Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Categories:

Генерал Гоппер о колчаковщине. Часть I

Из книги Карлиса Гоппера "Четыре разгрома".

Директория сделала очевидную ошибку: она очень высоко оценила свой моральный вес, совсем забыв, что в таких случаях считаются только с грубой реальной силой. А в Омске в распоряжении директории не было никакой реальной силы.
Поезда для переброски ставки в Омск давал ген. Дутов, который, как и вообще оренбургское войско, был хорошо настроен в отношении директории. Самарское правительство вагонов дать не могло, ибо само должно было эвакуироваться, а сибирское правительство, хотя в его распоряжении было много свободных вагонов, отказалось их дать. Это незначительное обстоятельство ярко характеризует взаимоотношения разных политических группировок.
…прибыв в Омск, временное правительство фактически попало в плен сибирских военных кругов, которые, очевидно, рука об руку с представителями высшей буржуазии и за кулисами собирались восстать против директории. Эта закулисная работа в то время еще не была видна, но о ней можно было с уверенностью судить по некоторым мелким признакам, а также по враждебному отношению местных военных кругов, которые и не думали этого скрывать, очевидно, потому, что чувствовали за собой силу.
…так как молодая сибирская армия никак не реагировала на убийство видного министра автономного сибирского правительства Новоселова полковником Волковым по явным политическим мотивам, то сибирские атаманы почувствовали, что сила — в их руках, и открыли поход против директории тотчас же после приезда последней в Омск.
[Читать далее]На второй день после нашего приезда в Омск мимо нас по улице прошли отряды атамана Красильникова, только что прибывшие в Омск; часть этих отрядов со штабом разместилась в одном общественном здании, предназначенном для ставки, а вторая часть заняла загородную землемерную школу. В то время никто из нас не имел ни малейшего понятия об этих войсках и об их атамане. Только спустя несколько дней, когда начальство этой части во главе со своим атаманом напилось, устроило скандал и в своих речах оскорбляло директорию и ген. Болдырева, мы поняли, что целью этого провокационного скандала было бросить вызов ставке...
Враждебное отношение сибирских военных кругов обнаружилось как нельзя лучше при разрешении вопроса о помещении для ставки главкома и для всероссийского временного правительства. Учреждения Омска дали помещение, в котором можно было разместить только штаб дивизии. На все требования дополнительного, помещения получался ответ, что больше помещений нет. Тогда начштаба главкома, ген. Розанов, поручил мне составить комиссию из представителей сибирских военных учреждений, городской управы и ставки, с широкими полномочиями. Комиссия работала три недели, и в течение всего этого времени большая часть ставки временного правительства жила в вагонах. Правда, Омск был переполнен беженцами из Европейской России, но в казенных учреждениях при желании легко можно было найти достаточно обширное помещение. Однако как только мы находили подходящие помещения, начинал работать какой-то закулисный механизм, вмешивались разные министры, и мы помещения не получали. В пятиэтажном здании омского железнодорожного управления было более 400 комнат, и легко можно было освободить пол-этажа, но, чтобы осуществить это, потребовалось вмешательство самого главнокомандующего, и только через 10 дней мы это помещение получили.
/От себя: ни разу не встречал в воспоминаниях красных описания таких вот мелких дрязг, в белых же мемуарах они встречаются постоянно./
Генералу Болдыреву для частной квартиры комиссия назначила необитаемый особняк, но как только мы захотели привезти туда мебель, появилась вооруженная сила, которая по распоряжению министра снабжения не пустила нас в это здание. Характерно, что впоследствии, после низвержения директории, этот же особняк был предложен адмиралу Колчаку, который в нем и поселился.
