (Полт. губ.): «Около 8 ч. к моему дому направилась группа солдат около 10 человек и, ворвавшись, начала ломать мебель, а платье, обувь, все ценное из домашней обстановки забирали и увозили на подводах. Вслед за этой группой солдат, спустя 3 часа после ухода их, явилась другая группа и продолжала уничтожать и увозить то, что осталось после бесчинств первой группы. К утру явилось еще несколько человек и продолжали хищения».
В первую очередь грабители искали денег, золота, драгоценностей — самого ценного и портативного. С этого они начинали. «Грабители входили в дом уверенно и спокойно», рассказывает бывший Городской голова г. Кременчуга А. Санин; «если двери квартиры, были заперты, они ломали их или сбивали замок винтовочными выстрелами. Затем требовали от хозяев денег, ценностей, вещей». Почти стереотипно звучат показания из других городов. «Входя в квартиру, казаки-громилы требовали прежде всего денег и притом «романовских» предпочтительно, — рассказывает о Фастове Ив. Деревенский. Если им давали денег, то иногда они уходили, но вскоре приходила новая ватага и вновь требовала денег». «Особенно настойчиво они (казаки) требовали драгоценностей и денег» — сообщают из Россавы (Киев. губ.).
Попытка отказать грабителям в выдаче денег и драгоценностей и ссылка на отсутствие таковых влекли за собою жестокие и утонченные мучительства с целью вынудить жертву отдать все. Трудно перечислить все виды пыток, применявшихся добровольцами при выколачивании денег. Самым популярным и употребительным способом, изобретенным добровольцами и до них никем в погромной практике почти не употреблявшимся, было подвешивание. «Когда хозяева квартиры позволяли себе ответить, что денег или других ценностей нет, то немедленно применялись жесточайшие способы вымогательства. На шею хозяина квартиры набрасывали веревку и подвешивали его к крючку, на котором висела лампа; потом жертву снимали, не дав ей задохнуться, и начинали истязать прикладами, шомполами и железными палками, приговаривая при этом: «Иди, покажи, где закопал деньги и золото». О применении подвешивания в Фастове обстоятельно рассказывает Ив. Деревенский в своем докладе:
«Особенно часто практиковалось погромщиками подвешивание жертвы, как форма угрозы. — Укажи деньги, а то сейчас будешь повешен, — говорили обыкновенно погромщики и начинали приготовления к повешению. Отыскивалась веревка, ремень, надевались на шею. Обыкновенно жертва не выносила такой пытки и отдавала деньги. Иногда вешали, но ставили под ноги повешенного стул, угрожая оттолкнуть его, если жертва не укажет, где деньги. Есть и повешенные насмерть, как, напр., Мошко Ременик (в саду, на дереве). Меер и Борис Забарские (отец и сын-гимназист) оба подвешивались, причем мальчика заставили затянуть петлю на шее своего отца (оба все-таки остались живы). В числе сородичей и знакомых семьи Полонских есть двое, жены которых подвешивались, но остались живы (с мужьями я разговаривал лично)»... В Белой Церкви (Киев. губ.) подвешиванью подвергся председатель еврейской общины Меер Зайденберг. Подвешивали и в Россаве, и в Томашполе, и в Тетиеве, и в Попельном и т. д.
Но подвешиванием не ограничивалась инквизиционная изобретательность добровольцев. Способы пытки при их вымогательствах были неистощимы. Об одной Белой Церкви материалы рассказывают о том, как рвали язык клещами (торговцу галантерейными товарами Черняховскому), жгли женщинам волосы на голове, поджаривали на разложенном костре, накидывали веревку на шею, стягивая оба конца, пока жертва не смолкнет навеки. В Кагарлыке (Киев. губ.) ограбленного до рубашки старика-еврея завернули в старый талес, повесили на крюк от потолка, на котором висела лампа, и горящими свечами жгли ему ноги, чтобы он рассказал, где спрятано серебро и золото.
Но и выдача денег и драгоценностей ни от чего не спасала. Грабителям всегда было мало. Они всегда были убеждены что их «обманывают», что им дают только малую часть действительного богатства. Они были незыблемо убеждены, что в каждой еврейской семье должны храниться неисчислимые богатства. Если их не оказывалось в достаточном количестве, добровольческие громилы не сомневались, что их сознательно и злостно припрятали. И опять начинались либо пытки, либо разрушительные поиски «сокровищ».
