Еще за неделю до возобновления переговоров в Брест-Литовске, на совещании в Берлине 23 января (нов. ст.) 1918 г. Гинденбург заявил, что «если русские будут и в дальнейшем оттягивать, нам надо возобновить военные действия. Это приведет к падению большевистского правительства, а те, которые придут к власти после него, вынуждены будут заключить мир». Убедившись на возобновившихся 30 января переговорах, что советская делегация по-прежнему намерена затягивать время в ожидании революции в Германии и Австро-Венгрии, теперь уже немецкая сторона прервала переговоры, а ее руководители выехали в Берлин, где 5 февраля… было принято решение «достичь мира с Украиной, а затем свести к концу переговоры с Троцким независимо от того, положительным или отрицательным будет результат»... При этом Людендорф сообщил, что «на случай разрыва с Троцким у него есть план быстрой военной акции».
[Читать далее]9 февраля представители Четверного союза объявили о подписании сепаратного договора с Украинской республикой, по которому Центральная Рада признавалась единственным законным правительством Украины, а Германия обязывалась оказать ей военную и политическую помощь. По секретному договору Украина должна была поставить остро нуждавшимся в продовольствии Германии и Австро-Венгрии до 1 млн тонн зерна, 500 тыс. тонн мяса и другие продукты питания. Представители Четверного союза и прежде всего Германия с Австро-Венгрией пошли на заключение сепаратного договора с Центральной Радой, несмотря на то, что дни ее были сочтены, а Троцкий еще накануне заявил, что «у Центральной Рады больше нет никакой власти, и единственное место, которым ее представители все еще имеют право распоряжаться, это их комнаты в Брест-Литовске». Но попытки добиться от Германии признания в качестве полноправной участницы переговоров советской украинской делегации (с этой целью Троцкий привез с собой даже председателя советского украинского правительства И. Г. Медведева) закончились провалом. И тогда красный Петроград объявил Германии пропагандистскую войну в самых крайних ее выражениях: 9 февраля в Берлине было перехвачено воззвание, призывавшее немецких солдат «убить императора и генералов и побрататься с советскими войсками». Возмущенный Вильгельм II направил Кюльману телеграмму-директиву, требовавшую завершить в 24 часа переговоры с большевиками. Он писал: «Сегодня большевистское правительство напрямую обратилось к моим войскам с открытым радиообращением, призывающим к восстанию и неповиновению своим высшим командирам. Ни я, ни фельдмаршал фон Гинденбург не можем терпеть такое положение вещей... Троцкий должен к завтрашнему вечеру подписать мир с отдачей Прибалтики до линии Нарва — Плескау — Динабург включительно, без самоопределения и с признанием компенсации всем затронутым сторонам. В случае отказа или при попытках затягивания переговоров и увертках переговоры будут разорваны в 8 часов вечера завтрашнего дня, а перемирие расторжено...».
Опытный дипломат Кюльман, положивший столько сил, чтобы заключить желанный мир, и почувствовавший, что может вот-вот «дожать» Троцкого, осмелился ослушаться своего императора, посчитав за большевиков заранее неприемлемыми выдвинутые им требования…
Однако на этот раз чутье статс-секретарю иностранных дел изменило, и когда вечером 10 февраля немецкая делегация снова потребовала «обсуждать только пункты, дающие возможность прийти к определенным результатам», Троцкий сделал от имени советской делегации заявление, которого ни Кюльман, ни другие участники переговоров не ожидали. «...Мы выходим из войны, — сказал Троцкий. — Мы извещаем об этом все народы и их правительства. Мы отдаем приказ о полной демобилизации наших армий, противостоящих ныне войскам Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. Мы ждем и твердо верим, что другие народы скоро последуют нашему примеру. В то же время мы заявляем, что условия, предложенные нам правительствами Германии и Австро-Венгрии, в корне противоречат интересам всех народов... Мы отказываемся санкционировать те условия, которые германский и австро-венгерский империализм пишет мечом на теле живых народов. Мы не можем поставить подписи Русской Революции под условиями, которые несут гнет, горе и несчастье миллионам человеческих существ. Правительства Германии и Австро-Венгрии хотят владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они свое дело творят открыто. Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора». Яркая эмоциональная речь главы советской делегации вызвала, по выражению генерала Гофмана, «всеобщее смущение», а Кюльман, быстро придя в себя, мог лишь констатировать, что страны Четверного союза «находятся в настоящий момент в состоянии войны с Россией». На следующий день советская делегация покинула Брест-Литовск.