Весьма отчетливо подчеркивалось игнорирование членов директории и главнокомандующего там, где это можно было бы демонстрировать перед иностранцами, напр., на банкете-параде в честь приезда главнокомандующего союзными войсками ген. Жанэна. В таких случаях сибирские военные круги всеми мелочами старались показать, что только они — законные хозяева Сибири.
Все это не предвещало нам ничего хорошего, и потому я старался как можно скорее сформировать отдельную часть для охраны ставки, на которую можно было бы опереться. Но здесь я наткнулся на недоброжелательство сотрудников самой ставки. Еще в Уфе поданные на утверждение штаты войсковых штабов не были утверждены, и в ответ на свои многократные просьбы о назначении служащих я получал только обещания, которых никто не исполнял. Наконец я счел своим долгом доложить об этом ген. Болдыреву который в довольно резкой форме приказал пом. нач. штаба удовлетворить немедленно все мои требования. Но и это не помогло. Сформированные мною еще в Уфе кадры были слишком ничтожны для того, чтобы заставить с ними считаться, как с боевой силой, ибо у нас было всего 80 стрелков и 120 офицеров. Этой маленькой группы не хватало даже для занятия всех важных постов, и поэтому часть постов занимали солдаты омского гарнизона.
Вспоминая все те мелкие факты, которые происходили еще до 18 ноября 1918 г., т. е. до ареста членов директории, я хорошо понимаю, что это не было делом только трех человек — полковников Волкова, Катанаева и атамана Красильникова, как гласило сообщение суда, ибо после этого были розданы Колчаком щедрые награды «за весьма важные услуги отечеству» трем вышеуказанным лицам, а также некоторым сотрудникам отдела контрразведки ставки; это доказывает, что сотрудники ставки принимали активное участие в этом «путче». Кроме того, не может быть никакого сомнения в том, что активное участие принимали в этом деле также и начальствующие лица ставки... Неоднократно, входя к Слижикову, я видел его загадочно разговаривающим с Деммертом, который был мне подчинен. Слижиков многократно пытался принудить меня отдать часть отряда в распоряжение Деммерта. Но я на это не соглашался, так как не доверял последнему. Я думаю, что согласно основательно разработанному плану, главную активную роль в этом «путче» играл Деммерт, но так как он не имел в своем распоряжении вооруженной силы, то свою роль он передал Волкову и его компании. Нет сомнений в том, что, кроме указанных мною лиц, в деле низвержения директории большую роль играла целая организация, а именно та, которая начала действовать в Уфе и которая по переезде в Омск так скоро объединилась с сибирскими атаманами.
Самый «путч» 18 ноября захватил нас совсем неожиданно. Я не ожидал его, потому что деятельность членов директории была все в большей и большей степени направлена к умиротворению и объединению страны. Членов Учредительного Собрания эсеров в Омск не впустили. Председатель директории Авксентьев уговорил сибирскую областную думу в Томске прекратить свою работу, и почти все министры сибирского правительства вошли в состав всероссийского временного правительства. Таким образом не оставалось никаких острых поводов к конфликтам. От ген. Болдырева я узнал, что два эсера, члена директории, собираются выйти в отставку, и потому можно было надеяться на тесное сближение трех остальных членов. Но, может быть, именно эти благоприятные условия были причиной той спешности, с которой был организован переворот, так как могли возникнуть опасения, что если директория окрепнет, то тогда уже будет гораздо труднее с ней покончить. Кроме того, пошли слухи о скором признании всероссийского временного правительства союзниками...
Утром 18 ноября я получил от Деммерта записку, в которой он просил меня срочно явиться в штаб, так как не все в порядке. От Деммерта я узнал о произведенных ночью арестах...
На чрезвычайном заседании совета министров, которое продолжалось весь день 18 ноября, было принято постановление просить адмирала Колчака быть диктатором и принять посты верховного правителя и верховного главнокомандующего...
Три дня спустя приехал Болдырев. На вокзале его никто не встречал, кроме железнодорожных служащих и меня. (Впоследствии я узнал, что это мне посчитали за проступок)...
На следующий день я опять встретился с ген. Болдыревым... Для Болдырева этот переворот был совсем неожиданным. Телеграмму о случившемся он получил в Уфе. Он мне показал копии тех телеграмм, которые он из Уфы послал Колчаку, а также и ответы последнего. Болдырев в своих телеграммах категорически требовал освобождения арестованных членов директории и восстановления их прав. Ответы Колчака были отрицательными... Фронт обещал генералу Болдыреву поддержку на тот случай, если он останется на фронте и откажется слушаться приказов Омска. Но ген. Болдырев пришел к заключению, что для отечества ничего хорошего такая борьба на два фронта не принесет, и что это приведет только к победе большевиков. Поэтому он посоветовал фронтовикам слушаться Колчака и приехал в Омск...
Следующие два с половиною месяца я провел еще в Омске, но уже без всякой работы, ибо я мало-помалу и незаметно был удален с поста главного коменданта ставки временного правительства...
Всю зиму 1918—1919 г. можно было назвать периодом укрепления власти «верховного правителя», причем эта власть укреплялась террором и уничтожением «крамолы», с одной стороны, и созданием ореола «единоличной власти» — с другой, причем по некоторым фактам можно было понять, что со званием «верховного правителя» вовсе не необходимо связывалась личность адмирала Колчака.
После появления Колчака во главе власти, словно по волшебству полились неудержимым потоком приветственные телеграммы. Доблесть Колчака превозносилась свыше всякой меры. Искусственность этой шумихи чувствовалась в каждой строчке приветствий...
Я не знаю, было ли известно Колчаку, что все меры к укреплению его авторитета и власти имели и отрицательную сторону, виновником которой был полк. Деммерт и которая особенно наглядно выступала на вид в созданной им из бывших жандармов чрезвычайке, носившей благозвучное название контрразведки ставки. Не проходило почти ни одной ночи без того, чтобы не находили на улицах Омска или на берегу Иртыша нескольких трупов неизвестно кем убитых людей, без всяких документов.
Эти трупы отправлялись для опознания па загородное кладбище, но ничего в газетах об этом не объявлялось. Так погибли четыре члена Учредительного Собрания и редактор «Воли Народа» Маевский, которых вооруженная банда в военных мундирах взяла из тюрьмы и расстреляла на берегу Иртыша. Из моих близких знакомых жертвой этих убийств пали прапорщик Набатов и вольноопределяющийся, студент Бестужев... Иногда, когда я узнавал об арестах, мне некоторых из своих знакомых удавалось спасти от очевидной смерти. Характерно, что террор применялся исключительно против тex, кого больше всего возненавидели большевики, и кто боролся стойко и активно против большевизма.
Однажды десять красильниковцев напали на квартиру, в которой находилась канцелярия Западносибирского и Уральского латышского национального совета и где как раз в то время происходило заседание...
Практиковались и другие способы уничтожения идейных противников. Однажды из Омска вдруг пропал весьма популярный в Народной армии полк. Махин. После омского «путча» его арестовали и обвинили в содействии правому крылу эсеров. Из Уфы он был привезен в Омск и освобожден. В начале декабря офицер ставки шт.-кап. Д. был вызван в ставку, где полк. Деммерт в присутствии начштаба ген. Лебедева и квартирмейстера полк. Церетели предложил Д. организовать убийство Махина, поясняя, что Махин — опасный государственный преступник, но предавать его суду нежелательно, а потому необходимо его «убрать» незаметно. На это предложение Д. ответил, что он офицер и исполнит все то, что ему прикажут.