В Ракитно (Киев. губ.) 78-летнего старика Хаим-Янкеля Бендерского убивают за то, что он отдал казакам «всего» 100 000 рублей, причем «покойный Бендерский увел своих убийц в амбар, где выкопал для них спрятанные деньги». «Чаще всего, — рассказывает Ив. Деревенский о Фастове, — независимо от того, давались деньги или нет, громилы принимались их искать. Ломали все хранилища, мебель, стены, печки, полы, кладовые, сараи, разбрасывали дрова в сараях все в поисках денег. Я побывал в нескольких особенно разгромленных квартирах. Впечатление такое, что несколько десятков человек работали в них довольно продолжительное время: все изломано, все перевернуто, — одним словом, квартиры превращены в груды щепок. Я видел, кроме того, вырытые в садах, сараях и дворах ямы — здесь искали зарытых в землю денег. Вспарывали подушки, одеяла, перины, верхнюю одежду. Из вещей брали только наиболее ценное — остальное оставалось на поток и разграбление «мирного» населения, которое, как стая воронов, слеталось в пустые квартиры евреев».
В этих поисках запрятанных «сокровищ» добровольческие громилы проявляли изумительную тщательность и изобретательность. «Каждая квартира подвергалась многократному грабежу. Искали золота, серебра в дымовых трубах, под полами и т. д. Дома были ими так разрушены, что многие из них уже не могли служить зимою приютом для своих хозяев», — сообщают из м. Оратово (Киев. губ.). «Солдаты, ища вещей, выламывали печные трубы, стены, копали землю во дворах и домах, лазали по чердакам и погребам», — пишут сионистской организации в Ростове н/Д. из колонии Равнополь (Мариупольский у.). «Не только брали вещи, но и разбивали обстановку, били зеркала, взрывали полы, ища секретов» (Томашполь, Подольск. губ.).
Громилы предпочитали деньги и драгоценности. Но не брезгали ничем. Забирали абсолютно все, что имело или могло иметь какую-нибудь ценность. Грабеж носил не обычный в таких случаях поверхностный характер, при котором поспешно забирались лишь наиболее ценные и портативные вещи, причем потерпевшим оставлялась по крайней мере, домашняя обстановка, утварь, минимум вещей; жертвы буквально обирались до нитки. «Забирали не только до последней копейки, но также и весь домашний скарб, накопленный годами тяжелого труда и лишений. Оставляли только очень уж громоздкие вещи, как шкафы, столы и т. п., но ничего более или менее портативного. С многих снимали одежду, оставляя в одном нижнем белье, и то если оно оказывалось достаточно изношенным». «Грабежи носят опустошающий характер», — сообщают из Ракитно (Киев. губ.). «Забирают все ценное и не ценное, складывают на подводы и вывозят из местечка. Не оставляют ни горшка, ни стакана, рамы из окон вынимают и двери разбивают, а впоследствии поджигают и самые дома». «Забирали все: белье, платье, посуду, продукты» (Животов, Киев. губ.). «Казаки забирали из квартир все, что находили: платье, продовольственные запасы, ложки, белье, дамские платья, деньги и пр. Разграблены также еврейские магазины, из которых забраны все товары» (Орехово, Таврич. губ.). В своем сообщении из Василькова (Киев. губ.) М. И. Местечкин рисует характерную картину ухода пресловутого Волчанского отряда из местечка после всего двухчасового пребывания и грабежа: «И потянулись целые вереницы солдат, нагруженных трофеями. Несли мешки различного хлама и тряпья, кастрюли, юбки, ботинки, туфли (большей четью порванные), одеяла и т. п.; зачастую целые тюки таскали офицеры».
Для громил не было ничего святого. Отнимали буквально последнюю рубашку у последнего бедняка. В Белой Церкви (Киев. губ.) «у беженцев, которые от всех окрестных погромов ютились в Б. Церкви, отнимали последнее — нательное белье, сапоги, ботинки; при обыске в люльке 7-месячного ребенка кричавшего малютку избили. У женщины, чтобы снять кольцо, были попытки отрубить палец». /От себя: в который раз ловлю себя на мысли о схожести действий белых рыцарей с действиями арийских сверхчеловеков. Недаром же первые пошли в услужение ко вторым, недаром белый генерал Сахаров писал, что Белое движение было предтечей фашизма./ Там же «у некоторых тифозных больных снимали простыни с кроватей и заворачивали в них награбленное», «сбрасывали тифозных больных евреев с постелей, забирали постельное белье, одежду больных и другие вещи». В колонии Равнополь (Мариупольск. уезда), где после неурожайного года еврейское население вынуждено побираться по окрестным селам, забирались эти выпрошенные куски. «Не щадили ни вдов, ни больных. В одном доме у вдовы с 4-мя детьми забрали последние 10 фунтов муки в кулечке. Не был пощажен и учитель земской школы, еврей, находящийся 18 лет на земской службе, т. е. уцелевший даже в мрачные времена фон-Плеве. Из школы забраны были книги, бумага, даже печати, учитель с семьей раздеты почти донага — забраны одежда, обувь, белье». В той же колонии казаки, лишая еврейских земледельцев всякой надежды на восстановление своих разрушенных хозяйств, расстреливали овец в табунах, кур по дворам, забирали брички, лошадей, упряжь. На просьбы оставить лошадей для уборки хлеба, солдаты говорили: «Не беспокойтесь, не вы будете убирать этот хлеб, вы будете уничтожены до последнего». Такая же судьба постигла и еврейскую колонию Кодлубицкую-Образцовую близ Фастова (Киев. губ.). Здесь казаки 5-го Терского Пластунского полка забрали у еврейских колонистов около 200 голов племенного породистого скота. Когда же некоторые узнали своих коров в вагонах воинского поезда при станции Фастов и обратились к офицеру, нельзя ли получить обратно коров, незаконно забранных казаками, офицер заявил: «Можно, — если вы заплатите за каждую корову по 10 тысяч рублей».
