Из книги Ивана Алексеева (Небутева) «Из воспоминаний левого эсера (Подпольная работа на Украине)».Четыре месяца существования Одесского Совета, после ухода Большевиков были месяцами мытарств, унижений и постоянных сделок с совестью.
Обрабатывали рабочих, настраивая их против большевиков, которые фактически находились в Советской России. Призывали рабочих к выдержанности по отношению к реакции, принесенной на штыках австро-немецкого командования.
Боролись с тем, чего не было. Сгибались перед тем, что давило...
На Украине царила бешеная реакция. Карательные немецкие отряды ездили из уезда в уезд. Артиллерийским огнем сносились целые деревни. Героическая вспышка Николаевских рабочих повлекла за собой жестокую расправу...
Отбирали хлеб. Уводили коров и лошадей. Расстреливали: за подброшенную винтовку, за то, что кто-нибудь назвал тебя большевиком. Насиловали женщин. Стариков пороли шомполами.
Другого выхода, как умереть с винтовкою в руках не оставалось.
Они выступали, а с ними беспощадно расправлялись...
Большевикоедство у нас в комитете было так модно, что оно распространялось и на свои оппозиционные круги. Слово «большевик» подвешивали при нужде и без всякой нужды к каждому, кто не принимал позиций покорности...
[Читать далее]Военный отдел окончательно сформировался, когда к нам приехал из Киева Пашутинский.
Он член Всеукраинской Военной Организации... Всегда ест фрукты и оглядывается по сторонам. Это он проверяет, нет ли за ним слежки.
У него много денег. Но организации он их не дает.
С ним приехали Миша и Коля. Они утверждают, что Пашутинский талантливый организатор и хороший боевик. На нас пока он такого впечатления не производил.
Нас удивлял его подход к работе. В большинстве случаев он проводил ее через наемных лиц. Его окружали часто какие-то подозрительные босяки. Чтобы смягчить впечатление, он называл их анархистами. Его взаимоотношения с ними имели тоже много странного.
Перед выполнением того или иного акта они подолгу и старательно торгуются. Набавляют и скидывают. Расходятся и сходятся опять. Как на базаре. В том случае если сделка состоится, он дает задаток...
Получившие задаток иногда его обманывали. Иногда обманывал он.
При таком способе работы подпольная романтика не только вытеснялась прозой, но и сама проза оказывалась слишком прозаичной.
...провалились наши явочные квартиры. На центральную из них приходили клиенты Пашутинского. Он нанял их взорвать, какой-то мост и не уплатил деньги. А дал адрес штаб-квартиры и сказал, что там уплатят. Вот они и пришли. В случае неуплаты угрожали выдать.
…я и начал знакомиться с Киевской организацией и ее отдельными работниками.
Центральная квартира находилась на Владимирской 103...
В комнатах табачный дым — не продохнуть. На полу плевки и окурки. Некоторые из них успели пожелтеть от времени. На столе своеобразный винегрет. Здесь смешались в одну кучу селедка, огурцы, яблоки, книжки и газеты. Этот художественный пейзаж дополняют неубранные кровати, из-под которых торчит грязное белье, уживающееся в соседстве с еще более грязными и мокрыми сапогами.
В этом очаровательном павильоне живут: Пашутинский, Гамза, Александровский, Вертаньин (Демиденко), Степной и изредка заходит Зубок.
Гамза упражняется в писании стихов. У него слишком грубые, чтобы не сказать больше, остроты. Когда он говорит, остальные смеются. Одни заискивающе, другие снисходительно, в зависимости от занимаемого положения.
Александровский сосредоточен, аккуратен, предупредителен. Он служит во Французском шпионаже. Когда-то его послали в Москву для связи с ЦК ПСР и Французским консульством. Он у последнего получил деньги на работу по шпионажу и приехал «с средствами». Комитетом он исключен из партии, но продолжает жить на явочной квартире.
Пашутинский растянувшись на кровати читает новую поэзию.
Между ними волчком и заискивающе кружится Степной. Он пробует острить, но кроме жалких потуг ничего не удается.
В этот день они все были голодны. У Пашутинского случайно не оказалось денег. Все с воем набросились на меня, хотя мы были еще не знакомы. Я дал им семьдесят рублей. И вот начался подлинный Содом. Крики и визг, спор — кому идти за хлебом. Тянут жребий.
