До 1888 г. Ростов-на-Дону находился в составе Черты оседлости. Согласно Закону от 22 мая 1880 г. из соображений «развития и охраны экономической деятельности в казачьих войсках» евреям запрещалось постоянно проживать на территории Области войска Донского (ОВД), а также приобретать в собственность или арендовать недвижимое имущество. «Водворение» в ОВД разрешалось лишь евреям-докторам медицины, магистрам или кандидатам по другим факультетам российских университетов, правительственным чиновникам, а также владеющим или арендующим недвижимое имущество на основании договоров, заключенных до 22 мая 1880 года.
[Читать далее]После включения Ростова-на-Дону в ОВД евреям, проживавшим в Ростове до 19 мая 1887 г., было предоставлено право жительства в городе. Однако все они были переписаны (так же как и таганрогские, нахичеванские, азовские) в особые «алфавиты». Евреям, чьи имена вносились в «ростовский алфавит», было запрещено «водворяться» и владеть недвижимостью в Азове или Таганроге, а дети, рожденные в еврейских семьях, вносились полицейским начальством в «алфавиты» до 1910 года…
В критические для Добровольческой армии дни, в середине декабря 1917 г., когда в армейской кассе не оставалось ни копейки, М.В. Алексеев заявил крупному донскому предпринимателю Н.Е. Парамонову, чей дворец на красивейшей улице города — Пушкинской был штаб-квартирой добровольцев, что если до четырех часов дня тот не достанет денег, то он, Алексеев, подпишет приказ о роспуске армии. И часть ростовских предпринимателей пожертвовала средства на антибольшевистскую борьбу. «Без десяти четыре» Парамонов на извозчике привез мешок денег — полмиллиона рублей. Из них 200 тыс. дал Борис Абрамович Гордон, по образованию инженер-технолог, директор-распорядитель и директор правления крупных табачных фирм «Лаферм» и товарищества на паях «Колобов и Бобров», член правления Петроградского экспортно-импортного акционерного общества. Гордон и впоследствии оказывал материальную помощь Добровольческой армии, посылая в ее распоряжение бесплатно «сотни и сотни ящиков табаку, папирос». Сведения о том, что «первые деньги Добровольческая армия получила от еврейской буржуазии г. Ростова», были хорошо известны.
Заметим, что пожертвования евреев на нужды антибольшевистских вооруженных формирований отмечались и позднее. В мае 1919 г. еврейская община Уфы и Томский еврейский совет пожертвовали на нужды колчаковской армии по 100 тыс. руб.; Томский еврейский совет тогда же направил еще 50 тыс. руб. Томскому отделу внешкольного образования и воспитания в войсках; в июле 1919 г. еврейское население Томска пожертвовало на армию еще 25 тыс. руб. В общей сложности еврейская община Томска пожертвовала на Белое дело несколько миллионов рублей. Денежные сборы на нужды армии проводили также Омский и Екатеринбургский общинные советы. В какой степени это было проявлением подлинного энтузиазма, а в какой — платой за безопасность, судить трудно.
Если исходить из программных заявлений (как опубликованных, так и ходивших по рукам), а также из личного состава политиков общероссийского масштаба, прибывших на Дон и поддерживавших генералов, евреям вроде бы следовало поддерживать именно добровольцев. Достаточно сказать, что Декларация Добровольческой армии была написана П.Н. Милюковым, также приехавшим на Дон...
Вполне «февральской», т. е. либерально-демократической, была и политическая программа генерала Корнилова, в которой говорилось, что его ближайшей задачей является не только «сокрушение большевистского самодержавия», но и закрепление «целесообразных завоеваний революции». Среди четырнадцати пунктов его программы были такие, как: «1) Восстановление прав гражданина: все граждане Российского государства равны перед законом, без различия пола и национальности, уничтожение классовых привилегий, охранение неприкосновенности личности и жилища, свобода передвижений, места жительства и проч.; 2) Восстановление в полном объеме свободы слова и печати; 3) Восстановление свободы промышленности и торговли, отмена национализации частных финансовых предприятий; 4) Восстановление права частной собственности... 8) Сорванное большевиками Учредительное собрание должно быть созвано вновь. Выборы в Учредительное собрание должны производиться свободно, без всякого давления на народную волю и во всей стране. Личность народных избранников священна и неприкосновенна... 11) Церковь должна получить полную автономию в делах религии. Государственная опека над делами религии устраняется. Свобода вероисповеданий осуществляется в полной мере... 14) Генерал Корнилов признает за отдельными народностями, входящими в состав России, право на широкую местную автономию, при условии сохранения государственного единства...»
Один из экземпляров программы с собственноручной подписью Корнилова сохранился среди бумаг П.Н. Милюкова, находящихся в Бахметевском архиве Колумбийского университета. Эта копия была направлена Корниловым другому лидеру Белого движения, генералу Алексееву, причем в сопроводительном письме от 2 февраля 1918 г. указывалось, что «программа эта еще не обнародована и я ее считаю не подлежащей оглашению, пока таковое не явится, по моему мнению, желательным или необходимым». Таким образом, Корнилов (или его советники)… считали преждевременным обнародовать либерально-демократическую программу, возможно, опасаясь, что она может отпугнуть часть консервативно настроенного офицерства...
Наибольший интерес для нашего исследования представляет отношение Деникина к службе евреев в армии... Он вполне солидаризировался с официозом Военного министерства, газетой «Русский инвалид», которая в ответ на выступления правой печати о засилье «иноплеменников» в командном составе армии, писала в 1908 г.: «Русский — не тот, кто носит русскую фамилию, а тот, кто любит Россию и считает ее своим отечеством».
Однако это «равенство» не распространялось на «лиц иудейского исповедания», которым был совершенно закрыт, например, доступ к офицерскому званию.
…«национальные перегородки» в эпоху Гражданской войны стираться упорно не хотели, очень быстро превращаясь в непреодолимую стену, что описано самим Деникиным в «Очерках...». Некоторое количество офицеров-евреев вступили в Добровольческую армию, а несколько человек совершили в ее рядах Ледяной поход с Дона на Кубань, оказавшись в числе пользовавшихся особым уважением среди белых «первопоходников». «При последующих мобилизациях, — писал Деникин, — эти офицеры явились в полки, но офицерское общество отказалось их принять; устранены были также из частей те офицеры-евреи, которые состояли в них раньше. По жалобе одного из них — первопоходника, дважды раненого в боях, я потребовал от командующего Добровольческой армией, ген. Май-Маевского принять решительные меры против самочинных действий частей. Но меры эти разбились о пассивное сопротивление офицерской среды. Чтобы не подвергать закон заведомому попранию и людей безвинных нравственным страданиям, я вынужден был отдать приказ об оставлении офицеров-евреев в запасе»...
По признанию главнокомандующего войсками белых, евреи в его армии «подвергались постоянному глумлению; с ними не хотели жить в одном помещении и есть из одного котла». Солдат-евреев начальство запасных батальонов было вынуждено изолировать в отдельные роты...
Сведения о евреях — участниках вооруженной борьбы с большевиками довольно скудны. В первую очередь, разумеется, потому, что их было немного, во-вторых, по-видимому, после еврейских погромов, учиненных добровольцами, не всякий еврей — участник Белого движения, стремился это участие афишировать. Не склонны были вспоминать о своих товарищах по оружию евреях и сами добровольцы. Генерал Деникин, упомянув о нескольких офицерах-евреях, участвовавших в Ледяном походе, не называет ни одного имени и не приводит ни об одном из них каких-либо подробностей...
Любопытна история Льва Семеновича Фридланда (1888—1960), мобилизованного в 1918 г. в Донскую армию. Фридланд — киевский студент-медик, в 1915 г. был призван в армию, произведен в зауряд-врачи ив 1916 г. направлен на Кавказский фронт. После прекращения боевых действий оказался в Ростове-на-Дону, где и был призван вторично — на сей раз в «белоказачьи» части. Человеком он был, судя по его мемуарам, аполитичным. Фридланда отправили в военный госпиталь в станицу Нижне-Чирскую на Верхнем Дону. Он остался в Нижне-Чирской после отступления белых с санкции казачьих начальников — генерала И.А. Полякова и окружного атамана полковника Генералова, поскольку в госпитале осталось много раненых, которых не было возможности эвакуировать. При красных Фридланд остался начальником того же госпиталя. Спасал раненых офицеров. Когда белые захватили станицу опять, едва не был убит сразу же казаками, установившими в нем «жида».
Несмотря на заступничество коллеги Фридланда, генерал К. К. Мамонтов, командовавший освободившими Нижне-Чир- скую войсками, оставил Фридланда под арестом.
1 августа 1919 г. Фридланда судил военно-полевой суд и приговорил к смертной казни, замененной четырьмя годами каторги по ходатайству казачьих офицеров, которых он укрывал от красных. В ходатайстве говорилось: «В то время как никто палец о палец не ударил, чтобы нам помочь, когда нас бросили на произвол судьбы, еврей-врач, рискуя собственной жизнью, укрыл нас от беспощадной расправы коммунистов». Но главную роль в пересмотре приговора все же сыграл, по мнению Фридланда, член Чрезвычайной комиссии по расследованию зверств большевиков, присутствовавший на суде. Врач был отправлен отбывать наказание в Новочеркасскую тюрьму, откуда был освобожден Красной армией.
Первое издание воспоминаний Фридланда вышло при советской власти, когда популяризировать свою службу у белых ему было совсем ни к чему. Так что описанные им эпизоды можно счесть вполне достоверными...
И.Б. Шехтман указывал на усиление «активной тяги» в Добровольческую армию в «известных еврейских кругах» в июне — июле 1918 г. Однако затем, с ростом армии, вовлечением новых офицеров, антисемитизм в среде добровольцев стал проявляться все заметнее. Уже в это время евреев нередко перестают принимать не только на офицерские должности или в качестве врачей, но даже рядовыми.
Отказывали евреям и в приеме в добровольческие части, формировавшиеся полулегально на Украине...
Сотрудничества добровольцев с Крымским правительством не получилось... Если добавить к этому непоследовательную политику союзников, высадивших небольшой контингент войск в Крыму, конфликты между ними и командованием Добровольческой армии, а главное — настроение большинства населения полуострова, колебавшееся от настороженного до враждебного, то нет ничего удивительного в крахе Крымского краевого правительства, в тщетности последующих попыток создать в Крыму оазис если не благоденствия, то «нормальности» по сравнению с кошмаром «Совдепии».
В свете дальнейших событий трудно себе представить, что когда М.М. Винавер летом 1918 г. ездил в Киев, чтобы предотвратить пагубную, с его точки зрения, «немецкую ориентацию» лидера партии кадетов П.Н. Милюкова и некоторых киевских кадетов (кадеты вошли даже в прогерманское правительство гетмана П.П. Скоропадского), то из «общественных деятелей, вне партии стоящих», его первым собеседником был В.В. Шульгин. До этого, если не считать кратковременной встречи в апреле 1917 г., в дни празднования десятилетия 1-й Государственной думы, воспетой Винавером в ряде книг и статей, они никогда не разговаривали. Да и о чем могли разговаривать либерал, один из лидеров российского еврейства Винавер и монархист, убежденный антисемит Шульгин?..
Антибольшевистская позиция значительной части ростовского еврейства не привела ни к снижению традиционных антисемитских настроений в казачьей и добровольческой среде, ни к допуску евреев к участию в местном самоуправлении. Если в эпоху Временного правительства в городскую Думу Ростова было избрано немало евреев — членов либеральных и социалистических партий и даже один сионист — M.JI. Рабинович, если в период большевистской диктатуры при перевыборах совета два места в нем получили бундовцы, одно — представитель Поалей Цион, а значительная часть депутатов от меньшевиков и эсеров были евреями, то во время Донского правительства атамана П.Н. Краснова об этом не могло быть и речи...
Общая политика командования белых, по крайней мере с 1919 г., заключалась в том, чтобы евреев в армию не брать. В относительно серьезном масштабе проблема зачисления евреев возникла, когда части белых заняли Харьков и прилежащий район с довольно значительным еврейским населением. Офицерский отряд, собранный в Харькове, оказался наполовину состоявшим из евреев. Отряд начал участвовать в боях, но евреи вскоре были откомандированы к воинскому начальнику и отпущены «впредь до особого распоряжения». Среди мобилизованных оказалось тринадцать офицеров-евреев и один старший портупей-юнкер. Направленные в части, они также были возвращены и уволены.
По-видимому, о Харькове («большой город на юге России») писал некий «еврей-доброволец». После занятия города деникинскими войсками на сборный пункт, находившийся в расположении артиллерийской батареи, явились, в числе прочих, евреи, среди которых были офицеры, юнкера артиллерийских училищ, не успевшие закончить курс из-за большевистского переворота, вольноопределяющиеся из студентов местного университета.
Выкликали добровольцев на бронепоезд. Записалось шестеро евреев; однако в последний момент они были откомандированы в ту же батарею, во дворе которой шла запись. Попытка двух евреев поступить в одну из частей конно-горной артиллерии закончилась таким же образом. Командир батареи, производивший запись, пояснил:
«Видите ли, господа, командир конно-горной артиллерии очень просит меня не посылать к нему юнкеров и вольноопределяющихся, фамилии которых оканчиваются на -маны и сонны».
Фамилия одного из добровольцев была Вольфсон, другого — Гандельман.
Офицерство Армавирского гарнизона выразило крайнее недовольство присылкой из Харькова 26 офицеров-евреев («выпуска Керенского», как подчеркивалось в секретной сводке Освага).
В Екатеринославе офицеров-евреев не принимали добровольцами, с них срывали погоны. В Одессе, после того как она перешла под контроль ВСЮР, была сформирована 1-я маршевая рота, в которую вошли около 80 евреев — офицеров и юнкеров, причем около 30 из них поступили в армию добровольно. 7 сентября 1919 г. рота отправилась из Одессы на фронт. По прибытии на передовую офицеры-евреи были сначала откомандированы в тыл, а затем вовсе уволены со службы. Евреи — военные чиновники зачислялись на службу рядовыми.
Сын О.О. Грузенберга Юрий, мичман военного времени, по военной специальности морской летчик, пытался поступить на военную службу в Севастополе. Несмотря на увещевания отца, неоднократно сталкивавшегося с антисемитскими проявлениями в стане белых, да и на собственный печальный опыт, юный идеалист твердил: «Я дал присягу, торжественное обещание служить России, — значит, я свою присягу должен соблюсти». После того как сыну отказал в приеме на службу, заведующий личным составом, Грузенберг-старший обратился к начальнику штаба Черноморского флота адмиралу А.Д. Бубнову, но получил через адъютанта ответ: «Жидам нет и не будет места во флоте, пока я во главе его». Неугомонный патриот попытался все-таки поступить в авиацию при сухопутных войсках, но добился в конечном счете лишь удостоверения от 21 сентября 1919 г. об увольнении от службы.
В Крыму евреев-прапорщиков не принимали в армию даже рядовыми солдатами, а уже принятых перевели в обоз кашеварами. В ответ на протесты известного общественного деятеля и страстного защитника Добровольческой армии Д.С. Пасманика ему объяснили, что это не предписание начальства, а решение офицерского сообщества. «Этот один факт, — писал впоследствии Пасманик, — гораздо более повредил симпатиям еврейского населения к Добрармии, чем вся большевистская агитация». Пасманика тревожили все чаще повторявшиеся слухи, что на стороне красных «сражаются целые части, составленные из одних евреев». Несмотря на то, что эти слухи не вызывали у него доверия, Пасманик очень обрадовался, когда бывшие еврейские прапорщики и солдаты пришли к нему «с просьбой выхлопотать им разрешение создать еврейскую вооруженную дружину из тех евреев, которых по тем или иным причинам не завербуют в Добровольческую армию. Эта еврейская дружина взяла бы на себя несение внутренней полицейской службы и борьбу с местными большевиками на случай внезапных вспышек. Понятно, что мы имели в виду при этом оберегание еврейского населения от возможных погромных эксцессов». Однако и на это предложение последовал отказ...
Белые принимать услуги от инородцев явно не желали…
Аналогичное положение было и на Востоке, на территории, контролируемой правительством А.В. Колчака. Евреев не принимали в военные училища, запрещали служить на хозяйственных должностях, отстраняли от должностей писарей, переводчиков; рядовые-евреи в стрелковых частях подвергались преследованиям.
Несмотря на общую политику командования, евреи все-таки вступали в вооруженные формирования белых, хотя это было скорее исключением из правил. Тем более что опасность для жизни исходила нередко не столько от противника, сколько от «своих». Так, киевского студента Давида Гольдина, вступившего добровольцем в деникинскую армию в начале июля 1919 г., однажды едва не вздернули по распоряжению казачьего сотника... При поступлении на службу Гольдину пришлось выслушать рассуждения подполковника — командира батареи, в которую он просился, об участии «еврейской молодежи» в революции, что обусловило, по словам подполковника, «не особенно благоприятное» отношение к евреям русского офицерства.
…после начала массовых погромов, осуществлявшихся деникинскими войсками, число евреев, стремившихся вступить в эту армию, исчислялось единицами.
Представители еврейских общин были дважды приняты генералом Деникиным — в Таганроге в начале августа и в Одессе в начале октября 1919 г. Во время обеих встреч они просили главнокомандующего вернуть офицеров-евреев в полки. Во время первой встречи Деникин «описал им бывшие на этой почве инциденты и указал на тяжкие последствия для этих офицеров в случае принудительного зачисления их в части». Один из членов делегации воскликнул: «Пусть! Пусть они подвергнутся моральным мукам, даже смерти! Мы идем на это, мы жертвуем своими детьми!» Однако Деникин отказался принять предлагаемую жертву по вполне прагматическим соображениям: в случае самосудов должны были последовать репрессии, а за репрессиями — «прилив новой волны ненависти».
В защиту позиции Деникина выступил… посол в Париже В.А. Маклаков: «Раз Деникин берет офицеров в свою армию, — разъяснял дипломат, — он должен им обеспечить возможность правильно функционировать. Если бы кто-либо из офицеров-евреев был бы убит, то нужно было бы снарядить следствие и расстрелять всех виновных. Все это чрезвычайно бы осложнило положение дел в армии». Правда, по возвращении в Париж Маклаков писал в начале декабря 1919 г. министру финансов деникинского правительства М.В. Бернацкому, что удаление евреев из армии является свидетельством капитуляции правительства перед антисемитизмом. Он рекомендовал последовать примеру «погромщика Петлюры» и поляков, которые «при всем польском юдофобстве» включили евреев в состав должностных лиц и теперь «на ссылки о погромах» могут ответить: «Вы видите, что мы не антисемиты, антисемитизм это только проявление низких страстей подонков общества... нам же ничего подобного нельзя указать».
Даже после киевского погрома группа местных еврейских деятелей, около двадцати человек, образовала «Еврейский комитет содействия возрождению России». Комитет опубликовал декларацию, призывавшую еврейство поддержать Добровольческую армию. Однако, по справедливому заключению А.А. Гольденвейзера, к тому времени «между еврейством и армией образовалась пропасть. Еврей, переживший погром, не мог всеми силами души не стремиться уехать в такие места, где ему не грозило бы его повторение. Еврейский купец, неуверенный в своей безопасности и в безопасности семьи, не мог ездить за товаром; этим он саботировал хозяйственное возрождение. Еврей — бывший юнкер, произведенный в офицеры, не мог продолжать любить армию, которая изгнала его из своей среды»...
Князь Павел Долгоруков вспоминал, что вместе с ним из Ростова, тогдашней фактической столицы Белого движения, в недавно занятый Харьков приехал и «бывший раввин Шнеерзон»... «Мы с ним, — писал князь, — устроили большое совещание с представительством города, земства, всех железных дорог, банков, коопераций, купечества и проч. для выработки мер снабжения тыла… Шнеерзон представил от себя министру продовольствия С.Н. Маслову широкий проект снабжения армии и населения, но на этом проекте последовала резолюция Деникина — “никаких Шнеерзонов”».
Эта фраза Деникина, возможно, лично самого лояльного по отношению к евреям белого генерала, вполне может служить эпитафией к «взаимоотношениям» евреев и Добровольческой армии; начавшись при личном участии и при финансовой подпитке со стороны антибольшевистски настроенной части еврейства, Белое движение отторгло его, как нечто совершенно чуждое...
Врангель реально контролировал свои войска... Что бы он лично ни думал о евреях (а его мировоззрение, судя по личной и политической переписке, мало чем отличалось от взглядов обычного гвардейского офицера), политическое решение — не допускать не только погромов, но и антисемитской пропаганды, было принято и неуклонно проводилось в жизнь...
Гессен утверждал, что за подобные поступки Врангель даже заслужил недобрую славу у части антисемитски настроенного офицерства. Последнее вряд ли вероятно: для офицерства, во всяком случае для большинства, прошедшего через паническое отступление и новороссийскую катастрофу, Врангель, воссоздавший армию из плохо управляемого сброда, был скорее предметом обожания. Однако сами слухи, передававшиеся Гессеном, весьма характерны. Трудно представить, чтобы нечто подобное говорили при Деникине.
…над Симферополем под влиянием антисемитской агитации некоторой части духовенства… нависла угроза еврейского погрома…
Крымский эксперимент… показал, что если власть действительно стремилась пресечь погромы и, как правило, предшествовавшую им подстрекательскую агитацию, ей это было вполне по силам…
Другой вопрос — удалось ли бы Врангелю и впредь поддерживать воинскую дисциплину и порядок в случае резкого роста численности его армии и расширения подконтрольной территории? Не случилось ли бы с ним того же, что с Деникиным, когда успех оказался предвестием краха?