П.Н. Врангель в недолгий период своего правления среди прочих преобразований решил реформировать и дело пропаганды. Были ликвидированы остатки Освага, который, что бы он ни представлял из себя на самом деле, пользовался крайне негативной репутацией, в том числе как рассадник антисемитизма. Дело информации и пропаганды было сосредоточено в Отделе печати Гражданского управления. Врангель ни в коей степени не собирался использовать антисемитизм в качестве идеологического оружия. Однако рецидивы антисемитской пропаганды проскальзывали даже в официальных изданиях. Так, в официально изданной в июне 1920 г. листовке, между прочим, утверждалось, будто «все считают, что в Совдепии власть держится на жидовских умах, латышских штыках и русских дураках». Агитаторы, оплачивавшиеся правительством и выступавшие на митингах в тылу и на фронте, были, по большей части, по сведениям видного крымского земского деятеля, председателя Земской управы Таврической губернии в 1918—1920 гг., члена ЦК Конституционно-демократической партии князя В.А. Оболенского, людьми правого, если не откровенно черносотенного направления. «Демагогия агитаторов, — по словам Оболенского, — конечно, направлялась в сторону наименьшего сопротивления, используя возрастающий в армии и в широких слоях населения антисемитизм». В общем, по признанию самого Врангеля, «закваска покойного “Освага” продолжала чувствоваться».
[Читать далее]Крайне неудачно была подобрана кандидатура заведующего Отделом печати Г.В. Немировича-Данченко. Он не только сквозь пальцы смотрел на антисемитские публикации на страницах правых изданий, но и сам в них печатался. 29 июня в газете «Русская правда» были напечатаны, по определению самого Врангеля, две погромные статьи. Внимание генерала на эти публикации обратили представители США и Франции в Крыму, предупредив, что они произведут весьма неблагоприятное впечатление на общественное мнение в их странах
…Немирович-Данченко, признавая «антисемитское направление» статей, не усматривал в них ничего опасного для общественного порядка. По его словам, о редакторе «Русской правды» «некоторые чины отдела Генерального Штаба отзывались... с большой похвалой, как о пламенном борце за русское дело и высокоталантливом публицисте». Несомненно, что «некоторых чинов», разделявших антисемитские убеждения Немировича-Данченко, в армии Врангеля было немало. B.JI. Бурцев вспоминал, что в конце 1919 г. генерал В.Ф. Субботин, в то время комендант Севастопольской крепости и севастопольский градоначальник, вручил ему «Протоколы сионских мудрецов», советуя использовать их в пропагандистских целях в «Общем деле». Остался он на службе и при Врангеле... В разговоре с Бурцевым незадолго до крымской катастрофы Врангель констатировал, что антисемитов, подобных Субботину, в армии немало.
Самым правым печатным органом в Крыму была газета «Царь-колокол», этот «вечный спутник», по выражению Н.Н. Алексеева, Белого движения. Издавал газету Н.П. Измайлов, писавший, предваряя Маяковского: «Работа у печатного станка должна быть во всем приравнена к работе у пулемета». В Крыму это был едва ли не единственный резко оппозиционный правительству печатный орган. Единственным автором, как правило, был сам издатель. Первым «посторонним» фельетонистом «Царь-колокола» стал начальник Отдела печати, публиковавшийся, разумеется, под псевдонимом. Немирович-Данченко, несомненно, разделял антисемитские взгляды Измайлова. Позднее в своих мемуарах он счел необходимым привести в выдержках «копию одного письма, посланного летом 1920 г. из Константинополя в Севастополь, которое проливает известный свет на источник губительных для Русской армии влияний». Источником оказался Верховный Кагал, а одним из представителей его — Аарон Симанович, напустивший на Россию Распутина. Перед Симановичем «Керенский и Троцкий “с благоговением кланялись”» в 1917 г. Теперь же он окружен адъютантами из купленных им русских офицеров и уже нашел подходы к Врангелю. «У Кагала золото и бессчетное количество лир, а следовательно и слуг со всеми оттенками и кличками: греческие, английские, французские, американские, большевистские, эсеровские агенты, демократические организации, которые за деньги идут на все» и т. д., и т. п...
В Крыму главным источником антисемитской пропаганды, временами принимавшей совершенно поджигательский характер, стала православная церковь, точнее, отдельные священнослужители. Прежде всего речь идет об известном проповеднике, некогда прославившемся выступлениями против Распутина, за что церковное начальство отправило его подальше от столиц, фактически в ссылку, Владимире Игнатьевиче Востокове. Этот либеральный батюшка даже отслужил молебен по случаю Февральской революции в красной ризе. Однако последующие события резко изменили настроение протоиерея, превратившегося в ярого антисемита и монархиста...
По воспоминаниям протопресвитера Добровольческой армии и флота о. Георгия Шавельского, когда в мае 1919 г. в Ставрополе, на территории, контролируемой в то время войсками Деникина, проходил церковный Собор… «много шуму внес в Собор священник В. Востоков, начавший обвинять и духовенство, и Собор, и даже Патриарха в ничегонеделании и теплохладности. Он настаивал, чтобы Церковь выступила открыто и резко против “жидов и масонов”, с лозунгом: “За веру и царя!”» Не встретив поддержки со стороны большинства членов Собора, Востоков обратился непосредственно к толпе мирян, разжигая страсти...
Теперь Востоков появился в Крыму и начал проповедовать в Симферополе.
«Каждое воскресенье, после службы, — свидетельствовал князь Оболенский, — в кафедральном соборе он произносил с амвона горячие речи, призывая к борьбе с еврейством, закабалившим русский народ при посредстве большевиков...
На третье воскресенье толпа уже не вмещалась в собор. Востоков вышел на паперть и говорил с ее возвышения возбужденной толпе, в которой начались истеричные взвизгивания женщин и послышались грозные крики: “бей жидов”».
Об особой роли черносотенного духовенства в Крыму свидетельствовал и другой современник, журналист Г.Н. Раковский. По его словам, духовенство с осени 1920 г. начало вести «особенно яростную монархическую агитацию», устраивало «дни покаяния» с трехдневным постом. Темная масса электризовалась «погромными проповедями и речами Вениамина, С. Булгакова, Малахова, членов всяких «национальных общин» и т. д.». Дальше всех, по-видимому, пошел тот же Востоков, призывавший к «дроблению еврейских черепов».
Российского посла в Париже В.А. Маклакова во время его визита в Крым в сентябре 1920 г. поразило широкое распространение антисемитских настроений среди интеллигенции и духовенства. Причем речь шла о духовенстве рафинированном, в том числе о бывшем марксисте, бывшем кадете, известном философе, публицисте и экономисте, одном из авторов сборника «Вехи» Сергее Николаевиче Булгакове. В 1918 г. он принял сан священника; в 1919 перебрался в Крым, где получил место профессора политэкономии и богословия в Таврическом университете /от себя: а нам говорят, что политэкономию придумали коммунисты…/.
Врангель, не считая для себя возможным публичное преследование священников за антисемитские проповеди, попросил Маклакова переговорить с Булгаковым, его товарищем по Московскому университету и партии кадетов. В свое время Булгакова, как и Маклакова, в шутку называли в партии «черносотенными» кадетами, поскольку они занимали в партии правые позиции... Врангель надеялся, что Маклаков сумеет через «более культурных епископов» повлиять на тех пастырей, в чьих проповедях отчетливо звучали нотки, способные спровоцировать паству на погромные действия.
Разговор с Булгаковым Маклаков воспроизвел в письме к своему коллеге на дипломатическом поприще — послу в Вашингтоне Б.А. Бахметеву, написанном вскоре после возвращения из Крыма:
«Что же касается до антисемитизма, — писал он, — то здесь я встретил, пожалуй, самый опасный вид антисемитизма: подозрение, если не говорить убеждение, что вообще всем миром владеет объединенный еврейский кагал, организованный где-то такое в Америке в коллегию, и что большевизм был сознательно напущен ими на Россию. Я скажу Вам, что пока это не убеждение самого Булгакова; но у него большие сомнения, что это правда, и он настойчиво и очень подробно допрашивал меня о том, в какой мере теми данными, которыми я обладаю, можно было бы опровергнуть это представление. Он выпытывал меня о моих связях с масонством, о том, что мне приходилось там видеть и слышать, и о raison d’etre существования масонства и т. д.; словом, я вижу, что для Булгакова, если не теперь, то в будущем, а для менее культурных епископов и в настоящее время, преобладающая роль евреев среди большевистских главарей не случайность и объясняется не историческими причинами, а есть только проявление той тенденции завоевать мир, которая приписывается [евреям]. Булгаков определенный противник погромов и с этой стороны признает, что проповеди Востокова, хотя и не погромные, — он это отрицает, — но могут вызывать не христианские и очень опасные чувства в массе. Он достаточно культурен, чтобы это признать, но, с другой стороны, Булгаков мог бы дать опору гораздо более опасной, я бы сказал, отжитой тенденции государства смотреть с совершенным удовлетворением на самозащиту от еврейства; я бы не удивился, если бы Булгаков одобрил если не черту оседлости, то запрет вступать в государственную службу и вообще правовые ограничения еврейства. Так вот, видите ли, какие проснулись вновь тенденции среди представителей интеллигенции, так как Булгаков все-таки интеллигент. Опасность всего этого отлично понимают и Врангель, и Кривошеин. Но если здесь, за границей, кажется, что этому легко положить предел и что нужно только окрикнуть духовенство, то стоит побывать в Крыму и видеть тамошнее общественное настроение, чтобы понимать, что простая элементарная осторожность не позволила бы относительно духовенства слишком кавалерийских мер»...
Несмотря на впечатление Маклакова, что Булгаков «определенный противник погромов», во второй половине октября на страницах эмигрантской печати появились сообщения о погромных проповедях Булгакова и даже о том, что их тексты расклеиваются в виде прокламаций на стенах. «По газетным сведениям, — писал в «Еврейской трибуне» известный публицист Бор. Мирский (Миркин-Гецевич), — С. Булгаков, проживая в Крыму, принимает активное участие в антисемитской, попросту даже погромной агитации; философ и священник, ученый и монах, писательским авторитетом и клобуком подкрепляет черное дело чиновников Освага, ретивых полицмейстеров и темной, злобствующей, без вины виноватой площадной черни... Писатель, вдумчивый и умный, философствующий, ставший антисемитом... от этого нельзя отмахнуться... Булгаков в российских условиях фигура значительная, идеологическая, и его внезапный антисемитизм нужно выделить из всей группы однородных явлений, именуемых на юге России “общественным антисемитизмом”. Булгаков стоит совсем особняком; его нынешний антисемитизм, — дикий, безобразный, выявляющийся, по газетным сообщениям, чуть ли не в церковной санкции еврейского истребления, — тоже особенный... После “На пиру богов” — уличная погромная агитация на севастопольских стенах...»
Правительство Врангеля оказалось единственным среди белых правительств, которое пыталось последовательно вести борьбу против антисемитской пропаганды.
