[ Ознакомиться]
Курбский рассказывает, что в 1560 г. Сильвестра и Адашева осудили, не выслушав их оправданий, потому, что признали в них злодеев и чаровников. Он же передает, что в Москве казнили женщину высокой добродетели и аскетического образа жизни, потому что ее необыкновенные душевные свойства заставили в ней заподозрить колдунью, способную извести царя своими чарами.
У большинства историков в характеристиках Грозного все его казни смешиваются воедино и приводятся безразлично в доказательство его свирепости. А между тем следовало бы различить политические и колдовские процессы. В первом случае мы имеем дело с проявлениями распаленного гнева к изменникам родины, но в то же время с мотивами рационального характера. Во втором – с чем-то стихийным, когда Иван IV разделял суеверие со своими современниками. Нам интересно было бы знать, что бы стал делать сам Курбский на месте Грозного – ведь он целиком разделяет веру в колдовские воздействия: порчу нрава царя, его поворот к жестокостям он приписывает силе чар, которыми располагали его "злые" советники, сменившие "добрых".
И опять мы имеем случай напомнить, что в смысле распространенности суеверий Москва XVI века недалеко отстояла от Запада: как раз эпоха гуманизма и реформации была временем наибольшего неистовства в преследовании колдовства, причем с особенной ревностью этому отдавались пуританские сектанты, гордившиеся своим очищенным от идолослужения христианством.
...
...
Ивана Грозного не приходится обвинять в чрезмерной подозрительности; напротив, его ошибкой была, может быть, излишняя доверчивость по отношению к созданной им гвардии и администрации и недостаточная последовательность в борьбе с той опасностью, которая грозила ему со стороны консервативной и реакционной оппозиции и которую он не только не преувеличивал, а скорее недооценивал.
Два факта, чрезвычайно важных для понимания политических настроений в Москве конца 60-х и начала 70-х гг., выступают перед нами с достаточной ясностью: 1) крупнейший заговор московского боярства и новгородского духовенства на жизнь Ивана IV, готовившийся в конце 1567 г., и 2) завоевательная кампания крымского хана Девлет-Гирея, которая по широте замысла выходила за пределы только случайно удавшегося грабительского налета ордынской конницы.
В свое время сыскное дело по заговору 1567 г. пропало, может быть, не без участия боярства, сочувствовавшего казненным заговорщикам, и не сохранилось в летописной традиции, усердно скрывавшей этот крайне невыгодный для оппозиции факт. Его старалось, с другой стороны, скрыть также и правительство от иностранной дипломатии и европейского общественного мнения, чтобы не уронить авторитета царя.
Только разрозненные указания на это дело имеются у заграничных, польских и ливонских историков: теперь они подтверждаются рассказом Штадена и намеками Шлихтинга, хотя у этих писателей есть неясности и ошибки.
У Штадена находим следующие сведения: "…(Челяднин) был вызван в Москву; (здесь) в Москве он был убит и брошен у речки Неглинной в навозную яму. А великий князь вместе со своими опричниками поехал и пожег по всей стране все вотчины, принадлежавшие упомянутому Ивану Петровичу…
Великое горе сотворили они по всей земле! И многие из них (т. е. опричников?) были тайно убиты. У земских лопнуло терпение! Они начали совещаться, чтобы избрать великим князем князя Володимира Андреевича, на дочери которого был женат герцог Магнус; а великого князя с его опричниками убить и извести. Договор был уже подписан.
Первыми (боярами) и князьями в земщине были следующие: князь Володимир Андреевич, князь Иван Дмитриевич Бельский, Микита Романович, митрополит Филипп с его епископами – Казанским и Астраханским, Рязанским, Владимирским, Вологодским, Ростовским, (и) Суздальским, Тверским, Полоцким, Новгородским, Нижегородским, Псковским и в Лифляндии Дерптским. Надо думать, что и в Ригу думали посадить епископа… При великом князе в опричнине, говоря коротко, были: князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Алексей Басманов и его сын Федор. Великий князь ушел с большим нарядом; он не знал ничего об этом сговоре и шел к литовской границе в Порхов. План его был таков: забрать Вильну в Литве, а если нет, так Ригу в Лифляндии…
Князь Володимир Андреевич открыл великому князю заговор и все, что замышляли и готовили земские. Тогда великий князь распустил слух, что он вовсе не хотел итти в Литву или под Ригу, а что он ездил "прохладиться" и осмотреть прародительскую вотчину. На ямских вернулся он обратно в Александрову слободу и приказал переписать земских бояр, которых он хотел убить и истребить при первой же казни… А великий князь продолжал: приказывал приводить к нему бояр одного за другим и убивал их так, как ему вздумается – одного так, другого иначе.
Митрополит Филипп не мог долее молчать в виду этого… И благодаря этим речам добрый митрополит попал в опалу и до самой смерти должен был сидеть в железных, очень тяжелых цепях…
Затем великий князь отправился из Александровой слободы вместе со всеми опричниками. Все города, большие дороги и монастыри от Слободы до Лифляндии были заняты опричными заставами, как будто бы из-за чумы; так что один город или монастырь ничего не знал о другом".
Нам дана тут картина в высшей степени выразительная. Готовится гражданская война в стране: во главе земщины становится мятежная московская аристократия с княжескими фамилиями впереди и при участии высшего духовенства: "доброму митрополиту Филиппу" все известно, а может быть, даже он сообщник заговора.
Какое характерное противоположение внушительного списка заговорщиков из земщины незначительной группе деятелей опричнины, охраняющих царя!
Но в рассказе Штадена есть все же недомолвки, неточности, есть одно очень важное упущение. Он рассказывает об убийстве Федорова-Челяднина, не приводя никакой мотивации и без всякой связи с заговором, к изображению которого он приступает дальше; между тем, по иностранным источникам видно, что этот богатейший вотчинник, располагавший большим количеством вассалов и слуг, стоял во главе заговора и был убит по раскрытии заговора слабодушным Владимиром Андреевичем Старицким. Но главное – Штаден ничего не говорит о том, что польский король Сигизмунд II Август, через некоего Козлова, сговорился с московскими боярами о выдаче в его руки царя. Как только известие о заговоре дошло до Ивана Грозного, он поспешил вернуться домой, а Сигизмунд должен был распустить свое войско, стоявшее в Радошковицах.
В этом пункте Штадена можно дополнить Шлихтингом, который знает о сговоре польского короля с московскими боярами, но остерегается упоминать о нем, чтобы выдержать свою линию изображения оппозиционного боярства в виде "невинных жертв безумного тиранства", и все-таки в одном месте неожиданно проговаривается: "Если бы польский король не вернулся из Радошковиц и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено, потому что все его подданные (читай "заговорщики". – Р. В.) были в сильной степени преданы польскому королю".
Наконец, к изображению Штадена надо сделать еще одно дополнение: партия московских бояр, духовенства и приказных располагала сторонниками среди высшего духовенства, дьячества и торговцев Новгорода и Пскова, городов, лежавших у литовской границы, ближайших к театру войны. Из случайно сохранившейся Переписной книги Посольского приказа мы узнаем следующее: "Столп, а в нем статейный список из сыскного из изменного дела 78 (1570) году на Новгородского Епископа на Пимена и на новгородских Дьяков и на Подьячих и на гостей и на Владычных Приказных и на Детей Боярских и на Подьячих, как они к Москве с бояры, с Олексеем Басмановым и с сыном его Федором, и с казначеем Микитою Фуниковым и с Печатником Ив. с Михайловым Висковатого и с Семеном Васильевича сыном Яковля, да с дьяком с Васильем Степановым, сыном Яковля, да с князем Офанасием Вяземским, о сдаче Вел. Новгорода и Пскова, что Архиепископ Пимен хотел с ними Новгород и Псков отдати Литов. королю…"
В последнюю минуту вельможные заговорщики растерялись и стали выдавать друг друга; Владимир Андреевич обманом вытянул список их у Челяднина и отправился с этой бумагой к царю, но это новое предательство не спасло его. Розыск показал, что затевалась измена грандиозная, государственная. Можно ли после этого говорить о капризах Ивана Грозного, подсмеиваться над тем, что он, движимый якобы трусливым страхом, нагрянул на "мирное население" Новгорода с целым корпусом опричников? Конечно, он должен был проявить величайшую осторожность. Ведь дело шло о крайне опасной для Московской державы, крупнейшей за все царствование Ивана IV измене. И в какой момент она угрожала разразиться? – Среди трудностей войны, для которой правительство напрягало все государственные средства, собирало все военные и финансовые силы, требовало от населения наибольшего патриотического одушевления.
Те историки нашего времени, которые в один голос с реакционной оппозицией XVI века стали бы настаивать на беспредметной ярости Ивана Грозного в 1568-1572 гг., должны были бы задуматься над тем, насколько антипатриотично и антигосударственно были в это время настроены высшие классы, значительная часть боярства, духовенства и приказного дьячества: замысел на жизнь царя ведь был теснейше связан с отдачей врагу не только вновь завоеванной территории, но и старых русских земель, больших пространств и ценнейших богатств Московской державы; дело шло о внутреннем подрыве, об интервенции, о разделе великого государства!