Спустя несколько дней было организовано нападение на квартиру Махина. Ночью около 10 вооруженных солдат подъехали к квартире Махина, но встретили вооруженное сопротивление. Во время перестрелки три солдата - защитники Махина — были убиты. Ворвавшись после этого в квартиру Махина, шт.-кап. Д. его все-таки не нашел. Убитые в перестрелке солдаты были спрятаны где-то во дворе ставки. Впоследствии их похоронили под видом жертв «рождественского восстания». Но полк. Махин все-таки через несколько дней был арестован, Деммерт приказал тому же шт.-кап. Д. сопровождать Махина во Владивосток и по дороге его «ликвидировать». Д. начал сомневаться в виновности Махина и, получив совет своего ротного командира не вмешиваться в это дело, подал рапорт о болезни. Тогда Деммерт дал то же поручение двум другим офицерам, но и те отговорились. Наконец подпоручик Степанов вместе с одним из агентов контрразведки взялись за исполнение задания и поехали с Махиным во Владивосток. После возвращения Степанов рассказал товарищам, что он сдал Махина коменданту Владивостока и показывал даже расписку в приеме, но впоследствии на фронте, когда у Степанова нашли вещи Махина, Степанов сознался, что он выполнил свою задачу в Харбине, пристрелив Махина по дороге с вокзала в город, куда Махин отправился, поверив уверениям Степанова, что тот его не тронет.
При таких обстоятельствах и приемах мне долго приходилось остерегаться всяких неожиданностей. Военная дисциплина, принципиально выдержанная беспартийность и абсолютное нежелание вмешиваться в политику помогли мне увернуться от больших неприятностей. Только на фронте я узнал о том, что и моя фамилия была внесена в списки тех лиц, которых необходимо по возможности «ликвидировать», как деликатно называли свои приемы герои банды атамана Красильникова.
Такова была та удушающая атмосфера, в которой ковалась государственная власть и авторитет ее. Теперь необходимо сказать несколько слов о том, что происходило в это время на фронте... Войска Народной армии провели пять месяцев в непрерывных боях и ввиду этого находились в весьма печальном состоянии, ибо их ничем не снабжали.
Обмундирование и обувь были изношены, патроны имелись только тогда, когда их удавалось отобрать у большевиков, медикаментов вовсе не было, жалованье не выплачивалось уже по нескольку месяцев и вследствие крайнего переутомления и плохой пищи начались эпидемии тифа и цинги. На просьбы и запросы никто не давал ответа...
Все те политики, спекулянты и другие, кому шкурные интересы были дороже всего, дезертировали из Народной армии и жили в глубоком тылу, равно как и личности вроде «казанского героя полк. Степанова», который в свое время не исполнил приказа об эвакуации Казани, и потому добычей большевиков сделались громадные артиллерийские, интендантские и медицинские склады. Захватив с собой только золото, Степанов вместе с компанией устроился в глубоком тылу, в Новониколаевске, где жил очень широко и шумно и занимался, с одной стороны, тем, что выпускал громкие приказы, а, с другой стороны, производил большой шум опорожненными и разбитыми бутылками, который доходил до самого Омска в виде многочисленных анекдотов. Но Народная армия до конца декабря не получала ни обмундирования ни пополнения, несмотря на все просьбы и ужасные холода. Ставка вовсе не интересовалась фронтом, ибо она занималась другими делами.
Наконец, полковник Перхуров сам явился в Омск для личных сообщений о состоянии фронта. Это было перед самым рождеством. Однако он так и не мог добиться аудиенции ни у верховного главнокомандующего, ни у начальника штаба. Каждый день он являлся в ставку в назначенное время и дежурил по нескольку часов под ряд в ожидании приема, но его каждый раз просили приходить завтра. Наконец он выпросил прием только на одну минуту, смотря по часам. Когда Перхуров зашел в кабинет нач. штаба, последний вынул часы, положил их перед собой и еще раз предложил не задерживать больше одной минуты...
Трудно сказать, были ли руководители ставки действительно так заняты или это было притворство с целью поднять престиж власти. Если же начальство штаба было занято, то возникает вопрос — чем, если для вопросов, касающихся фронта, у него не хватало времени. Об этом остроумно высказался ген. Жанэн: «В ставке каждый прапорщик делает свою политику», и это было правильно, так как в ставке все действительно занимались только политикой.
Состав ставки остался старый. Не было только ген. Розанова и полк. Слижикова. Зато последний всегда находился вблизи ставки. Место Розанова занял ген. Лебедев, молодой полковник ген. штаба, приехавший, как говорили, от ген. Алексеева. Вступив в должность нач. штаба, он стал верным продолжателем политики полк. Слижикова. Я не ошибусь, если скажу, что секрет этой политики состоял в «ликвидации» тех лиц, которые больше всего боролись против большевиков...
Народная армия была обречена на гибель... На должности высших командиров назначались люди без опыта и командного стажа, зато с определенной политической физиономией; таков был, напр., ген. Виттенкопф (Белов), который в конце германской войны был подполковником генштаба и, следовательно, никогда не имел под своей командой ни корпуса, ни дивизии, ни даже полка. Здесь ему сразу дали армию. Таких примеров было очень много. Нас всех… интересовал вопрос, является ли сам Колчак непосредственным участником этой политики и в какой степени. Было много фактов, свидетельствующих о том, что Колчак совершенно не понимал происходящего вокруг него и смотрел па вещи через ту призму, какую ему подносили его ближайшие сотрудники. Получить доступ к Колчаку было почти невозможно. Когда ген. Галкину удалось подать Колчаку заявление, в котором, ссылаясь на свою деятельность, он просил предоставить ему командную должность, то Колчак приказал дать Галкину первый же корпус, в котором освободится вакансия командира. …адмирал вовсе незнаком с командным составом; вообще, он чувствовал себя как в лесу, в который его завели нарочно. …когда при объезде фронта Колчак узнал всю правду о башкирских полках, он начал рвать на себе волосы, ибо он сам, очевидно, на основании неправильно освещенных фактов, приказал расформировать эти полки, после чего они начали переходить к красным. Таких фактов было очень много, и потому я долго пытался объяснить его поведение затруднительным положением, в котором он очутился, так как не мог игнорировать той силы, с помощью которой он сам пришел к власти.
Ему приходилось лавировать, в надежде, что может быть в дальнейшем удастся обойтись без поддержки атаманов и изменить политический курс...
Такое объяснение психологии Колчака подтверждается и тем, что положение его было шаткое, и уже носились слухи о подготовках нового политического переворота. Одна из таких попыток была ликвидирована в самом начале, последствием чего было увольнение нескольких лиц, в том числе и полк. Сыромятникова, который принимал видное участие в низвержении директории. Вторая попытка была гораздо серьезнее и известна под названием восстания большевиков в Омске в декабре 1918 г.
Мне представилась возможность наблюдать некоторые стороны офицерской жизни. Полк. Деммерт, став начальником войск ставки, устроил несколько увеселительных вечеров в помещении офицерского общежития и туда прислал несколько ведер реквизированного спирта. На этих вечерах он объединял и сплачивал офицерство своими патриотическими речами, которые спьяна говорил, и пел на мотив «боже, царя храни».
После ничтожного инцидента на одном из таких вечеров была расформирована, по инициативе Деммерта, войсковая охрана ставки, причем у входивших в ее состав частей было насильственно отнято все имущество, включая даже посуду и самовары офицерского собрания.
Вместо расформированных частей охрана ставки была возложена на отряд «воеводы» Киселева. Нам рассказывали, что он, еще будучи матросом, спас жизнь адмиралу Колчаку и поэтому пользуется у последнего неограниченным доверием. «Воеводой» он назвал себя потому, что носил сербскую форму. Об его отряде рассказывали, что он состоит по большей части из бывших красноармейцев и разных бродяг и что все они очень широко известны своими разбоями и грабежами. Насилия и грабежи киселевцев вызывали у населения крайнее озлобление и беспокоили ставку, которая не знала, как с этим покончить, ибо о насилиях Киселева боялись говорить Колчаку. С другой стороны, боялись также и Киселева, подчиненные которого грабили не только частных людей, но и