Добровольцы были очень щедры с еврейским добром. Все, что возможно было унести, они забирали сами. Остальное они широким жестом делили среди сбежавшихся на погром крестьян и местных мещан, делая их, таким образом, участниками расхищения еврейского имущества. «Деньги и самые ценные вещи они (добровольцы) забирали себе, а все остальное —   одежду, белье, продукты раздавали местному христианскому населению», — сообщают из Кобища (Киев. губ.). То же имело место и в Боярке (Киев. губ.): «солдаты входили в еврейские дома и квартиры и начинали беспощадно все бить, ломать, выбрасывать из окон, прятать в карманы и раздавать ожидавшей тут же на улице толпе». «Все, что они не могли забрать, раздавалось тут же толпе или уничтожалось», — сообщает из Балашова уполномоченный ОЗЕ. В других местах с еврейским имуществом поступали более «хозяйственно»: все, что трудно было унести с собой, за бесценок продавалось местному крестьянскому населению или окрестным крестьянам. «Награбленное добро укладывалось в мешки, грузилось на подводы и целыми обозами отправлялось на вокзал, где на площади шла бойкая продажа награбленного», — сообщают из Белой Церкви (Киев. губ.). Почти так же звучат сообщения и из других пунктов. «Казаки увозили все награбленное с обозом. После они продавали все это крестьянам по дешевым ценам» (Конотоп, Черн. губ.). «Награбленное погружалось на подводы и увозилось на станцию, часть за бесценок тут же продавалось крестьянам» (Фастов).
Этим, однако, не исчерпывалось приобщение крестьян к добровольческому грабежу. Крестьянство, как таковое, в подавляющем большинстве в добровольч. погромах не участвовало. Но, соблазняемые зрелищем беспрепятственно расхищаемого бесхозяйного еврейского добра, поощряемые примером офицеров и казаков и уверенностью в безнаказанности, крестьяне окрестных деревень в отдельных пунктах приняли активное участие в расхищении еврейского имущества, довершая разорение десятков тысяч еврейских семейств. Картина была обычно такая. Добровольцы устраивали погром — убивали, грабили, насиловали, забирали все наиболее портативные, ценные вещи. Терроризованное еврейское население оставляло свои дома на произвол судьбы, прячась во всех мыслимых закоулках. Тогда наступала очередь крестьян. Они появлялись из окрестных деревень целыми армиями, с подводами, телегами, возами. Насилий они не чинили: да и не над кем было. Они входили в оставленные дома и спокойно, без тени злобы, неторопливо, с типично крестьянской основательностью нагружали к себе на возы абсолютно все, что могло представить какую либо ценность в хозяйстве. Забирали громоздкую мебель, всю оставшуюся утварь, оконные рамы, стекла, собранное на зиму топливо; вытаскивали гвозди из стен, сдирали половицы с полов, увозили валявшуюся бутылочку, веревочку. Это своеобразное «разделение труда» между добровольческими громилами и крестьянским мародерами рисует целый ряд показаний.
В Корсуни (Киев. губ.) очевидцы рисуют такую картину: «Солдаты забирали наиболее ценные и удобоносимые вещи, крестьяне же подводами вывозили все — мебель, зеркала и даже ванные котлы вымуровывали и вывозили». «В большинстве случаев сняты даже крыши с домов, вынуты оконные и дверные рамы. Но все это было уже проделано крестьянами. Казаки брали, главным образом, деньги и ценности». Такое же «разделение труда» имело место и в Борисполе (Полт. губ.). «Казаки искали только деньги и драгоценности. Крестьяне — все почтенные хозяйственные мужички, присоединившиеся к погрому, интересовались наиболее ценными домашними вещами: вывозили столы, кровати, шкафы и т. п. отрывали даже дверные замки, выворачивали крюки с потолков и т. д.» В Кривом Озере (Под. губ.) «в течение последних двух недель погрома приняли участие и крестьяне, поощряемые к этому деникинцами и по собственной инициативе. Были дни, когда в местечко съезжались тысячи подвод, забиравших поголовно во всех домах все, что только попадалось под руку. Среди этих крестьян были заведомо профессиональные воры. Были случаи, когда крестьяне, укрывавшие у себя евреев, ездили в то же время грабить». В Гостомеле (Киев. губ.), по сообщению местного жителя, «крестьяне особенно активного участия в погроме и грабежах не принимали; они покупали у чеченцев награбленное и только изредка сами уносили имущество из квартир, куда ворвались чеченцы». В Игнатовке (Киев. губ.) «солдаты более легкое и ценное сами забирали, а более громоздкое крестьяне, шедшие за солдатами, увозили на подводах». Не отставали от крестьян и городские мещане.
