23 июля 1918 года на всех углах Симбирска был расклеен первый белогвардейский приказ:
«Приказ № 1
Симбирск и губерния объявляются под властью комитета членов Всероссийского учредительного собрания, имеющего временное пребывание в г. Самаре...
Особоуполномоченный по упрочению гражданской и военной власти во всех местностях, занимаемых войсками народной армии В. Лебедев».
«Упрочение» власти Учредительного собрания началось с неистового белого террора, в котором соперничали между собой каппелевцы, вошедшие в город первыми, чехословаки, опоздавшие на два часа, и местные белогвардейцы.
Только за первые дни их владычества без всякого суда и следствия прямо на улицах было расстреляно свыше 400 красноармейцев, красногвардейцев, рабочих, советских и партийных работников. Три городских тюрьмы были переполнены тысячами пленных и арестованных. Ежедневно десятки их отправляли «на допрос» в чешскую комендатуру — особняк на Дворцовой улице и в военно-полевой суд в ленкоранских казармах. Обратно арестованные не возвращались. Разгул белого террора принял настолько ужасающие размеры и формы, что «испугал» даже меньшевистскую самарскую «Вечернюю зарю»...
В осторожных, подобострастных по адресу новых правителей выражениях, с ссылками на «первые дни» и другие «извиняющие» обстоятельства, меньшевики вынуждены были сказать, что происходит на улицах Симбирска.
«В первые дни занятия Симбирска, — сообщал один меньшевистский корреспондент, — аресты продолжались прямо на улицах по доносам. Достаточно было кому-нибудь из толпы указать на кого-нибудь как на подозрительное лицо — и человека хватали. Расстрелы производились без всякого стеснения тут же на улицах, без следствия и суда и трупы расстрелянных валялись на улицах по нескольку дней».
[Читать далее]Меньшевиков смутили «расстрелы без стеснения».
Но новые власти — особоуполномоченные комитета членов Учредительного собрания — восстановленная дума, а особенно подлинные господа положения — белогвардейская военная комен-датура и контрразведка — не спешили с установлением хотя бы видимости правопорядка.
Они рассчитывали, что, чем позже это будет сделано, чем больше будет расстреляно в порядке «гнева народного», тем глубже будут вырваны большевистские корни.
И белогвардейские деятели, делая вид, что все это происходит вопреки их усилиям сдержать эксцессы, в то же время в статьях и воззваниях явно звали к убийствам советских деятелей.
Повторяя свою обычную бездарную провокационную чепуху, они называли большевистских работников «агентами германского империализма», пугая мещанство «Варфоломеевской ночью», которую, якобы собирался устроить Варейкис «Кровавый». Они играли на самых темных инстинктах.
Вновь появившийся на сцене симбирской жизни член Учредительного собрания, правый эсер В. Алмазов писал:
«Несмотря на все усилия образовавшегося комитета членов Учредительного собрания, не удалось предупредить (?) эксцессов против деятелей советской власти. Толпа (?) упорно искала наиболее ненавистных, как Варейкис, Гольман и др. Расстрелян самосудом (!) комиссар финансов Измайлов. Комиссара Новикова с трудом удалось отбить у толпы».
Учредиловцы прекрасно знали, что комиссар Новиков в действительности был растерзан озверелыми солдатами «народной армии», но они принимали благородную позу защитников комиссаров от гнева толпы...
Начальник агитотдела военкомата Новиков (кличка «Офицер»), комиссар жилищ Белов, комиссар юстиции Крылов, работник следственной комиссии Кучеров, члены партии В. Крайнов, С. Карпов, машинист Кудряшев, рабочий Громов и многие другие партийные и советские работники, попавшие в руки белогвардейцев, были расстреляны на месте.
Свержение власти советов сразу же выдвинуло на передний план политической жизни буржуазные и наиболее реакционные силы общества: промышленников, торговцев, духовенство, офицерство и т. п...
Если перед приходом чехов среди части рабочих настроения были неблагоприятны для большевиков, то владычество учредиловцев быстро очищало классовое сознание рабочих.
Характерный инцидент произошел на третий день после установления новой власти — на заседании совета профсоюзов.
«Ряд членов совета профсоюзов, — сообщал нам уже известный меньшевистский корреспондент, — поделились своими мыслями и впечатлениями, так как многие из них были арестованы в эти дни, а многие были свидетелями расстрелов. Собрание вынесло постановление о необходимости допущения в следственную комиссию двух представителей от совета профсоюзов и о необходимости немедленного осмотра тюрем.
Во время обсуждения текущего момента произошел очень неприятный, произведший тяжелое впечатление инцидент.
Кто-то из проходивших по улице чинов народной армии услышал через открытое окно речь одного из ораторов. Она показалась ему почему-то «большевистской», и вот отряд из нескольких человек грубо ворвался на собрание, прервал деловую работу и потребовал выдачи говорившего. Несмотря на заявление председателя собрания, что здесь деловое собрание совета профсоюзов, несмотря на требование вызвать представителей прокуратуры, чины народной армии приступили к допросу...»
