Из "Записок" генерал-лейтенанта Святослава Варламовича Денисова.Как только загорелся огонек света в Новочеркасске, измученное офицерство потянулось нескончаемой и тайной вереницей со всех городов и мест России, охваченной уже большевизмом.
Дон действительно в те дни являлся единственным местом на святой Руси, где еще был порядок, и где власть была в руках русского человека… — атамана генерала Каледина...
Всем этим русским людям широко открыли двери и гостеприимно встретили их вожди и представители добровольческой армии.
Сам Корнилов не скрывал, что в рядах этой организации имеются и «обломки политического хлама»…
…
Приводимое ниже… воззвание атамана ген. Каледина к казакам с исчерпывающей полнотой рисует ту безотрадную картину, которая раскрылась и перед властью и перед обывателем в средних числах января месяца.
«...Наши казачьи полки, расположенные в Донецком округе, подняли мятеж и, в союзе с вторгнувшимися в Донецкий округ бандами красной гвардии и солдатами, сделали нападение на отряд полковника Чернецова, направленный против красноармейцев, и частью его уничтожили, после чего большинство полков, участников этого гнусного и подлого дела, рассеялись по хуторам, бросив свою артиллерию и разграбив полковые денежные суммы, лошадей и имущество.
[Читать далее]В Усть-Медведицком округе вернувшиеся с фронта полки, в союзе с бандой красноармейцев из Царицына, произвели полный разгром на линии железной дороги Царицын-Себряково, прекратив всякую возможность снабжения хлебом и продовольствием Хоперского и Усть-Медведицкого округов.
В слободе Михайловке при станции Себряково произвели избиение офицеров и администрации, при чем погибло, по слухам, до 80 одних офицеров. Развал строевых частей достиг последнего предела, и, например, в. некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение. Большинство из остатков уцелевших полевых частей отказываются выполнять боевые приказы по защите Донского края…»
Донская власть… с грустью убедилась, что дать добровольческой армии обещанную помощь она действительно не может, так как казаки на все воззвания атамана остаются спокойными и не спешат брать оружие на защиту родного края...
Нескончаемая болтовня безответственных членов донского правительства подсказывала атаману безысходность положения и надвигающийся позор на донское казачество...
Чтобы по достоинству оценить донское правительство того времени, достаточно указать факты:
Конструкция правительства была изумительная: выборный атаман царствовал, но не управлял; выборный помощник его и не царствовал и не управлял; четырнадцать выборных правителей разбирали портфели после того, когда были уже выбраны, не зная, для какой именно роли и работы они выбирались. Правители выбирались от округов, независимо от того, имел ли округ достойного человека, и конечно, с подобающими случайностями. В этакой компании атаман только председательствовал. Помощник его блистал красноречием. Дела должны были решаться миром, а, значит, стояли без движения. Личной ответственности ни у кого не было. Органов исполнительной власти не существовало. Жизнь в области шла независимо от разговоров и резолюций правительства, направляясь на местах случайными деятелями.
…
…после бегства правительства, не оформленного даже письменным актом, аппарата власти и каких бы то ни было исполнительных органов не существовало. Атаман был одинок. Обстановка складывалась жутко, а в особенности, когда последняя надежда атамана рухнула — это когда и 6-й Донской казачий полк, только что прибывший с фронта (8 февраля) походом, в полном порядке и с оружием, разошелся по домам.
Обстановка подсказывала скорую сдачу Новочеркасска, ибо фронта уже не существовало, и старшие начальники прибыли, чтобы доложить о тревожных, печальных днях на фронте. Добровольческая армия покинула Ростов 9 февраля. 12 февраля Новочеркасск был оставлен донскими казаками...
Последующее двухмесячное скитание именуется «Степным походом»...
Факты постепенного затем распыления отряда походного атамана, а затем и приказ о распылении 1 апреля уже показывают, в какую обстановку завели отряд руководители, и что могли принести сохранившиеся участники, возвратившись на Дон.
Напрасно статьями по заказу в журнале специального лагеря «Донская Волна» в свое время воспевали этот, быть может, и тяжкий поход, но во всяком случае не «героический поход группы донских патриотов», как его именуют в очерке политической истории всевеликого войска Донского.
Весьма знаменательно то, что оставление Новочеркасска 12 февраля произошло настолько внезапно, что видные штабные работники войскового штаба и штаба походного только утром 13-го, придя на очередные занятия в штабы, увидели пустые комнаты, груды сожженного мусора и вороха бумаг, которые нм же пришлось дожигать.
Между тем, еще 12 февраля отряд партизан под Персияновкой делал свое святое дело, защищая столицу, и узнал об оставлении Новочеркасска лишь тогда, когда ему пришлось боем пробивать себе дорогу в столицу, занятую уже противником...
Около 3.000 честных генералов, офицеров, узнавших о предстоящем выходе партизан из Новочеркасска, ожидали приказа об этом, но такового не получили и брошены были в столице на произвол судьбы, на поругание и смерть.
Золотой денежный запас, в силу довольно темных обстоятельств, считался оставленным в Новочеркасске, очевидно, для обогащения врага.
Наконец, если бы совершался обдуманный и организованный поход, а не бегство, то, быть может, и войсковой атаман признал бы возможным тоже выступить, а не оставаться в Новочеркасске без вооруженной силы, среди врагов, на явную и скорую гибель.
…печальный факт совершился: столица края брошена, не имея для защиты оставшейся власти вооруженной силы. Войсковой атаман в «Степной поход» пойти не пожелал.
…начальство в «Стенном походе» чувствовало себя прекрасно: переезды на отличных очередных тройках, ночлег у гостеприимных поневоле коннозаводчиков или их управляющих с полными удобствами, даже комфортом, с сытными ужинами, обедами и завтраками, с напитками и музыкой совсем напоминали бы маневры доброго старого времени в хороших условиях, если бы не боевая обстановка…
Власть большевиков на территории Дона в эти дни носила характер определенной незаконченности и даже робости.
…даже в крупных пунктах (ст. Константиновская, Раздорская) и в пунктах, близко отстоящих от Новочеркасска (ст. Богаевская, Манычская), находились, правда, весьма скромно проживая, известные казакам генералы (ген. Краснов, Черячукин, Попов и др.).
Об этом знали казаки и знала станичная власть, но репрессий над ними не производила. Вообще же массовые убийства офицеров по станицам Дона (за редким исключением) места не имели.
Казачья власть на местах в это время почти не подверглась изменению по своему существу.
Выборные станичные атаманы (за немногими исключениями) остались на своих местах. Прибавился станичный комитет (Совет), в составе которого можно было видеть даже и офицеров.
Советы обороны были главным образом в руках у офицеров.
Такой аппарат власти на местах пока, по-видимому, удовлетворял Советские круги, но он, конечно, еще более удовлетворял тех будущих руководителей, которые подготовляли восстания казаков...
Уже 21 марта поднялась Суворовская станица…
…вспыхнул, как зарница, и погас подвиг прапорщика Дудакова, который с горстью храбрецов учащейся молодежи 1 апреля дерзким налетом захватил окружную станицу Урюпинскую. Не будучи поддержаны казаками, они принуждены были оставить ее.
В эти же дни и на западной границе Донской земли, а именно в Луганском районе, казаки при помощи немцев свергли комиссаров. Установив с немцами меновую торговлю донского хлеба на немецкое оружие, казаки упрочили свое положение...
Снова из своих нор выползли бывшие при атамане Каледине члены правительства, их близкая и дальняя родня и прочие деятели, сгубившие однажды и Дон и его двух атаманов.
Совет обороны, сформировавшийся из этих, казалось, вполне «конченных» уже людей, метался в панике и смятении. Правильно организованной военной власти не существовало. Никто и ничего не знал: где войска, какие, где фронт, где средства для борьбы, кто начальство и т. д. Доверчивого обывателя и послушного воина-казака мазали по губам старыми сказками о том, что походный атаман не за горами, а с ним и сильные партизанские отряды Семилетова.
Обывателя обманывали слухами, что Ростов якобы занят добровольческой армией, которая в это время на самом деле была в районе гор. Екатеринодара.
В таком положении долго оставаться было невозможно, и вот через три дня, наконец, Временное Правительство Дона назначило командующего донской армией (на самом деле еще несуществующей), поручив ему полную военную власть.
В этот же день, утром 4 апреля, был назначен и начальник штаба донской армии.
Но враг не дремал. Его верные агенты донесли ему о том хаосе в столице Дона, какой имел место 1, 2 и 3 апреля.
С утра 4-го город Новочеркасск вновь увидел цепи противника и услышал гул его орудий...
С 10 час. утра окраины города начали уже обстреливаться артиллерией противника, и в городе начиналась неописуемая паника.
При таких обстоятельствах новый начальник штаба в 10 часов утра впервые принимал бразды правления несуществующих уже средств обороны.
Он получил от неизвестных ему офицеров портфель, оказавшийся пустым, и затрепанную карту ближайших окрестностей Новочеркасска. Красивым и понятным жестом ему указали на пылающую печь, где жглись все приказы и боевые документы этих трех дней.
На вопрос — «где же старый штаб и старое начальство»? — был ответ: — «уехали»! — «но куда»?.. Ответа не последовало.
Начальник штаба вышел из дворца на площадь и увидел поезд автомобилей, нагруженных, как оказалось, чинами прежнего штаба.
Из автомобилей были извлечены несколько офицеров и с ними-то начальник штаба, считавший своим долгом уйти последним из Новочеркасска, ободряя публику и восстанавливая порядок среди бегущих защитников, медленно, в пешем порядке, направился к вокзалу...
Большое мужество было проявлено чинами полицейской стражи, во главе с их шефом генерал майором Смирновым. Только эти чины отстреливались, а не убегали и только они являлись исполнителями всякого рода поручений и распоряжений, отдаваемых начальником штаба в столь кошмарной обстановке.
Тревога и безобразие в городе росли. Арестованные в тюрьмах и на городской гауптвахте взламывали двери, добывая себе свободу, зная, что все караулы уже самовольно покинули свои посты.
Около трех часов дня начальник штаба прибыл на ж. д. станцию и нашел здесь около 200-250 офицеров и казаков, метавшихся в полном неведении.
…угрозами расстрела начальник штаба поднял на ноги весь станционный персонал, который начал уже разбегаться...
…
Все было расхлябано, все было загажено, опошлено, исковеркано и если не совершенно, то все же достаточно основательно и глубоко.
Генерал забыл свое старшинство и право своего авторитета. Офицеры не отказывались от службы, но начальниками быть не хотели, а многие и не могли. Они охотно шли в цепь рядовыми стрелками. Урядники, в лучшем случае вахмистры, являлись на ролях начальников...
О чинопочитании надо было временно забыть. Слова «приказываю», «наказываю», «ваше благородие», «ваше превосходительство» надлежало временно исключить из обихода военной жизни.
Вот в каких необычайных условиях новой донской военной власти пришлось начинать дело.
Предстояло избрать район для сбора отходящих по всем направлениям казаков и партизан; надо было придумать приманку и меры к задержанию казаков, отходящих на широком фронте...
Незаметно, деликатно для казака через три дня многое уже изменилось...
Волей старшего начальника были назначены начальствующие лица.
Отброшено было в сторону выборное начало. Слово «приказываю» вошло в обиход военной жизни. Привились меры наказания. Стали слышны слова «ваше благородие» и пр. термины военного лексикона.
…
Враг попробовал воевать языком и 9-го снаряжает агитационный поезд на автомобилях.
По оплошности казаки пропустили главу делегации через позицию и доставили по начальству.
Разговор был короток. «Бесчестному донскому казаку, изменнику, служителю сатаны — собачья смерть», — говорили казаки.
Выспросив у этого Иуды, казака Лагутина (фельдшера), кое-что, заведующий политическим делом, преданный долгу службы генерал поступил по закону, не пытаясь в своей, хотя и доброй, но стойкой душе искать ему оправдания. Лагутина командующий армией приказал повесить... Живо встает перед глазами ужасная бытовая картина, но обыкновенная картина войны — это когда у приказной избы, у станичного дома Заплавской станицы, казачки своими руками, не допуская своих мужей, расправляются с пленными, доставленными с позиции, терзают и разрывают их живьем на части.
Сопротивление этому и противодействие со стороны власти были бы совершенно излишними и даже вредными.
Приходилось за пределами станицы производить обычные допросы, ибо в станице пленному красноармейцу, а тем более казаку, пощады от самосуда уже не было.
…
Прибыл в Заплавскую станицу… именующий себя полковником Чернушенко оказавшийся мелкого чина офицер, глупый и пустой тип украинского агитатора-самостийника. Чернушенко был арестован, несмотря на вороха оградительных грамот и даже удостоверений штаба Походного Атамана.
Освобожден он был только по прибытии Походного Атамана и его распоряжением.
Оказалось, что он действительно участник Степного Похода. Целый месяц он был в особой милости у начальства, имел достаточный удельный вес и даже настолько, что за неласковые к нему отношения офицеры жестоко поплатились (например, подъесаул Каклюгин был арестован и то лишь из милости, как ему заявило начальство, вместо расстрела).
Таким образом в сознании многих казаков слагается ряд новых доказательств и доводов о бесцельности дальнейшей борьбы, о нашем еще долгом и печальном одиночестве. Замутились души казачьи, а в особенности, когда богаевцы и мелиховцы, т. е. казаки тыловых станиц, отказались помогать хлебом, а затем отказались выполнить и боевой приказ.
С упреком и укором приходили к начальству казаки и заявляли, что ждать больше некого и нечего, пора расходиться по квартирам, а начальство — отправить в Александровск-Грушевский для заключения мира и как выкуп казачьей свободы.
…
10 апреля навстречу приближающемуся Походному Атаману была отправлена депутация, состоящая из председателя и одного члена Временного Правительства и представителя штаба, для приветствия и для доклада политической и военной обстановки.
Сухо, с нескрываемой усмешкой, встретила эту делегацию прибывшая в ст. Константиновскую новая власть.
Выслушав и хорошие вести, надежды и чаяния казаков и прегрешения отдельных лиц, частей и станиц за эти дни тяжелого заплавского сидения, когда казаки были «одиноки», походный атаман видимо был разочарован неустойчивостью положения «на местах»…
Говорил Атаман. Казаки слушали. Многое нравилось, но кой-что было тяжело и обидно слушать казакам. Речь шла об офицерах, вновь ставших дорогими для казаков. Атаманом было ясно подчеркнуто, что все офицеры должны быть подразделены примерно на три группы, на три категории: те, кто выступил в поход с Походным Атаманом — совершили свой долг перед родиной, кто остался в Новочеркасске — творят перед краем преступление и достойны только кары. Среднее положение выпало на долю защитников Заплав и ушедших 4-го апреля из Новочеркасска с ген. Поляковым.
Точно забыл Походный Атаман, в каких именно условиях и по чьей вине, остались в Новочеркасске Войсковой Атаман и 2000—3000 честных офицеров в штабах, в офицерском собрании, в госпиталях и по квартирам. Но если это можно забыть, то как же может забыть Походный Атаман о тех честных партизанах у Персияновки, 12-го числа отбивающихся от большевиков и ничего не знающих об уходе из Новочеркасска Походного Атамана, вынужденных с боем проходить свой город, а затем распыляться...
Казаки были обижены за тех офицеров...
Оскорблены были казаки, а в особенности офицеры, увидав в числе приближенных лиц к Атаману полк. Гущина...
Речи кончились...
Атаман уехал, но легче ни у кого на душе не стало. Все сознавали, что произошла только ломка по внешности.
Казаки, так долго ждавшие Походного Атамана, разочаровались в своих ожиданиях. И причин к тому было очень много.
Первой причиной служило то обстоятельство, что, во исполнение новых планов Штаба Походного, потребовали из состава войск Южной группы два полка и два орудия на усиление Северной группы…
Это распоряжение ясно показывало казакам, кто сильнее: Заплавцы или отряд Походного Атамана?
Второй причиной было равнодушие и даже невнимание, явно проявленное Штабом Походного и даже им самим к зародившейся в Заплавах Донской Армии и неуважение к руководителям и защитникам, ясно высказанное 13-го апреля.
Третьей причиной являлось насмешливое, недоверчивое отношение прибывшей власти к Вр. Правительству, которое, по свидетельству военного начальства, с первого дня Заплавского сиденья вело себя достойно и не только не мешало делу войны, но помогало борьбе с лютым врагом, перенося все боевые невзгоды
Эта обида казаков была понятная, ибо у войск существовала духовная связь с Правительством, где временно пока находились и делегаты от частей.
Четвертой причиной служило расхождение в планах операции «Походного Штаба» с планами Командования Южной группы. Планы последнего были более «любезны» и понятны казакам и заключались прежде всего в отобрании у большевиков столицы Дона. Казаки недоумевали, почему штаб Походного Атамана решил атаку Александровск-Грушевского болee важной, нежели захват Новочеркасска? Казаки не понимали также, какие данные давали право думать штабу Походного Атамана, что захват и разгром этого большевистского гнезда - дело для казаков легкое?
Казаки стали подозревать, что это есть просто капризы и легкомыслие старшего штаба. Настроение в Раздорской станице, у пристани коей на пароходе продолжал находиться Штаб Походного Атамана, позволяло казакам думать о желании новой власти резко и преждевременно повернуть к «генеральскому произволу»…
Скоро повторные, печальные по жертвам и безрезультатные бои под Александровск-Грушевском создали высокую стену между Южной группой и Штабом Походного Атамана.
Ропот и неудовольствие стали доноситься до начальства и частям дали повод к неповиновению.
После одной из неудачных атак части из состава Южной группы, начавши удачный бой под Александровск-Грушевском и не поддержанные, вопреки диспозиции, войсками Северной группы, прекратили бой и отошли на Заплавы без разрешения.
Части Раздорского полка дрогнули и отошли на Заплавы, а не в свой район… Мелиховцы бросили позиции и не только отошли сами, но привели в свою станицу большевиков-фуражиров.
…
Командующий группой вынужден был послать нарочным свой довольно неприятный и невеселый рапорт, где все называл своими именами и предупреждал о могущей иметь место катастрофе, если не будут выполнены немедленно кой-какие просьбы…
«Докладываю, что вверенная мне группа стала совершенно небоеспособна... Богаевский полк самовольно покинул район боевых действий и направился в свою станицу. За полным отсутствием свободной вооруженной силы (ввиду того, что отряд сегодня ведет бой) остановить Богаевский полк от побега нет возможности… Кривянский полк утомлен бессменной службой в течение трех суток. Бессергеневский и Заплавский полки в периоде начала разложения. Конница (оставшаяся) совершенно неспособна по своей трусости к боевой службе. Никаких героических мер принять нельзя, так как надежной войсковой части не имею. Должность моя сводится к должности комиссара. Докладываю, что в таком состоянии отряд неспособен защитить даже собственные хаты. Недоверие к начальству всех степеней вновь налицо. Картина вполне безотрадная и требуются новые части, которые и могли бы послужить примером повиновения и долга»...
Тем временем повторные неудачи на фронте Северной группы у Александровск-Грушевского нервили штаб походного атамана, и, конечно, он не желал оставлять парохода и переходить на сушу, а тем более переезжать в район Заплав.
Пароход держали действительно под парами, и эта нервозность передавалась сперва шутя, а затем и серьезно в войска и даже в далекий авангард армии—в Заплавы.
Когда же 16-го числа мелиховцы-изменники передали свою станицу большевикам, то определенно и утвердительно были отданы распоряжения о подготовке парохода, на котором жил штаб походного атамана, к перемещению, и только непорядки в ст. Семикаракорской… и в непосредственном тылу доказали бесполезность этой затеи, ибо все равно единственный путь пароходу был бунтовщиками прегражден. Все чины штаба, живущие на суше, уложили свои чемоданы и перебрались в каюты парохода.
Для усмирения непокорных станиц в тылу штаба походного атамана были снаряжены карательные экспедиции. Нужны были крепкие люди, и опять призвали известного читателю генерала (Смирнова), который безропотно, толково, быстро и умело усмирял непокорных...
Мелиховская станица была 16-го числа занята большевиками, не с боя, а при любезном содействии изменников-казаков, которые бросили фронт и привели с собой, в знак полной покорности и дружбы, отряд большевиков в 100 человек за провиантом и фуражом... Карательный отряд из заплавской группы настиг хвост большевистского обоза, уходящего из станицы Мелиховской к себе, в Ал.-Грушевский, отбил часть повозок с добычей, которые вместе с двенадцатью казаками-хлебосолами, мелиховцами, были 17-го доставлены в Заплавы.
…
Желанное свершилось!.. Столица Дона избавлена от комиссаров и очищена от красногвардейских банд.
Тяжелая работа выпала на долю военного начальства...
Трудно было власти... Миловать не приходилось... Лиц, уличенных в сотрудничестве большевикам, надо было без всякого милосердия истреблять.
Временно надо было исповедовать правило: «лучше наказать десять невиновных, нежели оправдать одного виновного».
Только твердость и жестокость могли дать необходимые и скорые результаты...
…стоять у власти при таких условиях мог лишь тот, кто привык не задумываться над могущими быть последствиями, и тот, кто твердо верил в казачью победу и кто мог быть «жестоким»…
Другой полк, не менее доблестный, Кривянский, с мужественным командиром полковником Зубовым, все еще продолжал истреблять местных большевиков (привокзальной части) за то, что они 18 дней (с 4-го по 22 апреля) громили, жгли и разоряли их родную станицу.
Кривянцы, кроме того, желали отплатить жителям этого района за тот «пулеметный дождь», которым они осыпали последних защитников города, отходивших 4 апреля от вокзала. Такая месть со стороны казаков являлась понятной.