14 февраля Троцкий отчитывался в Петрограде перед ЦИК Советов. «Я думаю, что мы правильно поступили, товарищи! — сказал он. — Я не хочу сказать, что наступление Германии исключено. Но я думаю, что позиция, которую мы заняли в этом вопросе, в очень большой степени затруднила германскому империализму наступление. Но мы можем сказать только одно: если в нашей стране, истощенной, доведенной до отчаянного состояния, если в нашей стране можно поднять дух наиболее революционных жизнеспособных элементов, если возможна у нас борьба за защиту нашей революции, то только в результате того положения, которое создалось сейчас, в результате нашего выхода из войны и отказа подписать мирный договор»... Увы, Троцкий, успевший даже объявить о демобилизации армии, оказался плохим пророком, потому, что еще накануне, 15 февраля, «германскому империализму» ничто не помешало принять решение продолжать военные действия, а заявление советской делегации считать фактическим разрывом перемирия с 17 февраля. 18 февраля, сразу же после отъезда из Петрограда военно-морской миссии во главе с вице-адмиралом Кейзерлингом и экономической миссии во главе с графом Мирбахом Верховное главнокомандование германской армии возобновило боевые действия на Восточном фронте. Тем не менее собравшийся утром 18 февраля ЦК большевистской партии отверг 7 голосами против 6 предложение Ленина немедленно возобновить переговоры о заключении мира с Германией. И только вечером 18 февраля, когда стало известно о взятии немцами Двинска, большевистский ЦК после горячих споров принимает 7 голосами против 6 предложение о немедленном заключении мира на прежних условиях германской стороны. За это предложение вместе с Лениным теперь голосовал и Троцкий. В составленной ими «радиограмме правительству Германской империи» сообщалось, что «Совет Народных Комиссаров видит себя вынужденным, при создавшемся положении, заявить о своей готовности формально подписать тот мир, на тех условиях, которых требовало в Брест-Литовске германское правительство».
Радиограмма о согласии заключить мир за подписями Ленина и Троцкого была получена германской стороной утром 19 февраля, но немецкое командование, воодушевленное триумфальным продвижением своих войск по территории России, потребовало официальный документ, а пока захватывало город за городом практически без сопротивления. Угроза захвата нависла над Петроградом, который 20 февраля был объявлен на военном положении. 21 февраля Совнарком принял декрет-воззвание «Социалистическое отечество в опасности!», который поддержала и партия левых эсеров. В то же время левые эсеры голосовали против помощи Антанты в борьбе с Германией. Поступившее предложение финансовой и военной помощи от Франции и Англии обсуждалось 22 февраля на заседании ЦК партии большевиков. Бухарин, Ломов и Урицкий высказались за принципиальную недопустимость «пользоваться поддержкой какого бы то ни было империализма», но победила точка зрения Троцкого, высказавшегося за приобретение оружия везде, где только можно, следовательно, и у капиталистических правительств. Отсутствовавший на этом заседании Ленин прислал записку: «Прошу присоединить мой голос за взятие картошки и оружия у разбойников англо-французского империализма». Вождь большевиков в очередной раз показывал своим соратникам, что во имя интересов революции можно и поступиться своими принципами.
23 февраля Германия предъявила правительству Советской России ультиматум, который содержал все требования, какие только можно было выдвинуть. Ультиматум огласил на состоявшемся в тот же день заседании ЦК большевиков Я. М. Свердлов, а выступивший после него В. И. Ленин предложил немедленно принять оглушившие всех присутствовавших условия, заявив, что в противном случае он выходит и из правительства и из ЦК. «Для революционной войны нужна армия, ее нет. Значит, надо принимать условия», — резюмировал он. Л. Д. Троцкий полемизировал с Лениным скорее для сохранения лица, утверждая, что не «подписав ультиматума, мы бы держали весь мир в напряжении», но в конце своего выступления заявил, что он не возьмет на себя ответственность голосовать за войну. Хотя Ленину и удалось в результате ожесточенной полемики с левыми коммунистами добиться принятия германского ультиматума 7 голосами против 4 и 4 воздержавшихся, большевистское руководство оказалось в глубоком расколе, а часть членов ЦК — Бухарин, Ломов, Бубнов, Урицкий и другие — пригрозили покинуть свои посты.