Трудовые нормы, трудовое законодательство, тарифы, коллективные договоры… фактически перестали существовать. Снижалась зарплата...
Рабочие явочным порядком осуществляли 8-часовой рабочий день, бойкотировали собрания, где должны были выступать учредиловцы. Эсерам так и не удалось заполучить себе резолюции от таких рабочих коллективов, как рабочие Волго-Бугульминской железной дороги, водники, грузчики, текстильщики и др.
Стихийным массовым бойкотом вербовки в симбирский добровольческий полк народной армии рабочие нанесли учредиловцам удар в самое чувствительное место…
Отличительные знаки народной армии — георгиевские ленточки в кокардах — «символ особого мужества», как их называл Лебедев в своем приказе, и прочие побрякушки могли привлечь только офицерство и буржуазную учащуюся молодежь. Но и те шли в армию не во имя Учредительного собрания и «демократии», а в уверенности, что комуч будет скоро сменен настоящей «твердой властью».
Ставка на добровольческую народную армию проваливалась. Тогда главный штаб народной армии перешел в городах к мобилизации гражданского ополчения.
Трудящееся население стало скрывать призванных. В конце августа в Симбирске состоялось собрание беженцев в числе 1500 человек, на котором была принята резолюция, призывающая не вступать в ряды народной армии. За устройство собрания члены комитета беженцев, Моложавый и Возняк, были брошены в тюрьму.
Не лучше обстояли дела учредиловцев и в деревне, где правые эсеры особенно рассчитывали найти себе опору. В одном из первых приказов комуча было декларировано, что «земля бесповоротно перешла в народное достояние и никаких попыток к возврату ее в руки помещиков комитет не допустит».
Но на практике учредиловцы капитулировали перед помещиками. В приказе комуча от 22 июля 1918 года о порядке снятия посевов в 1918 году признавался факт существования «нетрудовых хозяйств», «крупных посевщиков», «частных экономий», иначе говоря помещичьих хозяйств, и их право на уборку урожая посева 1917 года. Этот приказ послужил сигналом к массовому возврату помещиков в деревню, где с помощью белогвардейских отрядов началась реставрация помещичьего господства.
Запутавшиеся учредиловцы не в состоянии были помешать этому, лишь ограничивались статейками о «незыблемости» законов о земле и о «несознательности помещиков».
«Крестьяне прифронтовых мест не решаются мобилизоваться, — писала газета «Возрождение», — дело затрудняется также выступлением черносотенцев, бывших помещиков, например, Ревьевской и Поповской волостей (Сызранский и Сенгилеевский уезды), которые грозят возвратом к старому».
Широкие слои крестьянства оказались перед фактом, что земля, ими завоеванная, вновь уходит от них, а с ней уходит и богатый урожай. Вместе с тем они видели, что кулачество, захватившее в свои руки земство, заменившее советы, все тяготы мобилизации лошадей и многочисленных повинностей перекладывает на середняков и бедняков.
Все это коренным образом меняло настроение крестьянства.
«Там, где нет большевиков, — говорил 29 июля Ленин, — и господствуют чехословацкие власти, мы наблюдали такое явление: сначала чехословаков встречают чуть не как избавителей, но через несколько недель господства этой буржуазии замечается громадный поворот против чехословаков за советскую власть, потому что крестьяне начинают понимать, что все фразы о свободе торговли и об Учредительном собрании означают только одно: власть помещиков и капиталистов».
Несмотря на старания кулацких земств, несмотря на карательные белогвардейские экспедиции, наводнившие волости, широкие слои крестьянства ответили упорным сопротивлением призыву в народную армию.
Местами даже и зажиточные крестьяне не являлись на призыв, а бедняцко-середняцкие слои лишь под вооруженной охраной и угрозой расстрелов приходили в город.
В Цимбаевской волости, Буинского уезда, мобилизация была сорвана, несмотря на аресты и расстрелы. «В селе Анненково, Симбирского уезда, на сельском сходе постановили не давать в народную армию ни людей, ни лошадей. И как известно, из этих сел до сих пор не поставлено ни одного человека, ни одной лошади», — признавало симбирское «Возрождение».
Росла активность бедноты, принимались за дело оставшиеся в деревнях большевики и члены советов. Они получали теперь полную поддержку бедняцких и середняцких масс...
В ответ на белый террор карательных экспедиций крестьянство переходило к партизанской войне. Мобилизованные волостей — Архангельской, Шамкинской, Помаевской — вместо явки в белую армию массами уходили в айбесинские леса, в расположение красных войск, а затем образовали краснопартизанский отряд...
Чехословацкое контрреволюционное командование, наблюдая общий рост враждебного отношения рабочих и крестьян к власти комитета Учредительного собрания, в одном из воззваний к «гражданам братьям русским» вынуждено было констатировать, что «социалистическая русская власть, Совет народных комиссаров, к нашему сожалению, все-таки пользуется до сих пор у многих из вас для нас непонятными симпатиями».