И это подпольная квартира революционеров!..
Мы с Пашутинским встречаемся в саду против университета. Здесь я получаю для организации инструкции, здесь же он изредка дает по одной-две тысячи руб. на командировки разъезжающимся боевикам.
Семь дней назад, он обещал на завтра принести деньги и с тех пор пропал. Ни в саду, ни на Владимирской не появляется.
Я пошел к Наде Волковой с тем, чтобы через нее связаться с Пашутинским...
Но по дороге к Наде я неожиданно встречаю и виновника своего визита — Пашутинского.
Между нами произошло крупное объяснение. Я сказал, что привлекаю его к партийному суду.
Денег у него уже не было. Проконтролировать я его не мог...
Пашутинский заявил, что он оставляет Киев и направляется по губерниям в объезд, для проверки работы на местах...
Казначеем у нас т. Сухомлин. Есть ли у него деньги, я не знаю. Не имею и адреса его квартиры. После отъезда Пашутинского я попросил Аню Кныш, чтобы она к нему сходила за деньгами. Дал записку. Мы незнакомы, но ему известно, что кроме меня в Киеве больше никого нет. Аня возвратилась и сообщила, что Пашутинский перед отъездом взял последние деньги. Касса пуста.
Одесса и Чернигов запрашивают денег. Киевская организация начинает замирать. Мы тщетно целую неделю бились над разрешением финансовой проблемы...
В городе находилось Датское консульство. По нашим сведениям, там много лежит денег, спрятанных на всякий случай буржуазией. Произвели обследование, но результат плохой. Шестьдесят-семьдесят процентов за то, что лучшие боевики на такой экспроприации должны погибнуть, прикрывая отступление. А худшие неизвестно как используют такой дорогой ценой доставшиеся деньги. От этой мысли надо было отказаться.
Я предложил другой план — связаться с коммунистами, придти к ним с докладом от какой-нибудь зафронтовой организации, выдать себя за коммуниста и попросить денег для этой мифической организации...
На Владимирской -103 продолжали праздновать. Каково их отношение к организации, никто не знал. Использовались они Пашутинским непосредственно. Но когда и как, оставалось загадкой. Там создавались различные проекты, которые никогда не претворялись в жизнь. Писали стихи, которых никто не читал, и вообще отдыхали...
Игнорировали мы и Киевский областной комитет. Мы знали, что он никогда не даст своей санкции на все те акты, которые выполнялись боевиками. Умеренный по своему составу, он никак и ни за что не мог уйти в подполье. Многие из них были бы не против, если бы кто-нибудь вдруг без «эксцессов» произвел переворот в пользу учредительного собрания. Они кричали бы такому герою осанна. Но этого не могло быть. Большинство из них понимало, что чудес не бывает, и что падение Скоропадского не знаменует собой господство «Третьей силы». А понимая это, оно предпочитало остановиться на позициях нейтралитета по отношению к борющимся силам. Советы к этому времени отрицались не только, как форма власти, но даже и в их первоначальном виде — Совет как классовая организация...
Герман... поехал для переговоров с Шрейдером. Я слышал о результатах переговоров с генералом Добрармии Романовским.
Он просил у Романовского разрешения на формирование при Добрармии эсеровских отрядов, которые находились бы под общим добровольческим командированием, но с сохранением некоторой внутренней автономии. Заботу о снабжении этих отрядов должна была взять на себя добровольческая армия. Она же должна была отпустить первоначальный кредит на формирование.
Генерал отказал. Но у Германа еще сохранились надежды на то, что он может передумать.
Переговоры происходили в присутствии Румынского атташе, чему он придавал большое значение...
Не получив от ген. Романовского удовлетворительного ответа, а главное, денег, или получив их очень мало, он связался через третьих лиц с неофициальным союзническим представительством при добрармии и подал ему соответствующую смету. Здесь переговоры шли удачней. Ему обещали утвердить смету чуть ли не до миллиарда руб. в месяц и дали «немного» денег. Кроме того они сделали на наш «вид труда» определенные заказы.
Запас его информации не исчерпался этим. Оказывается он приехал с Дона не один, а в обществе нескольких офицеров и в частности один из них Чекалин — «пережил потрясение в личной жизни и жаждет какого-нибудь общественного подвига». Так вот этому потрясенному и жаждущему подвига человеку он предлагает выкрасть Раковского, а с ним и других более видных членов Советской делегации, для того чтобы потом держать их у себя в качестве заложников...
— Не думаете ли Вы, Иван Яковлевич, что все затронутые Вами вопросы глубоко принципиальны и требуют по меньшей мере санкции комитета, спрашиваю я.
— Глупости, разве мы не знаем состав своего комитета. Фрумины и Скловские просто дрожат за свою шкуру. У нас на все имеется разрешение и санкция ЦК. Центральный комитет знает нашу работу в точности и одобряет ее, — возразил он.
— Ну, а вот Раковский, ведь за ним и так гоняются несколько офицерских банд, так неужели Вы находите возможным для себя солидаризироваться с этим хулиганьем.
— Офицеры-то может и гоняются, но для нас от этого нет пользы никакой...
Новая встреча с Германом у меня произошла на квартире Камиллы Ивановны. Он потребовал подробный отчет о работе. И предложил на будущее время вести запись №№ испорченных вагонов и паровозов. Это уже было верх цинизма, когда он обосновал свое требование тем, что союзники без подробных отчетов не дадут больше денег.
Помимо всяких принципиальных соображений из этого требования об отчетах вытекало то, что боевики лишались права на побег — эту единственную форму самозащиты. Взорвавши полотно, они должны стоять на месте, чтобы записать № опрокинутого паровоза...
Целыми днями ничего не делаем, кроме того, что ведем длинные политические дискуссии. Собираемся у Камиллы Ивановны по 10-15 человек и открываем диспут. Я, Жорж, Белоруссов, Воробьев, Пархоменко, Аня Кныш и изредка показывается Сологуб. Все мы в той или иной степени изобличены в «неблагонадежности» и чистая публика относится к нам с заметным подозрением.
Организация окончательно преобразилась. Кто только сюда не приходил! Полная коллекция всех оттенков антисоциалистической мысли. От либеральной демократии до самой матерой реакции. Все здесь находили себе место. Для полного ансамбля не хватало напрактиковавшихся погромщиков, но скоро появились и они. Раз возмущенная Аня Кныш рассказывает, что к ней на явку пришли два офицера. Спросили Германа. А потом вдруг заявили, что, судя по рассказам Германа, они были лучшего мнения об организации, а теперь при личном ознакомлении с нею к своему ужасу нашли, что здесь 50% жидов.
От союза Возрождения вошли к нам капитан Павлов и какой-то генерал, фамилии которого я не помню. Крамольный дух подпольщины стал быстро вытесняться. Его сменили иные настроения. Если раньше кто бравировал своей революционностью, то теперь наблюдается обратное. Обращаются друг к другу: господин генерал, господин полковник. Прапорщика называют капитаном, капитана — полковником и т. д.
На первом же заседании я поставил вопрос о съезде организаций. Возражали Герман и Чекалин. В своих возражениях они приписывали мне желание сорвать работу.
Провалив мое предложение и продолжая закреплять линию новшеств они предложили избрать, для руководства работой пятерку с диктаторскими полномочиями...
С каждым днем больше и больше организация начинала принимать реакционно-черносотенный характер.
Германская революция явилась новым условием, толкавшим на пересмотр своих позиций.
Часть боевиков отказалась от работы. Другие замкнулись каждый сам в себя. Барахтаются и копошатся. Перетряхивают свой идейный багаж. Ищут каждый сам себя. Вопрос о выходе, для большинства уже решен; некоторые еще колеблются. Я ищу связь с левыми с.-р-ми, для передачи им всего аппарата в целом, но они после Эйхгорновского акта так глубоко законспирировались, что найти их не столь легкая задача.
На совет партии меня от Военной организации не пропустили. Закончился он не победой оппозиционных кругов, а их поражением. Военную организацию взял под свое высокое покровительство приехавший в это время Бунаков. Он призывал примириться со всеми ее «недочетами» и помнить, что она только ставит конкретно вопросы борьбы с Советской властью...
Пронеслись слухи, что в Одессе ожидается высадка союзнического десанта. Наша «пятерка» активно готовится к встрече интервентов. …решено было направить полковника Липеровского и полковника Михайлова... Там под покровительством французского командования они должны были начать формирование своих частей.