В ночь на 24 февраля состоялось заседание ЦИК, на котором с докладом о германских условиях выступил Ленин. Повторив прежние доводы за немедленное подписание ультиматума, он впервые столь откровенно признал, что принятая советской стороной на переговорах в Брест-Литовске линия поведения не оправдала себя. «Мы сделали все, что возможно для того, чтобы затянуть переговоры, — говорил он, — мы сделали даже больше, чем возможно, мы сделали то, что после брестских переговоров объявили состояние войны прекращенным, уверенные, как были уверены многие из нас, что состояние Германии не позволит ей зверского и дикого наступления на Россию. На этот раз нам пришлось пережить тяжелое поражение, и поражению надо уметь смотреть прямо в лицо». Но с этим не хотели соглашаться левые коммунисты и левые эсеры, продолжавшие отстаивать лозунг революционной войны. Обстановка на этом заседании ЦИК была столь накаленной, что во время выступления Ленина левый эсер Б. Д. Камков предложил лидерам левых коммунистов Н. И. Бухарину и Г. Л. Пятакову образовать в случае отставки Ленина новое правительство во главе с Пятаковым. Хотя, по более позднему свидетельству самого Бухарина, левые коммунисты «отвергли предложение левых эсеров с негодованием», этот факт был использован И. В. Сталиным в борьбе против оппозиции. «Известно, например, что левые коммунисты, составлявшие тогда отдельную фракцию, — писал генсек в «Правде» 15 декабря 1923 г., — дошли до такого ожесточения, что серьезно поговаривали о смене существовавшего тогда Совнаркома новым Совнаркомом из новых людей, входивших в состав фракции левых коммунистов. Часть нынешних оппозиционеров тт. Преображенский, Пятаков, Стуков и др. входили в состав фракции левых коммунистов». Против такой интерпретации эпизода на памятном всем заседании ЦИК Советов выступили «оппозиционеры», направившие в «Правду» письмо, подписанное Пятаковым, Преображенским, Радеком, Стуковым и др. В этом письме, опубликованном «Правдой» 3 января 1924 г., они признавали, что такой разговор между Камковым, с одной стороны, и Бухариным и Пятаковым — с другой, действительно имел место во время выступления Ленина на заседании ЦИК, но этот разговор, настаивали авторы письма, не только не носил характера каких-либо официальных переговоров, но и даже предварительного «нащупывающего» подхода. «Камков, между прочим, — писали они, — полушутя сказал: “Ну, что же вы будете делать, если получите в партии большинство. Ведь Ленин уйдет, и тогда нам с вами придется составлять новый Совнарком. Я думаю, что председателем Совнаркома мы выберем тов. Пятакова”».
На самом деле обстановка на заседании ЦИК в ночь на 24 февраля 1918 г. была столь накаленной, что было не до шуток — ведь решался вопрос: кто кого? Победи левые коммунисты, и им неизбежно пришлось бы в союзе с левыми эсерами и составлять новый Совнарком с новым председателем. Но в результате поименного голосования Ленину и его сторонникам с большим трудом удалось провести резолюцию, одобряющую подписание мира: 116 голосов за и 85 против при 26 воздержавшихся; против голосовали меньшевики, правые и левые эсеры, анархисты-коммунисты, а большинство левых коммунистов не приняло участия в голосовании. Утром 24 февраля Совнарком известил германское правительство о принятии условий и об отправке в Брест-Литовск полномочной делегации. Подписывать «похабный мир» никто не хотел, и с большим трудом удалось составить делегацию во главе с Г. Я. Сокольниковым, которая в ночь на 25 февраля выехала в Брест-Литовск.
Одержав трудную победу в верхах большевистской партии, Ленин в эти критические дни стремится убедить в правильности своей линии и партийные низы, а также подготовить общественное мнение к тяжелым условиям мира. 25 февраля 1918 г. он публикует в «Правде» статью «Тяжелый, но необходимый урок», в которой были подвергнуты ожесточенной критике левые коммунисты. Ленин обвинил их открыто в том, что они «приняли начало массовых стачек в Австрии и Германии за революцию», пребывая в шапкозакидательских настроениях… Он осуждал разгул революционной фразы, в то время как Совнарком получал «мучительно-позорные сообщения об отказе полков сохранять позиции, об отказе защищать даже нарвскую линию, о неисполнении приказа уничтожать все и вся при отступлении; не говоря уже о бегстве, хаосе, безрукости, беспомощности и разгильдяйстве». Призывая сознательных рабочих сделать выводы из горьких и тяжелых уроков, данных германским империализмом, он делал особый упор на отношении к защите отечества, к обороноспособности страны, к революционной, социалистической войне. «Мы — оборонцы теперь, с 25 октября 1917 г.,— подчеркивал Ленин, — мы — за защиту отечества с этого дня». Призыв к защите отечества и укреплению обороноспособности страны был более чем своевременен: в связи с продолжавшимся наступлением немецких войск на заседании Совнаркома 26 февраля 1918 г. обсуждался вопрос об эвакуации правительства и правительственных учреждений из Петрограда в Москву. В подготовленном Лениным и принятым Совнаркомом постановлении говорилось: «1. Выбрать местом нахождения Москву. 2. Эвакуировать каждому ведомству только минимальное количество руководителей центрального административного аппарата, не более 2-3 десятков человек (плюс семьи). 3. Во что бы то ни стало и немедленно вывезти Государственный банк, золото и Экспедицию заготовления государственных бумаг. 4. Начать разгрузку ценностей Москвы».
28 февраля 1918 г. советская делегация, преодолев на своем пути немало препятствий, прибыла в Брест-Литовск и сразу же потребовала от немцев прекращения их наступления, но получила решительный отказ. 1 марта мирные переговоры возобновились, и полномочный представитель Германии фон Розенберг, которому было поручено подписать мирный договор, предложил советской делегации обсудить его проект. Г. Я. Сокольников попросил зачитать весь проект, а после его оглашения заявил, что отказывается «от всякого его обсуждения как совершенно бесполезного при создавшихся условиях», тем более, что уже грядет мировая пролетарская революция. 2 марта секретарь советской делегации Л. М. Карахан направил в Петроград следующую телеграмму: «Как и предполагали, обсуждение условий мира совершенно бесполезно, ибо они ухудшены сравнительно с ультиматумом 21 февраля и носят ультимативный характер. Ввиду этого, а также вследствие отказа немцев прекратить до подписания договора военные действия мы решили подписать договор, не входя в его обсуждение и по подписании выехать». 3 марта 1918 г. состоялось официальное подписание мирного договора между Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией, с одной стороны, и Советской Россией — с другой. В оглашенной с советской стороны декларации отмечалось: «Этот мир продиктован с оружием в руках. Это — мир, который, стиснув зубы, вынуждена принять революционная Россия. Это — мир, который, под предлогом освобождения российских окраин, на деле превращает их в немецкие провинции...». Глава советской делегации Сокольников после подписания не удержался от пророчества: «Мы ни на минуту не сомневаемся, что это торжество империализма и милитаризма над международной пролетарской революцией окажется временным и преходящим». После этих слов генерал Гофман в возмущении воскликнул: «Опять те же бредни!». Драматическая история переговоров в Брест-Литовске, на мой взгляд, не дает оснований считать, что большевистское правительство было послушным исполнителем воли Германии. Советская делегация и прежде всего Троцкий переоценили свои возможности затягивания переговоров в надежде на помощь международного пролетариата. В решающий момент переговоров они ничего не смогли противопоставить дипломатии с позиции силы, за которой стояла еще относительно боеспособная немецкая армия.
Итак, Брест-Литовский мир был подписан, но он мог вступить в силу только после его ратификации партийными съездами, съездом Советов и германским рейхстагом. По условиям договора это должно было произойти в течение двух недель. Если иметь в виду, что условия мира были не только унизительными, но и действительно грабительскими и кабальными, то это была непростая задача. Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что собравшиеся 6 марта 1918 г. в Таврическом дворце для утверждения Брестского мира делегаты Седьмого экстренного съезда РКП (б) не были даже ознакомлены с текстом договора. Ленину было что скрывать: ведь на отторгнутых территориях общей площадью 780 тыс. кв. км с населением в 56 млн человек находилось более четверти всех железных дорог, третья часть текстильной промышленности, выплавлялось почти три четверти металла, добывалось почти 90% каменного угля. Россия теряла более четверти своих сельскохозяйственных угодий. Чтобы добиться одобрения такого мира, Ленину в своем докладе пришлось фактически согласиться с левыми коммунистами по основным положениям, прежде всего по вопросу о необходимости революционной войны во имя победы мировой революции, и даже признать, что война с Германией неизбежна. «Некоторые, определенно, как дети, думают: подписал договор, значит продался сатане, пошел в ад», — убеждал он. Гениальный тактик Ленин говорил в докладе не о мире, а о мирной передышке, и в очередной раз победил своих оппонентов — левых коммунистов. Один из противников Брестского мира К. Радек был вынужден сказать на съезде: «Ни тени предательства, ни позора нет, потому что ясно, что вы отступили перед военной подавляющей силой». Предложенная Лениным резолюция, получившая большинство делегатов съезда, даже не упоминала о мире, констатировала передышку для подготовки к революционной войне. Чтобы не вызвать негодование немцев, Ленин настоял, чтобы съезд принял поправку о том, что резолюция не будет опубликована, а будет только сообщение о ратификации договора. А для того, чтобы предотвратить утечку информации со съезда, он даже потребовал «взять на этот счет личную подписку с каждого находящегося в зале» по причине «государственной важности вопроса».
Но требование Ленина к делегатам съезда вернуть текст резолюции о мире в целях «сохранения военной тайны» (!) было отвергнуто. Съезд также принял вопреки Ленину предложенную Н. Н. Крестинским резолюцию о том, что «тактика неподписания мира в Бресте была совершенно правильной тактикой, так как она наглядно показала самому отсталому отряду международного пролетариата полную независимость рабоче-крестьянского правительства России от германского империализма и разбойнический характер последнего»…
15 марта 1918 г. Ленин одержал на Чрезвычайном съезде Советов окончательную победу над противниками заключения Брестского мира, который был ратифицирован большинством в 784 голоса против 261 при 115 воздержавшихся. В результате представители партии левых эсеров вышли из Совнаркома. Ушел с поста наркома иностранных дел и Троцкий, позиция которого — «ни мира, ни войны» — не устояла под натиском ленинской мирной передышки, толкуемой каждый раз сообразно политическому моменту. Наконец, 22 марта 1918 г. Брестский мир был ратифицирован и германским рейхстагом. Однако и при своем вступлении в силу этот мир не принес ни окончания военных действий, ни удовлетворения обеим сторонам. Вместе с тем следует подчеркнуть, что Брест-Литовский мир все же укрепил положение большевистского правительства внутри страны. Как справедливо писал бывший посол Германии в Советской России К. Гельферих, «уже самый факт заключения мира и возобновления дипломатических отношений с большевиками был воспринят в кругах небольшевистской России как моральная поддержка большевистского режима со стороны Германии»…
В своем первом донесении из Москвы рейхсканцлеру Гертлингу от 29 апреля 1918 г. Мирбах писал: «…наше наступление на Украине — Финляндия стоит на втором плане — уже через два дня после моего прибытия стало первой причиной осложнений. Чичерин выразил это только намеками и скорее в элегической форме, однако достаточно ясно и понятно... Более сильные личности меньше стеснялись и не пытались скрывать свое неудовольствие: это прежде всего председатель Исполнительного Комитета Свердлов, которому я как раз в этот день вручил свои верительные грамоты. Свердлов — особенно настойчивый и суровый тип пролетария... Вручение моих верительных грамот происходило не только в самой простой, но и в самой холодной обстановке... В своей ответной речи председатель выразил ожидание, что я “сумею устранить препятствия, которые все еще мешают установлению подлинного мира”. В этих словах ясно чувствовалось негодование. По окончании официальной церемонии он не предложил мне присесть и не удостоил меня личной беседы»...
Буквально на следующий день после встречи с Лениным он телеграфирует в Берлин о новом обострении ситуации в России и особенно в Петрограде, сообщая при этом, что «Антанта предположительно тратит огромные суммы, чтобы привести к власти правое крыло партии эсеров и возобновить войну». Полагая, что в этих условиях большевистское правительство может пасть, посол запросил у своего руководства «инструкции относительно того, оправдывает ли сложившаяся ситуация использование крупных сумм в наших интересах…». Инструкции из Берлина последовали незамедлительно. «Используйте, пожалуйста, крупные суммы, так как мы заинтересованы в том, чтобы большевики выжили, — телеграфировал 18 мая 1918 г. Мирбаху статс-секретарь иностранных дел Кюльман. — …Если потребуется больше, телеграфируйте, пожалуйста, сколько...». По всей видимости, Мирбаху потребовалось больше, и 3 июня 1918 г. он запрашивает Берлин: «В связи с сильной конкуренцией Антанты необходимо 3 млн марок в месяц. В случае необходимости перемены нашей политической линии может возникнуть нужда в более крупной сумме». В составленном 5 июня 1918 г. меморандуме Кюльману для обсуждения с министром финансов Редерном констатировалось, что германский посол в Москве в целях нейтрализации попыток Антанты склонить Советы к сотрудничеству был вынужден потратить значительные суммы, и потому имевшиеся фонды на расходы в России были исчерпаны. «Поэтому очень важно, чтобы министр финансов выдал нам новые фонды, — заключал советник МИД Германии Траутман. — В связи с описанным выше положением этот фонд должен составить как минимум 40 миллионов марок»…
Продолжая выступать за оказание финансовой помощи большевистскому правительству, германская дипломатия под влиянием неутешительных вестей из Москвы все более склонялась к изменению своей восточной политики, активно искала политические силы в России, которые могли бы составить новое правительство германской ориентации. Информацию к размышлению инициировал из Москвы Мирбах, который в своем строго секретном донесении рейхсканцлеру Гертлингу от 2 июня 1918 г. писал: «...Принимая во внимание бурный темп развития событий здесь в стране, в особенности за последнее время, и все возрастающую неустойчивость положения большевиков, мы, по моему мнению, поступили бы, безусловно, правильно, если бы своевременно, хотя для начала очень осторожно, подготовились бы к перегруппировке сил, которая, возможно, станет необходимой. Связь с политическими партиями, которые намереваются перетянуть Россию в лагерь наших противников, разумеется, уже a priori исключается: это в первую очередь с головой продавшиеся Антанте эсеры, а также кадеты более старого и строго правого направления. В то же время другая группа кадетов, преимущественно правой ориентации, известная сейчас под названием «монархистов», могла бы быть присоединена к тем элементам, которые, возможно, составят ядро будущего нового порядка. Надо все же иметь в виду, что не очень-то можно доверять их организационному таланту, а тем более их боеспособности. Все же, если мы уже сейчас постепенно, с должными мерами предосторожности и соответственно замаскировано, начали бы с предоставления этим кругам желательных им денежных средств, — вопрос о поставках оружия, которого они ждут, по ряду причин отпадает, — то тем самым был бы уже установлен какой-то контакт с ними на случай, если они в один прекрасный день заменят нынешний режим. Тем самым мы имели бы в своих руках — если даже опять не на очень долгий срок — для установления новых германо-русских отношений элементы, на которые можно было бы более или менее опереться и которые охотно соглашаются на сотрудничество с нами...»…
Влиятельный генерал Людендорф… 9 июня 1918 г. направил статс-секретарю иностранных дел Кюльману специальный меморандум. В нем он обрушивался на большевистское правительство, обвиняя его в бесчестной игре и обмане Германии. «Оно всячески затягивает все важные для нас решения и, насколько это возможно, действует против нас…». Одновременно Людендорф предлагал поддерживать отношения с другими политическими силами в России, чтобы не оказаться вдруг в полном одиночестве. Он рекомендовал установить контакты с монархистскими группами, чтобы со временем с их помощью овладеть монархистским движением в целом и управлять им в интересах Германии.
К необходимости политической переориентации все более склонялся и граф Мирбах. «События, ускоренные выступлением чехо-словаков, с почти неудержимой силой ведут к победе контрреволюции, — писал он из Москвы в Берлин 20 июня 1918 г.— Мы используем все возможности, чтобы по мере сил захватить в свои руки руководство этим развитием и определить тем самым направление на более далекое будущее». Свое новое понимание политической ситуации в Советской России германский посол в Москве окончательно (для себя) определил в частном письме своему шефу Кюльману 25 июня 1918 г. «...Сегодня, после более чем 2-месячного внимательного наблюдения, я не могу более поставить благоприятного диагноза большевизму: мы, бесспорно, находимся у постели тяжелобольного; и хотя возможны моменты кажущегося улучшения, но в конечном счете он обречен, — писал Мирбах. — Независимо от того, что большевизм вскоре должен сам погибнуть в результате процесса внутреннего разложения, который его разъедает, слишком многочисленные элементы также неутомимо действуют с целью по возможности ускорить этот конец и урегулировать в своих интересах вопрос о преемниках. При таких обстоятельствах в один прекрасный день может возникнуть нежелательная для нас конъюнктура: эсеры, подкупленные деньгами Антанты и снабженные чехословацким оружием, вернут новую Россию в ряды наших противников… Если согласиться с фактом, что силы большевизма и без того иссякли, то я полагаю, что нам следует позаботиться о том, чтобы сразу же заполнить вакуум, который образуется здесь после ухода большевиков, режимом, соответствующим нашим пожеланиям и интересам. Может быть, даже не обязательно будет сразу же восстанавливать монархию... Наше основное ядро должно состоять из умеренных правых октябристов и кадетов (по возможности с привлечением даже самых левых элементов). Благодаря этому мы прежде всего сумеем использовать большой процент влиятельных представителей промышленных и финансово-банковских кругов...»…
В то время как Мирбах уже подвел черту под большевистским периодом правления в России и ожидал, что вот-вот произойдет переворот, в ход событий вмешались другие силы, которым был ненавистен Брестский мир и которые жаждали разрыва с Германией. С этой целью левыми эсерами было задумано убийство германского посла в Москве… …убийство Мирбаха знаменовало собой окончание целого периода неравноправных отношений между Германией и Советской Россией, унизительного подчинения последней. Признаки меняющегося отношения к германскому диктату можно было заметить в целом ряде майских выступлений Ленина… …большевистское правительство ответило решительным отказом на требование Германии о вводе в Москву немецкого батальона, вооруженного пулеметами и минометами, для охраны своего посольства. Германский ультиматум о вводе в Москву немецких войск был отклонен дважды, и германскому руководству в связи с возобновившимся на Западном фронте сражением на Марне, пришлось с этим смириться... Правда, в условиях смертельной опасности, нависшей над Советским правительством в результате гражданской войны и начавшейся интервенции Антанты, Германии удалось еще навязать ему дополнительные соглашения к Брест-Литовскому мирному договору. 27 августа 1918 г. в Берлине в обстановке строжайшей секретности было заключено русско-германское финансовое соглашение... По этому соглашению… Советская Россия обязывалась выплатить Германии огромную контрибуцию — 6 млрд марок! — в виде «чистого золота» и кредитных обязательств. В сентябре 1918 г. в Германию было отправлено два «золотых эшелона», в которых находилось 93,5 тонны «чистого золота» на сумму свыше 120 млн золотых руб. До следующей отправки дело не дошло: в ноябре 1918 г. в Германии произошла революция, в результате которой Вильгельм II был вынужден отказаться от престола, а Советская Россия получила возможность аннулировать грабительский мир с Германией. 13 ноября 1918 г. ЦИК Советов торжественно заявил, что Брест-Литовский договор аннулируется «в целом и во всех пунктах», что все включенные в него обязательства, касающиеся уплаты контрибуции или уступки территорий и областей, объявляются недействительными.