Борьба с изменой, гнездившейся преимущественно на северозападной окраине, длилась три года (1568-1570 гг.). Не успел Иван Грозный избавиться от этой опасности, как ему пришлось испытать страшный удар с юга, от крымских татар, и опять тут можно и следует подозревать участие измены: крымский хан действовал по соглашению с Сигизмундом, об этом знали в Москве сторонники польской интервенции, которые все еще не перевелись, несмотря на казни предшествующего трехлетия; они "не доглядели" приближения татар, не сумели, или, лучше сказать, не захотели организовать оборону столицы.
...
...
С. Б. Веселовский дал нам в своей работе "Синодик опальных царя Ивана, как исторический источник" ценнейшее исследование по истории внутреннего порядка в Московской державе середины XVI века. Перед нами проходит пестрая вереница служилых людей всех разрядов от княжеских фамилий до простых детей боярских и представителей еще более низкого звания; мы узнаем служебную карьеру множества лиц, которые участвовали в походах и администрации 50-х, 60-х и начала 70-х годов, и которых так или иначе постигла опала царя Ивана IV. Исследователь прибавил к именам, упомянутым в списках синодика, разосланного Иваном IV по монастырям под конец царствования, еще имена тех, кто назван в "Сказаниях" Курбского, в Записках Шлихтинга, в Летописях и книгах приказов. Далее он проделал огромную работу генеалогического характера, извлекши, где только возможно было, сведения о служебной карьере казненного или убитого и его родственников и объясняя судьбу очень большой части военнослужащих в Московской державе от начала XVI века до середины 70-х годов. Таким образом, в исследовании о синодиках С. Б. Веселовского мы имеем как бы новый документ – приведенный в систему ученого справочника сборник данных по истории военной и гражданской администрации Московской державы.
По вопросу, который вас особенно занимает в данную минуту, а именно, каковы были размеры опал и казней в течение периода 1565-1572 гг., и по каким мотивам совершались эти расправы, исследователь дает нам очень ценные сведения.
Мы читаем у него следующую выписку из так называемой Александро-Невской летописи в рассказе об учреждении опричнины: "Тое же зимы 1565 г. февраля месяца, повеле царь и великий князь казнить смертною казнью за великие и изменные дела боярина князя Александра Борисовича Горбатова да сына его князя Петра, да окольничего Петра Петрова сына Головина, да князя Ивана княж Иванова сына Сухово Кашина, да кн. Дмитрия княж Андреева сына Шевырева". Обвинение в "измене" типично для целого ряда случаев, собственно говоря, оно относится почти ко всем именам лиц, о которых исследователь мог найти указание мотива ареста, казни или убийства.
По "изменному делу" новгородского архиепископа Пимена и других обвиняется знаменитый дипломат Иван Михайлович Висковатый: по рассказу Шлихтинга, дьяк Щелкалов (заступивший место Висковатого в Посольском приказе) обвинял его в "вероломстве и обмане", ссылаясь на его тайную переписку с королем польским, турецким султаном и крымским ханом. Если в случае с Висковатым обвинение было основано на подозрениях и, может быть на доносах, то вот реальный поступок – обвиняемый в измене арестован с поличным на месте преступления: по рассказу того же Шлихтинга, князь Горинский был схвачен на пути в пределы Литвы и посажен на кол; вместе с ним погибло (было повешено) около 50 человек (надо думать, что это была свита князя, его слуги и холопы).
Далее в исследовании о синодиках мы находим указание на ряд случаев, когда подвергаются казни очень видные и заслуженные люди или за попытку бежать, или за бегство кого-либо из родственников.
Все к той же категории сообщников побега или приготовления к таковому принадлежат те лица (их довольно много), которые дали в свое время поруку за вельможных князей Мстиславских, Пронских, Прозоровских и др., нарушивших свое обещание "служить верой и правдой московскому государю".
Весьма естественно, что в числе изменников оказывается уличенный во взятках администратор по военному транспорту. Шлихтинг рассказывает: "Вернувшись из Великих Лук, тиран приказал своим убийцам из Опричнины рассечь на куски канцлера Казарина Дубровского. Те, вторгшись в его дом, рассекли его, сидевшего совершенно безбоязненно с двумя сыновьями, как самого, так и сыновей, и куски трупов бросили в находившийся при доме колодец. Причиной же столь свирепого и жестокого убийства было не что иное, как обвинение Казарина обозниками и подводчиками в том, что он обычно брал подарки и равным образом устраивал так, что перевозка пушек выпадала на долю возчиков самого великого князя, а не воинов или графов". (Здесь С. Б. Веселовский опорочивает достоверность искателя ужасов Шлихтинга: изобличенного в злоупотреблениях по военному транспорту Казарина Дубровского исполнители казни застали вовсе не мирно сидящим в семье своей за столом, а во главе пришедших к нему "на пособь", т. е. на помощь, вооруженных слуг и родственников, которые оказали опричникам сопротивление; вину Казарина исследователь синодика считает более серьезной, чем злоупотребления в расплате с перевозчиками пушек.)
Бегство в Литву, и одиночное, и целыми группами, не только обыкновенных служилых людей, но и знатных лиц, командиров и администраторов, и притом во время войны – это ли не было тяжкое государственное преступление, с которым приходилось бороться Ивану Грозному, зияющая рана в народном организме, стихийная беда, на которую царь реагировал опалами и казнями, новым и новым "перебором людишек", отставкой одних слуг, приближением других!
Здесь были, может быть, преувеличения, была погоня за изменниками мнимыми, были допущены личные интриги конкурентов, как, например, в деле Висковского, которого, повидимому, вытеснил его соперник по службе Щелкалов, сразу выступивший его обвинителем.
С другой стороны, однако, надо признать, что в борьбе с изменой Иван Грозный недооценивал грозившей ему опасности, не замечал в своем окружении подлинных предателей. Он не подозревал, сколько у него осталось слуг, подобных Штадену, у которого в голове уже слагались не только мысли о бегстве за границу, но и более широкие планы интервенции, коалиционного нападения на Московию, для осуществления чего он втихомолку собирал нужные сведения.
Помимо нагляднейших фактов реальной измены были еще другие явления скрытого неуловимого ухода от государственной службы, уклонения от работы на свою страну и свой народ. Об одном из видов такого "внутреннего бегства" мы получаем яркое представление из замечательного исследования С. Б. Веселовского "О монастырском землевладении Московской Руси во второй половине XVI века".
Исследователь анализировал 657 случаев вкладов, сделанных в большие монастыри Замосковного края за время 1552-1590 гг.; вклады представляют пожертвования вотчинных и поместных земель со стороны военнослужащих; большая часть уступленных владений – среднего размера, от 200 до 500 десятин. К анализу приложена искусно составленная диаграмма, из которой видно, что кривая монастырских приобретений необычайно поднялась в годы 1569-1578 и что рекордным моментом в этом отношении является 1571 год.Какие можно предположить мотивы этого бегства служилых землевладельцев под покровительство монастырей?
Известную роль мог сыграть религиозный расчет. Вклад в монастырь какого бы то ни было имущества, движимого или недвижимого, обусловливался со стороны монахов обязательством отслуживать поминание за упокой души, а часто и давать место для погребения вкладчика и членов его семьи. В годы опал и казней, внезапных роковых оборотов судьбы среди служащих людей могла усилиться потребность обеспечить себе за стенами монастыря могилу и сопроводительные средства в далекий путь за гробом.
Но, конечно, главные основания для лихорадочной поспешности и усердия в деле одаривания монастырей были практического характера.
Под сень богатейших привилегированных обителей, пользовавшихся иммунитетом, прибегали или разоренные владельцы, или такие вотчинники, которые находились под угрозой полной утраты своих владений и старались, путем уступки монастырю, спасти хотя бы часть своего имущества.
В значительном числе случаев дарение было полупродажей: монастырь давал вкладчику "сдачу" деньгами, а суммы эти шли часто на уплату долгов вкладчика, на приданое его дочерям и т. п. Во многих случаях вкладчик обусловливал свое дарение правом сохранить пожизненное пользование подаренной землей для себя и для своей семьи.
Замечателен случай с богатейшим боярином Иваном Петровичем Федоровым-Челядниным, главою заговора 1567 г. Задолго до катастрофы, учитывая возрастающее недоверие и вражду к нему царя, он роздал значительную часть своих вотчин по большим монастырям с очевидною целью сохранить известную связь с большими долями своего имущества, раскинутого в разных областях державы. Правда, он не достиг своей цели; в пылу гнева Грозный, после убийства Челяднина, отобрал все его владения, однако через пять лет вернул часть конфискованных вотчин семье казненного.
Различные мотивы заставляли служилых землевладельцев прибегать к операции вкладов в монастыри, но с точки зрения государственных интересов это было дело антипатриотическое, это была попытка спрятать землю от государственного аппарата, что означало сокращение оборонительных военных и финансовых средств страны: землевладение монастырей, которые благодаря своим привилегиям лишь в слабой мере принимали участие в военной организации, возрастало за счет землевладельческого военнообязанного класса.
Богатели во время разорительнейшей внешней борьбы паразитические слои общества, под покровительством которых спасались те, кто обязан был служить в рядах бойцов.

Дружить со мной в социальных сетях:

