Основным вопросом, который должна была разрешить здесь революция, явился, конечно, аграрный вопрос. И национальные антагонизмы, охарактеризованные выше, своим экономическим стержнем имели прежде всего земельные отношения как, в первую очередь, основных трех социальных групп деревенского населения области казаков, иногородних и горцев между собой, так и отдельных горских народов, находившихся по отношению друг к другу в разнообразных условиях.
Из анализа основных принципов колониальной политики царизма ясно вытекает картина особо привилегированного положения Терского казачества.
[Читать далее]Эта группа, составлявшая накануне войны около 1/5 (19,52%) всего населения области — 241.161 из 1.235.213 чел., — владела 60% из годной для обработки земли, притом же расположенной на плоскости и наиболее плодородной. Такое громадное преимущество в пользовании землей еще больше бросается в глаза, когда мы сравним среднее количество земли, падавшей на одну душу казачьего населения и у прочего. На казака Сунженского отдела наиболее бедного по самым скромным подсчетам падало 8,3 дес. земли и 1,7 дес. леса, в среднем же по всему войску одна мужская душа имела 14—16 десятин (по офиц. стат. на 1913 г. —14,4%), в то время как у горца было до 4 дес. (если взять и нагорную полосу и плоскость), а у иногороднего еще меньше — 1 5/6 дес. Именно землеобеспеченность казаков, характер вселения которых мы описывали выше, помимо прочих политических моментов, делала их основным объектом национальной ненависти туземцев к русским, которая здесь проявлялась так резко, как может быть ни на одной из прочих окраин России. …военно-полицейские функции казачества нигде не выступали так ярко и не сохранились в такой «чистоте», как на Тереке, что накладывало особый отпечаток на местное казачество, наиболее сохранившее свои сословные черты и замкнутость по отношению к остальному населению.
Это обстоятельство и менее благоприятные природные условия для ведения хозяйства, по сравнению напр. с Кубанью, делали терца худшим и менее рачительным земледельцем, чем свои «старшие братья».
«Первое время своей жизни на Тереке казакам мало приходилось думать о сельскохозяйственных занятиях. Будучи притесняемы (?!) со стороны горцев, они сами старались больше существовать за их счет, уводя у последних скот и забирая их жизненные припасы, которые собирали они со своих полей» — пишет П. Бостиков…
Эта картина, общая для всего казачества, не сохранилась в полной неприкосновенности к XX в., но все же вплоть до революции казаки не обрабатывали значительную часть своих участков, сдавая в аренду иногородним и горцам от 25 до 35% всей площади станичных земель.
Точные данные о распространении арендного пользования землями… показывают с одной стороны беспрерывный рост платы, а с другой — сокращение сдаваемой площади с 35% в 1901 г. до 21,4% в 1915 году.
И тот и другой процесс иллюстрируют укрепление экономической зависимости от казаков других групп населения, что, конечно, не могло сглаживать сословно-национальных противоречий. С другой стороны, освещенное нами бегло положение терцев приводило к тому, что процесс капитализации сельского хозяйства, неуклонно развертывавшийся, и в разбираемой нами области затрагивал здешнее казачество меньше, чем донское и кубанское, вследствие чего разложение его на основе классовой дифференциации имело меньшее место вплоть до революции, чем в других войсках.
Именно результатом и этого обстоятельства являлась большая затяжка на Тереке процесса раскола казачества в революции, но зато (нет худа без добра), когда наметился перелом в настроении, то он здесь носил более массовый характер. Таким образом, мы должны констатировать, что экономическая зависимость от казачества и горцев и иногородних зиждилась на привилегированном землеобеспечении первых, использовавших свое преимущество путем установления кабальных арендных отношений.
Аренда, как форма колониальной эксплуатации, была наиболее ярким и бросающимся в глаза фактом, свидетельствовавшим о сохранении сословных преимуществ казаков до самой революции, ибо положение арендовавших слоев ухудшалось еще тем, что казаки — плохие хозяева, очень часто землю сдавали через особый слой «кровопийцев-мироедов», скупщиков-кулаков. Этот тип был распространен не только в Ставрополье, но и здесь, и он-то еще больше завинчивал пресс торгово-капиталистической эксплуатации горцев. Вот факт, показывающий эту систему двойной аренды, относящийся к периоду первой русской революции:
«В ст. Осинской под давлением кулаков-скупщиков казаки постановили не сдавать землю ингушам, а сдать русским. Такими русскими явились сами кулаки, которые, заарендовав землю что-то по 4—6 руб., передали ее молоканам по 10 руб. за десятину, а эти, в свою очередь, запросили с ингушей по 15 руб. Ингушам, лишенным земли, грозила смерть. Между ними и молоканами произошло столкновение, несколько молокан было ранено и убито, в результате на ингушей был наложен штраф в несколько десятков тысяч рублей».