Практическая работа в Киеве остановилась со дня нашего отказа принимать «заказы». Организация ждала своих дней и союзников. А пока ходили и заседали. Говорили. Строили планы. Прожигали жизнь.
Герман в большинстве случаев приезжал на «конспиративную» квартиру в автомобиле, что наводило на размышления о его связи с правительственными сферами.
Германа окружили родственники. Они тоже эс-эры и тоже боевики. Образ жизни ведут и спокойный и широкий. Не подполье, а масленица.
А плюс к этому поджидали поручика Егорова, который должен был привезти деньги. Его уже давно послали для связи с Ц. К. и союзнической миссией. Время и вернуться.
«Жили хорошо и ожидали лучше».
Несколько удивлял нас комитет. В летний период его отношение к В. Ор. было оппозиционней. После же совета партии наступило, как будто, перемирие. Политически это понятно. Новый состав организации пойти «на большевистские авантюры» не мог. Карательные отряды под откос спускать не будет. Его практическая работа не расходится с тактикой партии в политике. И тем не менее мы в праве были ожидать, что Комитет откажется от организации, в которую пришли братья Коварские, полковник Параделов, еще полковник, еще полковник и еще полковник. Но этого не случилось.
Комитету в это время задавал тон только, что приехавший член ЦК. Тимофеев. И нельзя сказать, чтобы этот тон отличался большой ясностью. «Не с интервенцией, не против интервенции, а помимо интервенции», - писал он. Ну, а как помимо, спросил я. — Так, не с ними и не против их - был ответ...
Военная организация сделала собственно только расшифровку этому запутанному положению. Помимо — значит с ними.
Пока же в ожидании Союзников ведутся переговоры с польскими легионерами П.П.С. — «В хорошем хозяйстве всякая дрянь нужна».
Кто-то кому-то дает деньги. Мы полякам, или поляки нам не разберешь. Дружба, да и только.
На заседание явился весь «цвет» организации...
Заседание открыл Герман. Я прошу слова. Герман стучит кулаком по столу. — Тов. Небутев, я Вас призываю к порядку, это Вам не совдеп.
— Я до сих пор полагал, что это и не жандармское управление, — подаю я реплику.
— Тов. Небутев, я Вам не дал слова.
— Вы еще и не избраны председателем.
— Тов. Небутев, я Вас прошу удалиться с заседания.
— Да я сейчас это с удовольствием сделаю.
В благонамеренном обществе поднялся ропот. Пред ними производить демонстрацию глупо. Желая выяснить отношение к этому вопросу представителя комитета я спрашиваю. — Вы меня лишаете слова по личной инициативе или постановлением пятерки. — Постановлением пятерки, был ответ.
Я вышел один. Жорж, Белоруссов и Петров безмолвствовали. Представитель комитета тоже.
На следующий день Герман приехал ко мне на квартиру от имени пятерки с извинениями, но я просил квартирную хозяйку его не впускать.
Через день я с боевиками, квартирами и аппаратом связи перешли к левым с.-р.м.
Через неделю я получил письмо от Грабянко. Она писала, что вся одесская организация целиком перешла также к левым эсерам...
Кудря и Павлов, не выдержавши этой атмосферы, сбежали на фронт и примкнули к Петлюровским повстанцам. В. Организация приняла резко выраженный тип белогвардейской банды. Она, как проститутка, могла продать себя, кому угодно только лишь не большевикам и не левым с-р.
Каков был ее финал, предугадать нетрудно: Герман с добровольцами скрылся за границу...
Мы долго сидели молча и подводили печальный итог.
Сотни товарищей погибли на Украине на боевой работе. И, все это оказалось, для того, чтобы потом кто-то в пространном отчете претворил героические порывы в деловые цифры, за которые союзники дают деньги...
Бунаков из Киева проехал на Ясское совещание. Возвратившись в Одессу, он большую часть времени проводил у Ка—Де. Как-то удалось его затянуть в свой комитет. Грабянко потребовала отчета о Ясском совещании; вопросы она ставила ребром: Договаривались ли Вы с Союзниками и Милюковым о едином фронте против большевиков. — Договаривались. А за этим следует целый поток разъяснений...
А Киевский комитет начинает подмигивать Петлюре. Несмотря на все свои недостатки, он покладистый. При каких угодно положениях может существовать легально.
— «А пятна и на солнце бывают», - сказал мне при встрече Сухомлин.