Возможно, один из самых любопытных — и характерных — документов, сохранившихся среди бумаг штаба Вооруженных сил Юга России и перешедших затем «по наследству» к Врангелю, — секретное приложение к Политической сводке № 242 от 2 октября 1919 г. Отдела пропаганды Особого совещания, подписанное начальником информационной части полковником Беком. В этом документе специальный раздел посвящен «вопросу о погромах». Причем уже не о погромах, осуществлявшихся атаманами или петлюровцами, — речь шла о «добровольческих» погромах. На одной страничке машинописного текста можно обнаружить, в концентрированном виде, все традиционные элементы тогдашней и последующей «добровольческой» апологетической публицистики — стремление переложить вину за погромы на кого-нибудь другого, вплоть до самих погромленных, уверения в решительных мерах, принятых властями, которые якобы привели к подавлению «погромной волны» и т. п.
[Читать далее]«Говоря по существу факта погромов, необходимо отметить, что не всегда освещение печальных фактов погрома является достаточно объективным — как в резолюциях организаций и групп, так и в печати, — писал автор «Приложения», не отрицая самих «фактов», но интерпретируя их далее совсем иначе, чем не названные им организации и группы. — Насколько удалось установить на основании многочисленных сведений, полученных Отделением, — основных факторов погрома два: первый лежит в настроениях широких масс крестьянства. Эти массы — основательно или нет, другой вопрос — видят в евреях людей, из коих каждый или есть, или может стать ответственным советским работником, а в еврействе, как таковом, — основу идеологии коммунизма. Отсюда вытекает непримиримая и органическая ненависть, которая нашла себе выражение в широкой погромной волне, залившей Малороссию с начала текущего года и против которой и власть Петлюры, и советская власть были бессильны. Передают, что когда атаман Зеленый занимал уездные города, сгонял всех евреев на площадь и сотнями расстреливал их из пулеметов, деревенские бабы, наблюдая, как ряды беззащитных людей падали под пулеметным огнем, крестились и говорили: “Слава тебе, Господи” (отчеркнуто на полях карандашом. — О. Б.).
Другой фактор, ведущий к погромам, признавалось в сводке — это настроение войск: во-первых, это опасения, что гражданские власти тыла не примут «необходимых мер для искоренения внутреннего большевизма»: «Отсюда вытекает стремление немедленно не теряя ни одной минуты расправиться с большевизмом и его представителями». Во-вторых, это чувство мести, ибо многие и среди населения, и в армии «потеряли членов своих семей, убитых большевиками». «До поры до времени выдержка и твердая дисциплина удерживают войска от эксцессов, но когда между наковальней народной ненависти и молотом воинственного импульса солдат проскакивает искра хотя бы одиночного выстрела в спину — неизбежен взрыв» (отчеркнуто карандашом н а полях. — О. Б.).
Обращает на себя внимание ставшее уже традиционным отождествление еврейства с большевизмом, причем войска, как недвусмысленно говорится в «приложении», истребляют евреев в качестве меры для искоренения «внутреннего большевизма». Участник Белого движения проф. Н.Н. Алексеев дал очень точную, на наш взгляд, характеристику психологии многих своих товарищей по оружию: «Мы вели борьбу с большевиками “на истребление”, — и это обстоятельство придавало нашему движению характер непримиримого тактического радикализма. Мы считали, что с лица земли должны быть стерты не только большевики, но и все, что так или иначе к ним примыкает... Мы считали, что все, к чему прикоснулся большевизм, должно получить очищение через огонь и меч». Некоторые участники Белого движения вели борьбу не только «на истребление» большевиков, но и евреев.
Сообщив о «выстреле в спину» как искре для начала погрома, автор «приложения» добавлял, что «относительно того, предшествовала ли эта искра наиболее крупному — фастовскому — погрому, точных сведений нет». Стремясь хоть в какой-то степени снять ответственность за погром с «добровольцев», Бек опровергал сведения, опубликованные в газете «Киевское эхо» о том, что окрестные крестьяне пытались защитить своих соседей-евреев, но погромщики, т. е. войска, пригрозили им «той же зверской расправой, — и убийства, истязания и насилия продолжались с усиливающейся свирепостью». «По сведениям же Отделения, — говорилось в донесении, — подтвержденным несколькими очевидцами, местное крестьянское население принимало в погроме самое активное участие; для вывоза награбленного имущества в Фастов хлынули из окрестных деревень сотни подвод. В ряде случаев погромы были начаты именно местным крестьянством, и лишь затем в нем приняли участие войска».
Примечателен фрагмент сводки, в котором в провоцировании погромов фактически обвиняются сами жертвы: «Следует отметить еще, что муссирование вопроса о погромах киевской еврейской и еврействующей прессой в высшей степени озлобляет население и затрудняет работу администрации по охране порядка.
Деникин впоследствии использовал сходную аргументацию. Объясняя, с одной стороны, погромы проявлением звериных инстинктов, поднятых войной и революцией, всеобщей распущенностью, утратой нравственного критерия и обесцениванием человеческой крови и жизни, он в то же время указывал и на причины другого порядка, «которые еврейская пресса замалчивает или опровергает», в том числе «факт переполнения еврейским элементом всех органов советской власти». Генерал не задавался вопросом, как выглядели с позиций «нравственного критерия» убийства за грехи тех, кто служил в органах советской власти, людей, к этой власти никакого отношения не имевших, не говоря уже об убийствах детей...
Деникин, сознавая, что в составе его войск есть немало людей «совершенно исподличавшихся», и открыто говоря об этом посетившим его 26 июля (8 августа) 1919 г. представителям Ростовской, Екатеринославской, Таганрогской и Харьковской еврейских общин, признал «неудобным» издание декларации о равноправии еврейского населения и о недопущении «эксцессов» по отношению к нему.
Не привело к желаемому результату и обращение к Деникину гораздо более влиятельного человека, нежели местные еврейские деятели, а именно — военного министра британского правительства У. Черчилля, который телеграфировал генералу 18 сентября 1919 г.: «Очень важное значение имеет, чтобы генерал Деникин не только сделал все, что в его власти, для предотвращения убийств евреев в освобожденных районах, но и выпустил декларацию против антисемитизма».
В начале октября 1919 г. в Одессе Деникин встретился с другой еврейской делегацией, на сей раз в составе И.С. Могилевера, З.И. Темкина и JI.B. Раухвергера. Делегаты опять просили его о пресечении погромов. Деникин заявил, что правительство «прилагает все усилия, чтобы не допустить погромов. Сделаны самые строгие распоряжения. Но и вы должны внушить вашей молодежи, чтобы она ... изменила свою ориентацию; и тогда совместными усилиями удастся приостановить это стихийное движение». Его слова мало чем отличались от аргументации украинского лидера В. Винниченко. Когда последнего в начале января 1919 г., после избиения пассажиров-евреев в Бахмаче и Конотопе шомполами, посетила еврейская делегация, Винниченко «обещал предпринять возможные меры, но тут же обронил несколько слов о том, что еврейство поддерживает большевиков, а также и фразу: “не ссорьте меня с армией”».
«Ссориться с армией» в период Гражданской войны не хотел никто. Б.В. Савинков писал в статье «Евреи, большевики и погромы» в октябре 1920 г.: «Нельзя никого убивать за то, что в Кремле господствует Бронштейн. Карайте виновных евреев, но не касайтесь еврейского народа. Кто не поймет этой истины, тот не будет в состоянии спасти Россию. Мощь и величие государства в справедливости и законности. Закон должен быть равным для всех». И одновременно опирался на войска погромщика С.Н. Булак-Балаховича...
В.А. Маклаков говорил членам Еврейской политической коллегии в Ростове-на-Дону A.JI. Черникову, Г.Я. Бруку и Ф.Е. Ландеру во время встречи 20 октября 1919 г., что Деникин не юдофил, но «глубоко честный человек и не погромщик», что «погромов он не желает и готов с ними бороться, и, как государственный человек, прекрасно понимает, что погромами Россию не восстановишь». Маклаков ссылался в то же время на отсутствие твердой власти, да и самого государства. Говоря о необходимости наказания виновных, он одновременно признавал справедливость опасений Деникина, что «привлечение к суду и осуждение офицеров может вызвать очень сильное недовольство в офицерской среде, и это может привести к отрицательным результатам».
Лишь к концу пребывания терпящих одно поражение за другим белых войск на Украине 23 января 1920 г. Деникин издал приказ, требующий немедленного прекращения расправ над еврейским населением...
Однако было поздно; ни о каком новом наступлении и думать было нельзя, отступление превратилось в паническое бегство, командиры, за редким исключением, утратили какое-либо управление войсками; деникинский период Белого движения закончился новороссийской катастрофой и добровольной отставкой Деникина.
Сам Деникин, позднее, уже в эмиграции, сурово и достаточно объективно оценил действия и моральный уровень ведомых им войск. Сетуя на плохое снабжение, он признавал, что военная добыча вскоре стала одним из важнейших стимулов участия в Гражданской войне некоторой части белого воинства — в особенности казаков и горцев Кавказа.
«За гранью, где кончается “военная добыча” и “реквизиция”, — с горечью писал он в «Очерках русской смуты», — открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа...
И жалки оправдания, что там, у красных, было несравненно хуже. Но ведь мы, белые, выступали на борьбу именно против насилия и насильников!... Что многие тяжелые эксцессы являлись неизбежной реакцией на поругание страны и семьи, на растление души народа, на разорение имуществ, на кровь родных и близких, — это не удивительно. Да, месть — чувство страшное, аморальное, но понятное, по крайней мере. Но была и корысть. Корысть же — только гнусность. Пусть правда вскрывает наши зловонные раны…»
Нельзя, на наш взгляд, согласиться с мнением И. Модели, что «погромы не оказали какого-либо влияния на исход Гражданской войны, хотя они, возможно, и повернули общественное мнение Запада против белого дела». Кроме потери морального (да и материального) «кредита» в глазах Запада, погромы вели к разложению армии, к превращению боеспособных и относительно дисциплинированных частей в банды грабителей и убийц. Вероятно, наиболее яркий пример — знаменитый рейд конницы К.К. Мамонтова по тылам Красной армии летом — осенью 1919 г. Вместо того чтобы развивать успех и идти на запад, в направлении Курск — Орел — Тула — Москва, корпус Мамонтова, обремененный обозами с награбленным, повернул на юг, заняв Воронеж. После выхода из рейда осенью 1919 г., в период решающих боев Мамонтов распустил многих казаков корпуса в отпуск. Уже 2 декабря 1919 г. недавний герой был отрешен от должности командующим Добровольческой армией генералом П.Н. Врангелем за «преступное бездействие». Как упоминалось выше, мамонтовцы уничтожали евреев, оказывавшихся на их пути, с таким же пылом, как их сослуживцы на Украине. Грабили, судя по количеству захваченного имущества, всех подряд.
Генерал А.М. Драгомиров, главноначальствующий Киевской областью, которого, по словам В.В. Шульгина, одни бранили за то, что он допустил погромы, а другие за то, что не позволял «бить жидов», еще в октябре 1918 г. говорил редактору газеты «Киевлянин»: иногда ему кажется, что нужно расстрелять половину армии, чтобы спасти остальную. 31 декабря 1919 г., выпивая с тем же Шульгиным по случаю наступающего Нового года в вагоне генеральского поезда, стоявшего в Одесском порту, Драгомиров сказал, что думает так же, как в октябре 1918-го; он лишь досадовал, что не знает, как взяться за дело, и сетовал на круговую поруку: «Я отдавал самые строгие приказы... Но ничего не помогает... потому что покрывают друг друга. ...Какие-нибудь особые суды завести? И это пробовал, но все это не то...»
Драгомиров докладывал Деникину о событиях в Киеве: «Отдельные шайки бандитов начали шарить по еврейским кварталам и вымогать деньги. Несколько мерзавцев, пойманных на месте преступления, были оправданы военно-полевым судом. ...Я вытребовал к себе составы судов и разругал их так, как, кажется, еще никого никогда не ругал... Суд стал выносить смертные приговоры, которые все и были приведены в исполнение...»
Однако более характерной была другая ситуация, описанная тем же Драгомировым; он приказал расстрелять семерых солдат, виновных в убийстве трех евреев в предместье Киева Слободке «ночью, среди полного покоя в предместье», причем первоначально военно-полевой суд приговорил убийц к каторжным работам, а генерал усилил наказание. Однако приговор вызвал невероятное возбуждение «во всех русских» кругах, посыпались десятки ходатайств, за осужденных приезжал просить даже митрополит Антоний, а главное, пошли разговоры, что если приговор будет приведен в исполнение, «то от Слободки не останется камня на камне». Воспользовавшись какими-то новыми свидетельствами, которые, по словам самого Драгомирова, в сущности нисколько не ослабляли основного преступления, он передал дело на вторичное рассмотрение.
«Состояние умов было таково, — писал он главнокомандующему, — что несомненно казнь этих семи солдат закончилась бы местью или в Слободке, или в другом каком-либо месте.
В этом — главная трудность борьбы. Смертной казни в этих случаях применять нельзя, а каторга никого не пугает, так как все уверены, что в Москве будет “амнистия”».
Убийство евреев перестало рассматриваться как преступление; для многих участников Белого движения это стало непременным элементом борьбы с большевизмом или просто рефлексом. Наиболее ярко это показал, на наш взгляд, В.В. Шульгин:
«В одном местечке мальчишка лет восемнадцати, с винтовкой в руках, бегает между развалин, разгромленных кем-то (нами? большевиками? петлюровцами? “бандитами”? — кто это знает) кварталов.
— Что вы там делаете?
— Жида ищу, господин поручик.
— Какого жида?
— А тут ходил, я видел.
— Ну, ходил... А что он сделал?
— Ничего не сделал... жид!
Я смотрю на него, в это молодое, явно “кокаинное” лицо, на котором все пороки...
— Какой части?
Отвечает...
— Марш в свою часть!...
Пошел.
Ищет жида с винтовкой в руках среди белого дня. Что он сделал? Ничего — жид».
Одно из главных отличий погромов периода Гражданской войны от погромов 1881—1884 и 1905—1906 гг. — колоссально возросшее число жертв. Действительно, когда речь идет о десятках и сотнях (нескольких тысячах в период погромов 1905—1906 гг.) убитых, с одной стороны, и десятках тысяч — с другой, это уже другое качество насилия. Если в одном случае мы можем говорить о беспорядках, сопровождавшихся человеческими жертвами, то в другом речь идет об истреблении. Разумеется, не каждый погром сопровождался массовыми убийствами евреев, независимо от пола и возраста; однако такого рода еврейские погромы наблюдались впервые в новейшей истории России и впервые в истории Европы в XX столетии. Г. Абрамсон подчеркивает, что для революционной эпохи характерно продолжительное отсутствие центральной власти, поощрявшее анархию и насилия. Это, несомненно, так; однако мы бы выделили и другую черту, характерную для периода Гражданской войны: антиеврейское насилие впервые начинает исходить именно от власти, точнее, от тех сил, которые претендовали на то, чтобы быть центральной властью. Власть не организовывала погромы, но не предпринимала достаточно решительных мер для их пресечения, применяясь к настроениям войск и фактически санкционируя происходящее. Впервые погромы осуществлялись частями более (белые) или менее (Директория) регулярной армии; на долю войск Директории и ее союзников, а также белых приходится свыше 50% убитых; армейские части оказались лучше «приспособлены» для массовых убийств.
Погромы, осуществлявшиеся добровольцами, были одними из самых кровавых; если от банд можно было отбиться или спрятаться, то укрыться от частей регулярной армии было почти невозможно. По нашему мнению, П. Кенез совершенно прав, когда пишет, что массовые убийства евреев на Украине в 1919 г. были наиболее «современными» и вполне укладывающимися в «традицию» двадцатого века. Массовая резня была идеологически подготовлена: агрессивный национализм, наиболее ярким проявлением которого был антисемитизм, стал суррогатом идеологии Белого движения.
Бесспорно, на наш взгляд, заключение В.П. Булдакова, что «наиболее ужасающей стороной белого террора, как и всех обоюдных репрессивных акций гражданской войны являются еврейские погромы». Полагаем, прав он и в том, что, будь сведения о еврейских погромах на Украине, осуществлявшихся белыми в 1919 г., «правдивыми хотя бы на десятую часть», это значило бы, что за белыми «не было никаких шансов на победу в борьбе за российскую государственность».
В дореволюционной России антиеврейское насилие всегда исходило «снизу» (исключение — депортации еврейского населения в период Первой мировой войны); полиция и войска могли быть пассивны, могли даже сочувствовать погромщикам, но крайне редко были участниками погромов; в конечном счете власть восстанавливала порядок; в 1919 г. уповать на власть не приходилось. Точнее, приходилось уповать лишь на одну власть — советскую.
Трудно согласиться с Р. Пайпсом, который, повторяя идеи И.М. Бикермана, пишет, что в более широкой исторической перспективе еврейские погромы «представляют собой ни что иное, как разновидность общего погрома, распространившегося в то время по всей России». В «широкой исторической перспективе» видно как раз нечто иное. Только евреев в Гражданской войне убивали за то, что они евреи, независимо от пола, возраста и политических убеждений; именно это прежде всего позволяет сравнивать погромы эпохи Гражданской войны с Холокостом, предвестием которого они, на наш взгляд, являлись.