В данном факте бросается в глаза та экономическая основа, на которой все время зиждилась и не угасала национальная ненависть, та знаменитая «туземно-казачья распря», корни которой царские бюрократы и писатели-чиновники старались видеть в некультурности и грабительских инстинктах горских племен. Из-за кабальнейших условий сдачи земли в аренду, без которой ингуши не могли существовать, произошло кровавое столкновение, вызвавшее штраф, который, конечно, еще больше разжигал вражду и страсти.
Недаром ингуши писали в петиции в 1-ю Госуд. Думу следующее:
«В настоящее время 2/3 наших земель, насильственно оторванных, перешли в руки казаков, и мы, ингуши, доведены до того состояния, что для того, чтобы жить, должны арендовать землю у тех же казаков. В среднем ингушское племя платит ежегодно казакам слишком 300.000 руб. арендной платы. Эго не что иное, как налог в пользу казаков, налог тем более возмутительный, что мы, ингуши, платим его за пользование землей, принадлежащей нам тысячелетиями. Но, к нашему несчастью, казаки не довольствуются этим. Они, по-видимому, окончательно решили истребить наше племя и выжить его. Казаки пользуются всяким случаем, чтобы придраться к нам, взыскивать штрафы, убивать, а областной начальник, будучи в то же время атаманом Терского казачьего войска, не только ничего не предпринимает против них, но поощрял их в этом направлении».
Этот документ — неопровержимый аргумент против обвинения горцев в природной склонности к грабежу, что осмелился утверждать образованный генерал, вождь южнорусской контрреволюции, Деникин в своих «Очерках русской смуты»...: «Моральный его (ингушского народа. И. Б.) облик определен был давно уже учебниками географии: «главный род занятий — скотоводство и грабежи...» Последнее занятие здесь достигло особенного искусства. Политические стремления исходили из той же тенденции».
В лице Деникина колонизаторская психология полукрепостнического самодержавия дожила до наших дней — она была вскормлена столетиями господства «военно-феодального империализма» в России. Злую шутку сыграл этот «империализм» с казачеством, этим орудием колониальной политики царизма. Оно в первую очередь должно было расплачиваться за «пагубную идею русификации Края», как назвали суть этой политики ингуши в свой петиции.
…хотя иногородние на Тереке вплоть до революции были меньше численно представлены, чем на Кубани и на Дону, но процесс развертывался в направлении все большего закручивания противоречий между казачеством и ими. Положение массы иногородних крестьян здесь было еще хуже, чем в соседних областях, так как они находились между двух огней — казачеством и горцами, в огромной массе землей обеспечены не были и являлись или мелкими арендаторами, или батраками.
…цифры о сдаче в аренду земель только станичными обществами (без отдельных хозяйств) показали нам чрезвычайно большой рост арендной платы за десятину — с 47 коп. в 1901 г. до 2 р. 50 к. в 1915 г. — и значительное неуклонное сокращение арендной площади, в то время как количество иногородних все увеличивалось.
Следовательно, этот основной показатель дает нам картину все ухудшавшегося положения иногородних-земледельцев, так как аренда являлась для них основным средством жизни. С другой стороны, этот же процесс повышения арендной платы и уменьшения арендной площади увеличивал противоречие не только между казачеством и иногородними, но и между последними и горцами, ибо эти группы, являясь конкурентами на аренду земель, естественно сталкивались лбами друг с другом и в этой области экономических отношений.
Перейдем теперь к характеристике положения аграрного вопроса у горских народов…
Согнанные в своем большинстве с плоскости в горы, туземные племена попали в такие условия, которые совершенно не обеспечивали им возможности даже прожиточного минимума. Вся разница в землеобеспеченности между горцами и казачеством выступает перед нами, когда мы сравним суммарные цифры приходившейся удобной земли на одну муж. душу в 1913 г.: в казачьих отделах — 13,57 дес. и горских округах — 6,05 дес. Картина становится еще мрачнее, если мы посмотрим обеспеченность землей внутри самих горских обществ, так как тогда перед нами вырисовывается во всей наготе то бедственное положение, в котором находились горцы нагорной полосы, даже по сравнению с плоскостниками-одноплеменниками. О горце недаром говорилось, что он на своем клочке земли «делает хлеб из камня» и весь свой участок земли может поместить под буркой. В то время как на плоскости в 1906 г. средний надел горца равнялся 5,5 дес. удобной земли, житель нагорной полосы имел на муж. душу в среднем 6,9 дес., составлявшейся из 0,8 дес. пахотной земли, 1,5 д. сенокосной и 4,1 дес. выгонной и пастбищной. Если принять во внимание, что десятина в горах в среднем дает урожай вдвое меньше, чем на равнине, то нужно сделать вывод, что «для такой же жизни, какую ведут плоскостные туземцы, жителям нагорной полосы необходимо бы добавить пахотной и плоскостной земли в два и три раза больше, чем они имеют ее в настоящее время... населению надо бы добавить на душу по 1,2 д. пахотной земли, по 3,6% покосной и соответствующее количество пастбищ и выгонов».
…мы не можем признать большим преувеличением следующий вывод горского публициста Г. Цаголова: «на каждые пять душ наличного населения мужского пола за убогим столом природы имеется прибор только для одного человека, а остальные четыре должны встать из-за стола. Другими словами, в нагорной полосе земли хватает только для одной пятой части населения, а остальные 80% являются лишними ртами».
Такова общая картина обеспеченности землей горцев, в то время как у казаков в 1906 г. была удобная для обработки избыточная земля на каждую мужскую душу, при рабочей норме в 11 дес., в среднем 2,4 дес.
Конечно, приведенные данные рисуют суммарную картину, из которой мы видели основное различие внутри самих горцев, между нагорниками и плоскостниками. Если взять отдельные народы и посмотреть их положение сравнительно друг к другу, то и здесь будет значительная градация, причем на флангах окажутся кабардинцы, находившиеся в самых благоприятных условиях, и чеченцы с ингушами, наиболее обездоленные хищничеством царизма. Примите во внимание, что в ведении казны находилось 41,4% земель нагорной полосы и часть земель была роздана в частную собственность горским привилегированным сословиям — и вы поймете всю тяжесть того положения, в которое были загнаны туземцы Северного Кавказа.
При создавшихся условиях совершенно ясно, что горцы не могли жить без аренды земли, которая, как мы уже указывали, была очень распространена на Тереке.
Общеизвестно то явление, что горское скотоводство и овцеводство с конца XIX в. постепенно падало — «уже при сплошном обследовании в конце 1889 г. оказалось, что из 4.320 хозяев нагорной полосы (Осетии — И. Б.) вовсе не имели овец 1.009 хозяев, т. е. 24%. Затем число таких хозяйств все увеличивается и спустя 30 лет оно достигает 44%».
И земледелие, и скотоводство горцев упиралось в аренду земель, за которую в 1912 г. они уплачивали: Кабарда — 54.570 руб., осетины — 230.628 р., ингуши — 49.943 р., чеченцы — 400.000 р., салатавцы — 30 938 р. Осетинское сел. Ардон в 1863 г. уплатило ст. Зеленской за аренду 352 р., а в 1895 г. более 1122 руб.; арендная плата в конце XIX в. за десятину земли под пшеницу выражалась в 4-7 р., а в 1910 г. — 20-35 руб. При таких условиях и скотоводство, требующее больших земельных просторов, должно было падать.
«Скотоводство, процветавшее прежде в Карачае, значительно уменьшилось в настоящее время и на развитие его кроме факторов, действующих случайно — всевозможные заболевания и бескормица, — несомненно, решающее значение имел недостаток в земле и отсутствие арендных земель»; в 1908 г. карачаевцы расходовали «на покупку хлеба 503.533 руб. и на аренду земель 791.781 р., а весь расход определится в сумме 1.295.314 р. Такая колоссальная сумма, ежегодно затрачиваемая населением для удовлетворения продовольственных потребностей и на кормовые средства для скота, свидетельствует, насколько обострилась нужда в земле» — такой вывод сделала Абрамовская комиссия…
Вот на каком экономическом корне развернулось в 1905—06 гг. рев.-освободительное движение горцев, напугавшее царских бюрократов настолько, что они, наконец, решили форсировать разрешение аграрного вопроса.
В докладе командующему войсками нач. окр. штаба ген. Белявский писал в 1905 г.: «Вопрос о поземельном устройстве жителей нагорной полосы, занимающей около 1/3 Терской области, настолько уже назрел, а увеличивающиеся с каждым годом земельные недоразумения между населением достигли таких пределов, что всякое промедление в разрешении этого вопроса представляется более чем нежелательным». В результате была учреждена… Абрамовская комиссия, итоги работы которой выразились только в выпуске «трудов». Так до самой революции землеустройство горцев и не было урегулировано. Царила неразбериха, запутанность, бесконечные земельные споры, произвол и хищничество бюрократов, и все это, наконец, «регулировалось» внедрявшимся капитализмом настолько стройно, что переплетавшиеся элементы сословно-феодальной и капиталистической эксплуатации чем дальше, тем все больше и больше сжимали хозяйство горца в железные тиски, вырваться из которых возможно было только путем революционного взрыва. Процесс внедрения капитализма на Кавказе был именно связан с развертыванием колониальной эксплуатации его по тому пути, ленинская характеристика которого была нами приведена выше. Этот путь означал не радикальную ломку старых отношений, а их постепенное, очень медленное и болезненное изживание и приспособление к новым условиям. Не развитие местной промышленности, а уничтожение ее (кустарной) и превращение Терека в район для сбыта фабрикатов Российской промышленности и высасывания из него сырья, путем торгово-капиталистической эксплуатации — вот генеральная линия...
Развитие рыночных отношений с 70-х гг. XIX века, означавших внедрение капитализма в сельское хозяйство в обстановке сохранения старой системы распределения земли, исторически сложившейся на базе колониального захвата и грабежа, породило здесь тот тип земельного ростовщика и скупщика-посредника, о котором мы упоминали, касаясь конфликта ингушей с казаками в 1906 г., и который являлся чрезвычайно показательным и ярким спутником капитализации этой колонии...
Конечно, и на Тереке должен был появиться тип сел.-хоз. предпринимателя, приобретавшего землю в частную собственность. Он вырастал, прежде всего, на казачьем дворянском землевладений, которое образовалось здесь в 70-х гг., а в 1880 гг. уже уплыло из дворянских рук в количестве 38,9% всей земли, отведенной им в частную собственность. Этот процент (38,140 д.) попал, конечно, в руки нарождавшейся здесь буржуазии… которая представляла из себя уже социальный тип капиталистического землевладельца. Его деятельность углубляла классовое расслоение на селе...
Но основным итогом процесса, усиливавшего классовую дифференциацию сел.-хоз. населения, была массовая пролетаризация горского населения и нарождение упоминавшегося нами слоя сел.-хоз. буржуазии, процветавшей здесь.
«Над населением витал дух крупного скупщика-капиталиста, эксплуатировавшего все социальные группы сельского населения. Соц.-экономическая роль этого скупщика резко сказывалась в разнице цен. В отдельных местностях лучшая пшеница стоила 2 р. 50 к. за четверть, по этой цене крестьяне вынуждены были продавать свой хлеб скупщику-посреднику. Этот самый хлеб на станции ж. д. ценился до 8—10 руб. за четверть».
Понятно, что две «фракции» этого количественно небольшого, но чрезвычайно цепкого слоя эксплуататоров — скупщик и земельный ростовщик — наиболее сильно «пили кровь» из горцев и иногородних.
Вот факты для иллюстрации. В Осетии из частного землевладения в 1915—17 гг. отдельные лица владели 59% (из 47.052 д.), причем сами владельцы хозяйства не вели, а сдавали свои земли в аренду лицам, которые затем от себя переарендовывали ее мелкими участками, т. е. играли роль посредников-спекулянтов. В Карачае «способ сдачи казенных земель в аренду отличается ненормальностью; так, казной сдаются земли не потребителям, а промышленникам, которые за более возвышенную цену передают ее от себя карачаевцам».
Эта спекуляция отразилась и на насаждении здесь сел.-хоз. промышленности. «Предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции возникали здесь без всякой связи с земледелием. Заводы строились... часто случайными людьми, преследовавшими только спекулятивную цель».
Все это свидетельствует об одном: хотя капитализация Терека, развернув грозненскую нефтяную промышленность, приведя к зарождению фермерского типа хозяйств в северных казачьих отделах, конечно, усилила товарность сельского хозяйства и связала его с общерусским и мировым рынком, но она не сопровождалась общим неуклонным подъемом производительных сил, так как и этот процесс получил здесь печать той хищнической эксплуатации, которая неизбежно вытекала из всей колониальной системы царизма, остававшегося до конца политической организацией двух социальных сил, находившихся в весьма давнем союзе: крупный земельный собственник-помещик и крупный купеческий капитал.
Эти силы эксплуатировали Северный Кавказ, взяв себе под руку горское дворянство и местную торговую и ростовщическую буржуазию.