После такого комбинированного добровольчески-крестьянского грабежа разгромленные города и местечки являли собою картину совершенного разрушения, а еврейское население оказывалось обнищавшим до последней степени. Все деньги, имущество, платье, белье, было отобрано, дома разрушены, целые улицы сметены. Все сообщения с мест полны жутких описаний этого небывалого разгрома: «В настоящее время Борзна, некогда представлявшая собою тихое уютное местечко, превратилось в место страха и жути. Еврейское население поголовно разорено... пепелища бывших пожаров зияют и производят самое гнетущее впечатление; из 350 еврейских семейств большая половина осталась без всяких средств к существованию», — пишет после первого (сентябрьского) погрома председатель общины Я. М. Расновский. «Люди остались совершенно без белья, без обуви, без постели. Не в чем сварить картофель, похлебку, нечем осветить комнаты; спят на голом полу, нет смены белья, ходят босиком», — сообщают из Козлова (Тамбовск. губ.) после знаменитого «Мамонтовского налета». В Смеле (Киев. губ.) «70% еврейских жителей осталось даже без печей и дымовых труб. Полы всюду взломаны и испорчены, земля в погребах разрыта, часто до двух саженей в глубину». Описывая в донесении на имя начальника Каневского уезда мартиролог Богуслава (Киев. губ.), Богуславский общественный раввин Д. А. Лучинский заканчивает свою докладную записку такой правдивой картиной: «В результате всех этих бедствий местечко представляет собой вид, как после нашествия иноземного врага. Выжженные кварталы, которые, с уверенностью можно сказать, никогда не будут отстроены, так как для этого требуются десятки миллионов рублей. Сотни домов без стекол, в некоторых рамы и двери выломаны и печи разрушены, а другие заколочены за отсутствием обитателей». Не могла скрыть всего ужаса разрушения и официальная следственная комиссия, отправленная в м. Яблоново (Полтавск. губ.) лубенским начальником гарнизона, полк. Рожаневичем. В ее отчете читаем: «Из общего количества еврейского населения Яблонова, насчитывающего около 60 семейств, не осталось ни одной семьи, не обобранной до нитки. Внешний вид разгромленных квартир и лавок ужасающий; груды мусора, битого стекла и посуды, кучи перьев, остатки разбитой в щепки мебели, развороченные печи и проломленные стены, где, вероятно, искали припрятанных денег, раскопанные в сараях и дворах с той же целью ямы — вот все, что осталось от материального благополучия относительно зажиточного еврейского населения местечка. Мужчины, женщины, старики и дети босые (обувь забрана), в жалких отрепьях».
Степень разрушения намного превышала размер грабежа. Ибо помимо «утилитарного» стремления к обогащению, грабители часто были проникнуты чисто бескорыстной жаждой «разрушения ради разрушения», которую они осуществляли, как самоцель, с каким-то болезненным сладострастием. «Были дома, в которых ничего не брали, но все порвали и поломали», — сообщает в Киевский Центральный Комитет помощи М. И. Местечкин из Василькова (Киев. губ.). Ту же черту отмечает в своем показании А.-Х. Польский в Бобровицах (Черниг. губ.): «Не довольствуясь грабежами, солдаты разрушали с диким вандализмом все, что имело какое-либо отношение к евреям». В Голте (Хере. губ.) все в еврейских домах, «что не могло быть унесено, было разбито, растоптано, разорвано, а местами предано огню». В Черкассах (Киев. губ.) «то, чего не могли или не хотели забрать, предавали тут же на месте уничтожению». Грабили не только в закрытых помещениях, в домах, но и на улице, на виду у всех. «На улицах насильно забирались кошельки, сапоги, шубы и пр., пострадавшие отпускались нагими при всякой погоде». «Еврею и среди белого дня нельзя показаться», — рассказывает о первом погроме в Смеле И. Гальперин. «Систематически останавливали шаблонным окриком: «Скидай сапоги» или «иди, покажи, куда закопал деньги, серебро и золото». Все это делалось под охраной «государственной стражи» и комендатуры.




Tags: Антисемитизм, Белые, Белый террор, Гражданская война, Евреи, Казаки, Крестьяне, Офицеры, Хохлы
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments