Над малярийными болотами Вардара поднялись туманные утренние облака. Через час будет жарко и душно.
Выхожу из барака и, перейдя вонючий и грязный, окаймляющий лагерь ров, где догнивают павшие лошади, дохлые собаки и кошки, выбрасываемые из города, иду зеленеющим полем на работу.
Пока иду, есть время подумать о настоящем и будущем. О прошлом думать не стоит, а настоящее скверно и будущее тревожно.
Малярия в полном разгаре. Пол-лагеря лежит, а остальные перемогаются и в промежутках между приступами лихорадки ходят на работу или безнадежно ищут ее. Я тоже лежал два дня, но сегодня мне лучше. И надо идти, иначе уволят с работы. Наш лагерь особенный, отборный.
В нем около полутора тысяч русских беженцев, выброшенных революцией из России. Из них около 300 «надежных» казаков, остальные присланы Врангелем по особому заказу королевы, цвет «Белого тыла», вдохновляющий на подвиги армию, считавший себя солью земли русской, опорой былой государственности и трона.
[ Читать далее]Но греческое правительство, за отсутствием денег, загнало белую аристократию в этот малярийный лагерь и о нем забыло. Среди прочих бывших генералов, бывших губернаторов, предводителей дворянства, князей и графов имелись у нас свои реликвии, вывезенные из России и еще не умершие от голода и от малярии: старик генерал Пржевальский, прогремевший своими победами на Кавказе, бывший командующий армией, служащий теперь ночным сторожем на одном из городских складов, и старуха Дурново, жена бывшего царского министра, потерявшая рассудок от нищеты, старости и отчаяния. По праздникам старуху выводят в лагерную церковь. Она считает свое пребывание в лагере временным, верит, что скоро уедет в Париж, и все болтает о старых министрах, сановниках, придворных, ожидающих ее в Париже, давно исчезнувших или превратившихся, как и она, в людскую беженскую пыль, развеянную по миру.
Беженский лагерь занимает бараки бывшего военного французского госпиталя. Бараки разрушаются. На ремонт их нет денег.
Зимой норд-ост продувает их насквозь. Выломанные окна завешены тряпьем или заколочены жестянками, и оттого внутри бараков темно.
Вокруг поля, болота и памятники войны — осыпающиеся, заросшие травой окопы и тысячи безвестных солдатских могил.
Жизнь в лагере монотонная, скучная, наполненная с утра до вечера сплетнями, воспоминаниями, ожесточенной борьбой за паек и пособие и безумными, иступленными надеждами и мечтами на будущее.
Из газет в лагерь допускаются только «Новое Время» и черносотенные «Казачьи Думы».
Самые невероятные слухи и вести из России ежедневно передаются по лагерю, и в воспаленной, нездоровой атмосфере несбыточных надежд и отчаяния рождаются фантастические проекты новых походов на Москву. Появились маньяки и сумасшедшие. Число их быстро растет.
На прошлой неделе сошел с ума морской офицер-лейтенант. Его увезли в больницу, но три дня подряд, уже безумный, ходил он по лагерю и рассказывал об огромных богатствах, найденных им в своем бараке. Потом отправился в порт, потребовал шлюпку и, взобравшись на первый корабль, объявил себя его командиром.
Тогда же, почти одновременно, покушались на самоубийство безработный поручик, дроздовец, заставший свою жену в обществе богатого грека, и девушка, отчаявшаяся найти работу и не умевшая еще продавать себя.
А вчера старый генерал Веселовский, под большим секретом, сообщил мне о состоявшемся назначении его командующим фронтом в России, но каким — не хотел сказать, и вообще пока просил никому не говорить об этом — возможны интриги. Председатель ревизионной комиссии общества «Единение эмигрантов» неожиданно объявил о своем изобретении, с помощью которого можно уничтожить на 500 верст вокруг все живое. Он ждет приезда Врангеля, чтобы предложить ему это средство в борьбе с большевиками. Он же, по ночам, видел дьявола и вел с ним переговоры о визе в Сербию.
За твердость политических убеждений комендант назначил этого бесспорно сумасшедшего старика старшим в бараке.
Сошел с ума председатель монархического союза сенатор Савельев, прогнал доктора, лечившего его дочь от малярии, повесил над ее кроватью магический треугольник и запретил принимать лекарства.
Все чаще поговаривали о близком сумасшествии самого коменданта лагеря, кривоногого генерала Кирилова, в распоряжениях которого явно проглядывала ненормальность.
Развелось бесконечное количество спиритов. Главными медиумами считались бывший нововременец Гофштетер, два полковника, один художник и контрразведчик с подходящей фамилией Жохов. По ночам они собирались в пустых, заброшенных бараках и вертели столы до утра. Ежедневно освежали лагерь новостями из потустороннего мира: то убитый французский капрал заявил: «Бойтесь огня, воды и ветра». То Александр Македонский (почему-то особенно часто тревожили его великую тень) предсказал: «1923 год вернет вам утерянное».
А в лунные ночи на шоссе, что идет от лагеря в горы, можно видеть старика Гофштетера в обществе своих поклонников, молчаливо, часами стоящих с лицами, обращенными к луне, и простирающих к небу трясущиеся от лихорадки руки. Это спириты ловят «астралы».
Безумие и отчаяние надвигаются на забытый, заброшенный лагерь, где собрались изломанные, все потерявшие, беспомощные и озлобленные осколки старой России.
Понемногу забыла о «гостях» королева и не отвечает на просьбы. Недалекий, самовлюбленный русский консул Щербина, называющий беженцев «мои подданные», перестал показываться в лагерь. Уменьшается работа и сокращается паек.
А наряду с этой кошмарной фантастикой цепко и уверенно укрепляют свою власть спекулянты, лавочники и назначенная Врангелем администрация.
Народилась и крепнет лагерная буржуазия; лагерная власть заигрывает с ней и откровенно презирает остальных. Кроме лавочников и администрации, объявились и другие охотники поживиться мертвечиной.
Заходили по лагерю скупщики, за бесценок берущие последние одежду и вещи, вывезенные из России; появились свои и заглядывали из города сводницы, приглашавшие молодых беженок на доходную и легкую работу, гадалки и колдуны, обещавшие за драхму все, о чем днем и ночью страстно мечтали беженцы, и лагерная полиция, назначенная комендантом, стала откровенно брать взятки.
Развелось воровство и из лагеря перешло в город. Собственную нищенскую церковь уже обкрадывали два раза.
Жены пошли служить в кафе и рестораны и гордились успехом у греков, а мужья гордились заработком своих жен.
Разврат принял грандиозные размеры, и борьба с ним оказалась не под силу. Сама председательница дамского суда чести генеральша Б. была уличена в преступной связи с капитаном, похитившим ее любовь и бриллиантовые серьги, и дамский суд чести прекратил свое существование.
Днем и ночью играли в карты и пропивали последние гроши. Так много никогда, должно быть, не пили.
Жена лагерного священника открыла ресторан с крепкими напитками, и батюшка в рясе и с крестом стоял за буфетной стойкой, разливая водку пьяным посетителям. Его фотография в роли кабатчика ходила по рукам, и враги религии послали ее в редакцию погибшей «Воли России».
Окончательно спились моряки. Адмирал Иванов, в общежитии «Дядя Ваня» (открывшее под этим названием лавочку), объявил себя командующим русской салоникской эскадрой и свой барак переименовал в «Гангут».
Два других барака, где жили морские офицеры, назывались «Мария» и «Три Святителя». Все сутки, по положению, на этих «кораблях» выбивались склянки и строго соблюдался «адмиральский час». Вахтенные на «Трех Святителях» и «Марии» зорко следили за горизонтом и при появлении в районе бараков интересной беженки кричали адмиралу в рупор: «В море замечена шлюпка». Адмирал наблюдал «шлюпку» в бинокль и иногда отдавал приказание: «Спустить катер, захватить шлюпку и привести».
К двум часам дня вся эскадра была пьяна, и, если были еще деньги, «Гангут» в сопровождении «Марии» и «Трех Святителей» «выходил в море». Так назывались увеселительные прогулки по лагерю или в город.
В городе открылся оккультный русский кабинет, и полиция занялась ловлей продавцов «русского золота». Так назывались предприимчивые люди, продававшие наивным турчанкам и жадным грекам медные позолоченные кольца, на которых они научились ставить пробу. «Последнее, что осталось — обручальное золотое кольцо жены».
Мечтали об открытии нашумевших в Константинополе «тараканьих бегов», подставляли проезжавшим автомобилям ноги, чтобы отдохнуть в госпитале и получить пособие за увечье, и тайно и явно интриговали друг против друга, сбивая и без того ничтожную заработную плату.
С каждым днем становилась труднее жизнь.
А из России шли тревожные вести.
Неурожай на Волге захватил обширные, богатые районы, но российское несчастье и голодная смерть, уносившая ежедневно тысячи русских людей, никого не трогали и ни в ком не вызывали сочувствия. Откровенно радовались затруднениям советской власти и мечтали о скором конце ее, восстаниях голодного народа и триумфальном возвращении домой. Спорили о будущих назначениях, пенсиях и чинах.
Бывшие коменданты, воинские начальники, приставы и прочая старая российская рухлядь, вывезенная Врангелем, оправившись от первого испуга, мечтали о расправах с мятежным народом и губернаторских постах в покоренной России. В самодельном театре-балагане пели патриотические песни, танцевали лезгинку и требовали «гимн».
В Союзе георгиевских кавалеров портрет бывшего царя украсили цветами и траурными лентами, монархисты собирали подписи под каким-то адресом и уговаривали беженцев кому-то «бить челом».
Все больше забывалась Родина. Помнили только себя и свои обиды. Все шире и глубже вырастала бездна, отделявшая бывших людей от живой, настоящей России, и быстро, физически и духовно, разлагалась и умирала родовитая, сановитая старая Русь. Могильные черви заползали по ее разлагающемуся телу, и сквозь дырявые беженские лохмотья, не сдерживаемая ничем, хлынула грязная, барская муть.
Здесь, в этом лагере белых яснее, чем где-либо, обозначилась смерть старой России, и тяжелый запах тления шел от пропитанных малярией, безумием и развратом бараков.
Молодой офицер, работавший со мной, рассказывал последнюю спиритическую новость: «Александр Македонский сегодня ночью заявил о скором прекращении американского пайка». Возвращение на Родину по его же, Александра Македонского, словам откладывается до 1924 года.
А через неделю, проездом в Константинополь, в лагерь заехал Врангель. Он нашел все в блестящем порядке, лагерь — «лучшим из беженских лагерей» и обещал возвращение в Россию на днях. Было непонятно, кто врет: Врангель или Александр Македонский. Скептики утверждали, что оба.
Но «орлы»-интенданты, контрразведчики, полицейские, спириты и сумасшедшие приветствовали заявление своего «вождя» громкими и радостными криками.
После эвакуации армии авантюризм и беспринципность Врангеля развернулись еще шире. В угоду союзникам мы занялись ликвидацией в Константинополе и в Галлиполи кемалистов. Почему мы, выброшенные из России, сами голодные и несчастные, занялись преследованием кемалистов — мне до сих пор непонятно. В Галлиполи ко мне несколько раз являлся начальник контрразведки корпуса, бывший в то же время и агентом Климовича и союзной полиции в Константинополе. Он просил штаб корпуса одолжить ему пулеметы для фиктивной продажи кемалистам. Делал он это по предписанию сенатора Климовича, который действовал по указанию штаба Врангеля и союзной полиции. Пулемет, конечно, не продавался, но на эту удочку ловились кемалисты, которых затем отправляли в тюрьму и там вешали.
Я категорически отказался выполнить это гнусное приказание и имел по этому поводу бурные объяснения. Но обошлись и без меня.
Когда французы стали угрожать галлиполийцам лишением пайка и собирались арестовать Врангеля, последний, не задумываясь, снова решил отыграться на офицерах, которые чуть-чуть не были брошены в самую рискованную, самую печальную и безнадежную из всех его авантюр. В случае приведения в исполнение французами своей угрозы, то есть ареста Врангеля, корпусу было приказано ночью «ликвидировать» галлиполийский гарнизон французов, перебить сопротивляющихся, захватить вооружение, лошадей и имущество и двигаться походным порядком на Адрианополь.
Был подготовлен и написан приказ для атаки и указаны пункты, которые надо было пройти до рассвета, чтобы избежать обстрела французскими миноносцами. Было снято разведчиками все расположение французских войск, и некоторые командиры полков лично произвели разведку французского расположения. Кутепов объявил, что он идет в Адрианополь и далее в Болгарию, где он думает соединиться с болгарскими четниками, расположенными к нам хорошо и с которыми уже установлена связь.
Одновременно в Константинополе велись работы по подготовке восстания. Угрозой удара в тыл англо-французскому гарнизону предполагалось приковать его к Константинополю и дать свободу действия галлиполийскому корпусу.
Естественными союзниками нам в этой операции (удар по тылу французов и англичан) Кутепов считал кемалистов. Чтобы условиться о деталях выступления, Кутепов съездил в Константинополь к Врангелю. Руководителем восстания и для подготовки его был назначен полковник Самохвалов.
Вся затеянная авантюра ярко рисует типичные черты характера Врангеля и его полную неразборчивость в средствах для достижения намеченных личных целей. Раньше в Крыму, во всем завися от французов и ими поддерживаемый, Врангель завел у себя в Севастополе негласный германский генеральный штаб. Спасенный французами из Крыма, продолжая сам состоять на их содержании, решил устроить им «Варфоломеевскую ночь». Провоцируя и вешая кемалистов в угоду союзной англо-французской полиции, он предполагал опереться на них в Константинополе. Ведя переговоры о допущении нас на сербскую территорию, искал соединения с их врагами — болгарскими четниками. Удивляться однако этому нельзя. Это было естественным следствием начатой Врангелем еще на Кубани и продолжавшейся в Крыму лживой и всегда двойственной политики.
Французы приняли меры, пригрозив Врангелю, и не дали совершиться этой глупейшей авантюре, за которую опять-таки пришлось бы расплачиваться офицерам.
В приютившей армию Болгарии началась та же политика. С прибытием корпуса приступили к подготовке новой авантюры, которая имела целью изменить существующий государственный строй Болгарии и могла повлечь за собой весьма серьезные осложнения вообще на Балканах. Русская контрразведка занялась выяснением мест обширных тайных складов оружия и патронов, которые, по сведениям, имелись у болгар, укрытые от союзной контрольной комиссии. Этим оружием решено было воспользоваться с тем, чтобы при содействии местных консервативных партий произвести переворот в целях создания близкого к России плацдарма для развертывания сил будущей интервенции. Русские части предполагалось передвинуть и расположить вблизи этих складов, за которыми следовало вести тщательное наблюдение. Болгарам было трудно бороться с этим, так как они сами скрывали эти склады от Антанты. Гостеприимству болгарского народа и правительства пришлось выдержать серьезное испытание.
Но и эта авантюра в конце концов была своевременно предупреждена болгарским правительством, и остатки врангелевской армии в Болгарии кончили свое существование.
Сейчас в Сербии вырабатываются планы новых авантюр, предупреждать которые, пожалуй, не стоит потому, что они поведут к окончательному уничтожению разбойничьего белого тыла, заменившего рассыпавшуюся армию и группирующегося около Врангеля, где не осталось и следа идеологии первых корниловских добровольцев.
Так быстро шел процесс разложения и вырождения за границей Добровольческой армии, являя собой очередной акт трагедии русского офицерства.