офицеров. Все эти грабежи происходили под предлогом обысков, на которые предъявлялись ордера. Ограбленные обыкновенно увозились и расстреливались. Киселев присвоил себе права самодержца, производя своих солдат в офицеры. У него была собственная следственная комиссия, и его подчиненные, как и он сам, свободно распоряжались всем достоянием и жизнью населения. После того «Русская Армия» печатала длинные объявления о ловле бежавших киселевцев, которые обвинялись в разнообразных уголовных преступлениях, начиная с убийства и кончая мелким мошенничеством. В конце концов обо всем этом министр внутренних дел сообщил Колчаку, который немедленно приказал предать суду почти половину киселевцев, а самого Киселева помиловал, приказав ему с остальной половиной отряда отправиться на фронт. Но как только такое решение Колчака стало известным, большая часть киселевцев дезертировала. Так окружавшая адмирала «камарилья» укрепляла его положение.
Такова была удушающая атмосфера в колчаковских низах. Таковы же были и верхи, но здесь грабежи были много крупнее и назывались спекуляцией. Последней занимались даже самые видные лица, как это доказало служебное дело начальника военных сообщений ген. Касаткина. Темные дела в приказах адм. Колчака были прикрыты высокими демократическими лозунгами. Между словом и делом существовала непроходимая пропасть, а на фронте это противоречие имело последствием разложение и деморализацию армии...
О деникинской — бывш. Алексеевской — армии у нас сложилось странное впечатление. Несмотря на то, что Деникин признал Колчака верховным правителем России, мы все время считали деникинскую армию той силой, которая будет играть главную роль в восстановлении России, ибо туда ушли все лучшие офицеры и добровольцы, которые не входили ни в какие компромиссы с большевистско-германской провокацией. Деникина, как и ген. Алексеева мы знали за патриотов со строго демократическими взглядами. Поэтому мы не предполагали, что и в его армии возможна такая же предательская политика, как в Омске.
Особенно важным нам казалось объединиться и согласовать свою деятельность с уральскими казаками...
…корпус формировать было разрешено из казаков, жителей Уральской области, которых разрешалось мобилизовать по распоряжению командующего Уральской армией. Кроме того, в корпус можно было принимать жителей тех областей, которые освобождались во время движения вперед нашей армии. Разрешалось принимать и тех пленных красноармейцев, которые не сочувствовали советскому правительству. В приказе указывалось также, что в смысле снабжения корпуса не надо ожидать ничего от центральных учреждений, а все необходимые предметы снабжения приобретать в порядке военной добычи.
Этот приказ мы оценили по достоинству значительно позднее, в самую горячую пору формирования, когда выяснилось, что от командующего Уральской армией мы ничего не получим... Немобилизованными на Урале остались только жители Кустанайского уезда, которых не мобилизовали из-за их большевистского уклона. Большевизм этих крестьян объяснялся долголетними классовыми противоречиями крестьян и казаков...
Из Омска я уехал прямо в Екатеринбург с целью организовать прием красных пленных из лагерей. Там я пробыл только несколько дней, но это время совпало с приездом Колчака в Екатеринбург с большой свитой под охраной киселевцев. Я сам был очевидцем, как на вокзале один солдат из банды Киселева заколол чешского офицера.


Tags: Белые, Белый террор, Гражданская война, Колчак
Subscribe

  • Гедрюс Грабаускас о Литве

    Из сборника «Красная Литва. Никто не хотел умирать». Советская власть была установлена в Шяуляе… и других местах Литвы...…

  • Сергей Рядчиков о казаках. Часть XV

    Из книги С. А. Рядчикова «Казаки-эмигранты против России. Прошлое и настоящее казачьего коллаборационизма» . В 1920-х гг. казачьи…

  • Сергей Рядчиков о казаках. Часть XIV

    Из книги С. А. Рядчикова «Казаки-эмигранты против России. Прошлое и настоящее казачьего коллаборационизма» . Российские и…

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments