Руководство восстанием знало, что выдвинутые против СССР обвинения лживы. Однако, стремясь снять с себя тяжкий груз моральной и политической ответственности, оно, а вслед за ним и другие «правдоискатели» полагают, что настойчивое повторение лжи способно затереть исторические факты.
Впрочем, военные и политические выгоды освобождения Варшавы были настолько очевидны, что, если бы не сложилось неблагоприятное соотношение сил на варшавском направлении, советское командование, несомненно, использовало бы все шансы, предоставив решать проблему власти самим полякам. Как уже упоминалось, город должен был быть освобожден силами 1-й армии Войска Польского.
В разгар этой пропагандистской кампании нападкам подвергалось любое проявление объективности. Когда в интервью американской прессе 12—13 августа 1944 года командующий польскими воздушными силами за рубежом генерал Матеуш Ижицкий сказал, что восстание началось слишком рано, что авиация не могла помочь Армии Крайовой и что «соображения стратегического плана задержали начало советского наступления на Варшаву, вследствие чего нельзя было установить надлежащую оперативную связь», — то уже 15 августа генерал Соснковский в письме отругал его за «игру на руку советской пропаганде». Ижицкий вынужден был оправдываться, что текст его интервью был якобы искажен в Соединенных Штатах.
[Читать далее]Дабы приглушить ширившееся недовольство в Варшаве, а также обмануть всех поляков и международную общественность, утверждалось, что Советский Союз знал о восстании, поддерживал его и даже якобы направил в штаб АК офицера связи. Для пропагандистских махинаций использовали особу случайно оказавшегося в Варшаве бывшего военнопленного, а потом офицера армии Власова — РОА («Русская освободительная армия») капитана Константина Калугина. Его-то и выдавали за «офицера связи» Красной Армии при командовании Армии Крайовой...
Кампанию пытались ввести в какие-то разумные рамки некоторые более реально мыслившие политики. Например, министр эмигрантского правительства Кароль Попель, сообщая руководству Стронництва Працы в Польше об усилиях эмигрантского правительства в Лондоне добиться британской и советской помощи, подчеркнул: «Вы обязаны знать, что ничто так не перечеркивает возможности получения этой помощи, как заявления, в которых наши компетентные круги в столице публично обвиняют Советы в умышленном отказе от сражения за Варшаву». Однако эти увещевания действия не возымели.
Интересный, хотя не совсем точный тезис выдвинул по этому вопросу историк-эмигрант: «Уже в первые дни восстания стало ясно, что овладеть Варшавой если и возможно, то лишь частично, и что вероятность достижения этой цели будет, очевидно, уменьшаться вследствие превосходства сил немцев. Но даже в этой обстановке можно было достичь другой поставленной цели — конфронтации с СССР, если бы советская армия захотела разбить немцев в районе Варшавы и приблизиться к повстанцам…»
Обвинения, выдвинутые стороной, представители которой в это же самое время вели переговоры в Москве по вопросу о взаимопомощи в войне, вызвали резкую реакцию Советского правительства. Она была отражена в заявлении ТАСС от 12 августа 1944 года. Как недоразумение либо клевета в адрес советского командования были охарактеризованы в нем намеки прессы и радио польского эмигрантского правительства на то, что якобы «повстанцы в Варшаве установили контакты с Советским командованием, которое не оказало им помощи». ТАСС был уполномочен заявить, что «со стороны польских кругов в Лондоне, несущих ответственность за события в Варшаве, не было предпринято никаких попыток заранее уведомить Советское командование и согласовать с ним какое-либо выступление в Варшаве».
Такие же констатации содержались и в письмах Сталина Черчиллю и Миколайчику, направленных 16 августа: «Ознакомившись ближе с варшавским делом, я убедился, что варшавская акция представляет безрассудную, ужасную авантюру, стоящую населению больших жертв. Этого не было бы, если бы советское командование было информировано до начала варшавской акции и если бы поляки поддерживали с последним контакт».
Далее Сталин писал: «При создавшемся положении советское командование пришло к выводу, что оно должно отмежеваться от варшавской авантюры, так как оно не может нести ни прямой, ни косвенной ответственности за варшавскую акцию».
В ответе на совместное послание Рузвельта и Черчилля от 20 августа, в котором они просили, чтобы Красная Армия осуществила сбросы оружия повстанцам, Сталин подчеркнул, что «с военной точки зрения создавшееся положение, привлекающее усиленное внимание немцев к Варшаве, также весьма невыгодно как для Красной Армии, так и для поляков». Далее он заверил, что в условиях немецкого контрнаступления под Варшавой «Красная Армия не пожалеет усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков». Вместе с тем Сталин констатировал: «Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы».
К вопросам, связанным с Варшавским восстанием, Сталин возвращался и позже не только в беседах с поляками. Генералу де Голлю он говорил, что, «если бы советское командование спросили, может ли оно оказать военную помощь восстанию, оно заранее ответило бы, что не готово к этому. Речь идет о том, что Красная Армия к тому времени прошла с боями 600 километров от Минска до Варшавы. В то время как Красная Армия приблизилась к Варшаве, ее артиллерия со снарядами отстала на 400 километров. Красная Армия не была готова немедленно наступать на Варшаву. Но ее об этом никто не спросил. Народ знает об этом и возмущен тем, что его втянули в авантюру. Много жертв»...
Какие факторы могли повлиять на такую драматически острую и жесткую, явно одностороннюю, хотя и несколько видоизмененную в начале сентября оценку восстания?
Принципиальное значение имела здесь враждебная по отношению к СССР политика лидеров правительственных группировок, метившая также в единство антигитлеровской коалиции, отражавшаяся в особенно резких формах на страницах как эмигрантской, так и проправительственной печати в Польше. Она воплощалась также в радиограммах, распоряжениях и инструкциях эмигрантского правительства для подполья на территории страны, содержание которых, несомненно, не могло оставаться тайной для Советского правительства.
Уже в ходе переговоров в Москве в начале августа 1944 года Сталин обратил внимание Миколайчика на то, что аппарат, подчиненный эмигрантскому правительству, ведет яростную антисоветскую пропаганду, рисуя Советский Союз как нового оккупанта, с которым также предстоит вести борьбу. Он обвинил руководство АК в организации беспорядков, укрывании оружия, в нелегальной мобилизации в тылу советских войск и отправке отрядов в леса, а также в организации покушений на коммунистов и других прогрессивных деятелей...
В этом, собственно, не было ничего нового. Подобную же позицию советская сторона занимала по отношению к любым организациям и формированиям, включая и АК. Руководство проправительственных группировок не изменило, однако, линии своего поведения, направленной на провоцирование польско-советских конфликтов и придание им международного характера.
К разосланным на места еще до восстания в Варшаве приказам генерала Соснковского и генерала Коморовского об организации в тылу Красной Армии новой конспиративной сети добавлялись новые, и это в тот самый момент, когда Варшава ждала помощи Красной Армии для избавления от невыносимых мук. Эти приказы имели целью обострить обстановку и спровоцировать конфликты. 12 августа командующий АК приказал комендантам округов и командирам дивизионных группировок «сосредоточить отряды в удобных для обороны местах. Свое местоположение определить в центре группировок». И далее: «Не допускать разоружения дивизионных группировок, в случае применения силы переходить к самообороне». 14 августа он доложил генералу Соснковскому о подготовке новой сети радиосвязи: «В период оккупации страны большевиками я намерен иметь надежную связь в рамках новой подпольной организации между нею и вами; добиться этого предполагаю прежде всего с помощью вновь организованной сети связи N, объединяющей 24 радиостанции... В новой сети я собираюсь перейти на режим работы русских радиостанций и стараюсь раздобыть его в стране...»
В это время в тылу Красной Армии действовало 20 подпольных радиостанций, связанных с лондонским центром, из них 7 — в Люблинском округе АК, 3 — в Жешувском подокруге АК, 6 — на территории СССР (Вильнюс, Браслав, Новогрудок, Брест, Львов-2). На случай освобождения Варшавы и других районов Польши командующий АК предусматривал, что непосредственное руководство округами АК примет лондонский штаб главнокомандующего.
Отдававшие эти приказы уже тогда вполне ясно понимали, что Красная Армия, как и любая другая, ведущая боевые действия на фронте, не потерпит в своем тылу ни вооруженных формирований, не связанных с нею союзом, ни нелегальных организаций, ни подпольных радиостанций. Таким образом, по-прежнему имело место сознательное провоцирование конфликта в расчете на превращение его в международный скандал и обострение отношений внутри антигитлеровской коалиции. Этим же целям служили и упомянутые ранее приказы саботировать мобилизацию в Войско Польское.
Совокупность этих действий, несомненно, повлияла и на негативную политическую оценку Варшавского восстания, выраженную официальными советскими органами. Способствовала этому и двуличная позиция премьера Миколайчика на августовских переговорах в Москве. Демонстрируя стремление к договоренности, он одновременно не желал признать этнографический принцип при демаркации польско-советской границы и прийти к соглашению с ПКНО, что препятствовало разрешению жгучих польских вопросов.
Оценка Сталина резко отличалась, особенно в выводах, от позиции варшавской ППР, которая считала, что советская помощь, хотя бы в виде сбросов с воздуха, будет способствовать формированию у варшавян дружественного отношения, симпатии к СССР, а также убеждать в правильности политической линии партии и КРН. Однако в охваченной восстанием Варшаве не могло быть и речи о какой-либо взаимной консультации, обмене взглядами или хотя бы информацией. Ибо, как показывают исследования, в Варшаве до самой середины сентября не действовала ни одна радиостанция, которая поддерживала бы связь с советскими или польскими штабами на восточной стороне фронта. Можно предположить, что суждение Советского правительства не было бы столь упрощенным и категоричным, если бы и ему, и прежде всего польским властям в Люблине была известна позиция коммунистов Варшавы, их отношение к вопросу о восстании и принятые ими решения.
Одной из давних целей антисоветской кампании было вызвать трения между западными державами и Советским Союзом.
Антисоветская акция, проводимая параллельно в Варшаве и в Лондоне, совпадала в то время с известной напряженностью в советско-британских отношениях. Факт, что вместе с успехами советских освободительных операций росли опасения Черчилля, что сферы британского влияния и капитализма в Европе сузятся. С другой стороны, британский штаб и сам Черчилль, чрезвычайно оптимистически оценивая стратегическую ситуацию, были уверены в возможности одержать победу над Германией даже без участия Советского Союза. «Великолепные и крупные победы, одержанные во Франции, — писал Черчилль Рузвельту, — сильно изменяют обстановку в Европе, и, может быть, победа, одержанная нашими армиями в Нормандии, превзойдет по своим масштабам все, чего когда-либо достигали русские». Успешные операции западных армий во Франции британский премьер оценивал как шанс на быстрое занятие ими всей Европы и изменение соотношения сил внутри коалиции.
Польские дела представлялись тогда Черчиллю весьма благоприятным поводом для оказания давления на СССР с целью ограничить его влияние в странах, освобождаемых именно Красной Армией. В британской прессе и радиопередачах стали появляться критические выпады в адрес СССР. Так, 21 августа Би-би-си передала комментарий Э. Монтгомери, полемизирующий с московской «Правдой». В конце августа в «Ньюс кроникл» появилась статья В. Бартлетта, в которой он писал, что «Россия затрудняет помощь Варшаве». Все это немедленно после передачи по лондонскому радио перепечатала проправительственная польская пресса в Лондоне и Варшаве.
Однако фактом было и то, что большая часть британской прессы с симпатией относилась к СССР и его военным усилиям. В связи с этим Черчилль 23 августа 1944 года отдал распоряжение своему министру информации дать в прессе публикацию о мнимом нежелании СССР оказать помощь Варшаве. Это было связано с постановкой британским правительством вопроса о челночных полетах над Польшей, с посадкой на аэродромах в Советском Союзе и с отсутствием ответа на него с советской стороны. По замыслу Черчилля, это должно было избавить англичан от ответственности за рискованные и обременительные поставки оружия, которые можно было переложить на американцев, имевших соглашение с СССР о челночных полетах, и вместе с тем возложить ответственность на Советский Союз за отказ от этих полетов…
Следует, впрочем, отметить, что вскоре англичане сменили тон по отношению к советскому союзнику. Причиной тому явилось не столько выраженное 10 сентября Советским правительством согласие на возобновление челночных полетов, прерванных 27 июня 1944 года в результате сильного разрушения предоставленных американцам под Полтавой аэродромов после мощных налетов немецких бомбардировщиков, сколько приостановка англо-американского наступления на Западном фронте после немецкого контрудара. Черчилль вновь предпринял попытки снять напряженность в отношениях с советским союзником, а также способствовать новому визиту Миколайчика в Москву.
Лидеры сторонников эмигрантского правительства в Польше, как и сторонники Соснковского в эмиграции, не упускали все же случая торпедировать даже минимальные возможности достигнуть договоренности с СССР. Это нашло выражение, в частности, в их отношении к проекту меморандума эмигрантского правительства, переданного Миколайчиком из Лондона по радио 22 августа 1944 года. В нем он повторил представленную ранее в Москве концепцию допуска ППР в правительство… и соглашался на переговоры о восточной границе, полагая, что таким способом добьется исключения КРН и ПКНО из дальнейших переговоров. Одновременно Миколайчик сообщил в Варшаву позицию Заграничного Комитета ППС, отвергавшую возможность урегулирования вопроса о границах до окончания войны, равно как и возможность соглашения с ПКНО.
В руководстве проправительственных группировок в Варшаве разгорелась жаркая дискуссия по этому проекту. Рада Едности Народовой под давлением «людовцев» вначале приняла его с далеко идущими поправками. Крайова Рада Министров в своих замечаниях назвала проект капитуляцией, отвергнув, в частности, возможность «относиться к «Роле» (Жимерскому), Берлингу или прочим наравне с легальным командованием нашей армии». Она дала также своеобразную оценку военной обстановки, являвшуюся не столько отражением действительности, сколько надеждой на распад антигитлеровской коалиции и даже на конфликт между СССР и западными державами: «Чаша политических весов явно склоняется на сторону англосаксонских союзников, а не Советов. Этот процесс будет быстро углубляться. Решительный перелом наступит». Командующий АК охарактеризовал правительственный проект как «всецело капитулянтский», как «уход с платформы независимости», пригрозив при этом: «Если будет необходимо, мы повторим эти аргументы каждому, кто покусится на нашу независимость».
На позицию вожаков пролондонских группировок в стране определенное влияние оказали демарши генерала Соснковского, который слал пространные депеши командующему АК, а также президента Владислава Рачкевича, который в длиннейшей радиограмме, переданной делегату правительства 24 августа через радиостанцию главнокомандования АК, то есть минуя премьера Миколайчика, уговаривал отвергнуть меморандум. Объем этой корреспонденции показывает, насколько больше времени тратили повстанческие радиостанции на нее, чем на вопросы принципиального значения для судеб Варшавы и ее жителей.
Руководство ППР в восставшей Варшаве узнало о содержании меморандума из проправительственной прессы и подвергло принципиальной критике высказывания о неприкосновенности польской конституции 1935 года. «Эти люди еще не способны сегодня отделить собственную позицию, собственные амбиции от интересов и насущных потребностей народа, — писала газета ППР. — Факт, что эта дискуссия ведется в залитой кровью, осажденной, взывающей о помощи Варшаве, красноречивей слов».
Меморандум эмигрантского правительства 30 августа был передан правительству СССР, которое направило его ПКНО, признав, что это внутренние дела Польши. ПКНО отверг его как противоречащий интересам Польши, игнорирующий факт существования КРН и ПКНО.
В то самое время, когда Миколайчик предложил Советскому правительству открыть переговоры, он дал интервью британской прессе, в котором выдвинул ряд обвинений в адрес СССР. Сообщив, что Варшавское восстание — результат решения внутри страны, принятого в соответствии с указаниями правительства, о котором союзники были проинформированы, он уверял, что «Москва обещала помощь, которую до сих пор не предоставила». Он утверждал, будто 31 июля в Москве предупреждал Молотова о том, что ожидает «взрыва в Варшаве». В действительности же, как он сам подтвердил 2 августа в телеграмме вице-премьеру Квапиньскому, он предлагал лишь «согласование дальнейшей совместной борьбы против немцев», а о восстании «вспомнил» только 3 августа в беседе со Сталиным. Другим доказательством, что Советское правительство якобы было предупреждено о восстании в Варшаве, должны были быть... радиограммы, отправленные из Варшавы 7 и 8 августа Калугиным и «Монтером», опубликованные в Варшаве 31 августа в бюллетене Бюро информации и пропаганды Армии Крайовой. С тех пор они использовались в антисоветских целях как на территории Польши, так и за границей. В частности, их поместила 12 сентября 1944 года «Таймс» как исходящие «из официальных польских источников».
Антикоммунистическая и антисоветская кампания развертывалась среди жителей Варшавы, и особенно среди повстанцев, по мере нарастания их недовольства против лидеров сторонников правительства. Обозреватель Бюро информации и пропаганды АК считал это недовольство следствием влияния «коммунистической пропаганды», например в северной части Средместья, где раздались голоса, что «виновников восстания нужно повесить, создать вне АК народные комитеты, которые бы призвали на помощь советские войска». Заместитель начальника Бюро информации и пропаганды главнокомандования Армии Крайовой майор Тадеуш Вардейн-Загурский настроения в Старом Мясте охарактеризовал так: «Восстание зашло в тупик... Сейчас единственный выход — помощь большевиков, которая уже сегодня ожидается с нетерпением. Главнокомандование АК, чувствуя свою вину за преждевременное восстание и полное бессилие изменить ход событий, опасается, чтобы пропаганда не сделала какого-либо (в их представлении) неверного шага и не обострила вопроса, кто ответствен за неудачи». Страх перед ответственностью сквозил также в радиограмме Крайовой Рады Министров от 20 августа, в которой отмечалось, что «есть приказ о марше «Роли»-Жимерского для освобождения Варшавы и наказании виновных за пролитую варшавянами кровь вследствие преждевременного восстания».
Пропагандистский эффект антисоветской кампании все же оказался значительно меньшим, чем ожидался. «Антисоветская пропаганда, начало которой положил «Шанец», вызывает негативную в адрес ее организаторов реакцию. Ныне общество отгоняет от себя какую бы то ни было мысль о возможности борьбы с Россией», — комментировал ситуацию обозреватель БИП главнокомандования АК. Подобную оценку давала и контрразведка штаба округа АК в своем донесении: «По отношению к Советам часть населения, особенно политически неопытная и довольно легко поддающаяся в этих тяжелых условиях любой демагогической агитации (поиск виновных), занимает позитивную позицию прежде всего потому, что именно Советы способны положить конец преступной акции немцев против Варшавы. Как сторонники сотрудничества с СССР, так и противники Советов с нетерпением ожидают вступления Красной Армии в Варшаву, что означало бы конец господства немцев в столице. Даже среди противников Советов раздаются голоса, что следует временно согласиться на советские условия, дабы немедленно получить помощь, а политическая развязка наступит позднее, при участии англосаксов».
Причины малой эффективности пропагандистской акции, развернутой против СССР и ПКНО, были различными. Повлиял и тот факт, что одновременно гитлеровцы также пытались развернуть среди населения Варшавы антикоммунистическую и антисоветскую пропаганду, чтобы внести раскол в ряды сражавшихся. С первых дней восстания немецкие самолеты сбрасывали над районами города, объятыми восстанием, листовки...
Единственной политической силой, которая противостояла дезинформации населения Варшавы и утаиванию от него истинного положения дел и одновременно предлагала реальный выход из сложившейся обстановки, были организации, связанные с Крайовой Радой Народовой и Польским комитетом национального освобождения, а прежде всего с Польской рабочей партией и Рабочей партией польских социалистов (РППС).
Выходившая на Старом Мясте газета варшавского руководства ППР разоблачала позицию лидеров проправительственных группировок: «Общее мнение таково, что момент восстания был выбран неправильно, ошибкой было и отсутствие согласования действий с Красной Армией и с западными союзниками. Оказывается, решающую роль здесь играли не военные, а чисто политические соображения определенных узких эмигрантских кругов... Не сделано главное — не налажено непосредственное взаимодействие с наступающими на Варшаву советскими частями, а в обращениях к мировой общественности продолжают обходить молчанием Советский Союз»...
По мере того как руководство ППР и АЛ все лучше ориентировалось в сложившейся трагической обстановке, у него созревала концепция выхода из нее. Таким выходом было признано установление контакта сражавшихся в Варшаве сил с командованием советских и польских войск и с ПКНО в целях координации действий против немцев и освобождения столицы. Начиная с 5 августа, делегации АЛ многократно предлагали Делегатуре и командованию АК согласиться на это, выражали готовность принять участие в организации этой связи. К сожалению, эти предложения встречали весьма уклончивые ответы, содержавшие ссылку на радиограмму командования АК, переданную 8 августа в Лондон, но адресованную маршалу Рокоссовскому.
Поняв, что командование АК в действительности и не собирается взаимодействовать с Красной Армией, а только пытается создать видимость готовности к этому, варшавское руководство ППР и АЛ 15 августа предприняло попытку установления непосредственного контакта с ПКНО и Главным командованием Войска Польского в Люблине. Однако при переходе линии фронта погибла при взрыве мины связная варшавского штаба АЛ Анна Сконецкая, несшая письмо, а оставшаяся в живых Владислава Пясковская из пражского округа АЛ смогла лишь устно пересказать известные ей сведения, что не встретило должной реакции.
Разумно и решительно противостояла антисоветской пропаганде печать ППР. «Глос Варшавы» писал: «Мы являемся свидетелями усиленной антисоветской кампании, развязанной сторонниками правительства. Тон официальной прессы заставляет думать, что установление каких-либо отношений с Советским Союзом отнюдь не является ее целью, напротив, она использует все, чтобы еще более ухудшить эти отношения. Для любого беспристрастного наблюдателя сочетание самых яростных атак на Советы с требованием от них помощи является чем-то абсурдным... Эти две вещи совместить не удастся... Это доказательство тяжелой и неизлечимой болезни, подтачивающей наше политическое руководство».
Аналогичную оценку дала газета командования АЛ на Жолибоже: «...все согласны с тем, что единственная сила, способная освободить Варшаву, — это приближающаяся с востока к Варшаве советская армия. Исчезают антипатии и предубеждения. Каждый здравомыслящий житель столицы отдает себе отчет в том, что борьба в городе может быть только дополнением к операциям по изгнанию немцев из Варшавы и что сегодня, раз уж восстание вспыхнуло, его во имя спасения населения следует продолжать, но решающим для освобождения Варшавы может стать только удар с востока, овладение городом частями Красной Армии и Польской Армии, взаимодействующей с советским войском».
Руководство ППР в Варшаве в то время не имело контакта с Центральным Комитетом партии в Люблине. Несмотря на это, их позиции по принципиальным вопросам были относительно близки. Так, конференция делегатов ППР освобожденных районов, собравшаяся 20 августа 1944 года в Люблине, резко осудила «преступное легкомыслие» организаторов восстания и предложила создать в освобожденных районах комитеты помощи населению столицы. Конференция подчеркнула, что «только самоотверженные усилия всего народа при опоре на героическую вооруженную борьбу Войска Польского и союзнической Красной Армии несут освобождение Варшаве».
Критикуя правительственные группировки, отвергнувшие конкретные предложения по подлинному налаживанию взаимодействия, орган Армии Людовой 28 августа писал: «Тяжелую ошибку, совершенную инициаторами восстания, не установившими никакого военного взаимодействия с советской армией, не оправдает ничто... Но как оценить факт, что после четырех недель борьбы в таких условиях и обстоятельствах ответственные за восстание не поняли, что наладить этот контакт и взаимодействие необходимо?.. Любая борьба должна иметь какую-то перспективу. Перспектива же нашего восстания зависит от планов советского наступления... Поступки ответственных деятелей производят впечатление, что это их не интересует».
