С приходом полковника Ушакова водворилась Колчаковская власть. Ушаков стал гладить рабочих по головке, никого не трогал, не обижал, вылавливая видных большевиков, а потом и вешал. Дело дошло до того, [что] даже сочувствующих большевикам, стали выхватывать все[х], кто сочувствовал Советам.
Был такой случай, когда один бывший красногвардеец, имевший 6 человек детей, был приговорен к расстрелу. Один из наших иннокентьевских купцов, Хаим Нетунский, искал его и нашел в стоге сена, где он укрылся. Его схватили и бросили в тюрьму, а потом расстреляли. Это говорит о том, что они сначала брали видных большевиков, а затем добрались до низов, чтобы до основания выкорчевать большевиков...
[Читать далее]В 12 часов я услышал невероятный грохот в дверь. Мать побежала открывать. Врываются к нам: «Открывайте». Открывать было нечего. От сильного стука дверь с крючков сорвалась. Вошли вооруженные чехи в количестве 5 человек. Я лежал на кровати. Мне приставили дуло к виску:
- Вы Кузьма Петрович?
Хотел повернуться - не дают. Я понял, в чём дело. Они начали перебирать все документы, но найти ничего не могли...
В результате меня потащили под усиленным конвоем: двое сбоку, один сзади и офицер шел впереди. Он мне заявил: «Если задумаешь бежать, застрелю как собаку»… Притащили, бросили в вагон. Через некоторый промежуток времени ведут Первушина со связанными руками и сестру Землянского.
Чешский офицер заявляет:
- Ну вот, есть секретарь, председателя привели, Красный Крест также присутствует, открывайте собрание, митингуйте, бумаги мы вам принесём.
И смеётся…
Через 30 минут ведут двух братьев Ломакиных - Павла и старшего брата. У одного из них была явочная квартира.
После этого начали натаскивать и привели всего человек 40...
За все время допроса я буквально все отрицал. Первушин тоже. Савельеву, мадьяру, доставалось порядочно, его буквально порядочно избивали. Первушина били по щекам. Я несколько оплеух также получил. Они хотели, чтобы мы признались во всем и расписались. Я не мог признаться и не стал расписываться.
Они настаивали на своем. Они сыграли с нами такую шутку: Первушина, меня и Савельева вывели на очную ставку с Матвеем. Присутствовал чешский офицер. Обращается ко мне:
- Ты секретарь комитета?
- Нет.
Тогда обращается к Матвею и говорит:
- Что же ты врешь?
Матвей обращается к нам и заявляет:
- Как вам не стыдно врать: ты, Первушин, председатель, ты - секретарь.
И начинает буквально называть всех людей по именам. Мы в присутствии офицера заявили:
- Дорогой Матвей, мы тебя не знаем, знаем только по одной лавочке, где мы покупали у тебя товар, больше не знаем. Мы не знаем, что ты в нашем комитете был.
В результате Матвей стал говорить и стал нас совестить:
- Вы - большевики, а заявляете, что не большевики.
Вот так обстояло дело.
Когда мы пришли в камеру, мы решили, что Матвея нужно убрать, не наш человек. Дали задание своим товарищам, но они его не выполнили, потому что у нас закралось сомнение: почему Матвея здорово бьют? Мы могли ошибиться и убрать своего человека.
Через две недели нас переправили в Иркутск. Опять посадили вместе. Сидели: я, Первушин, мадьяр Савельев и Матвей. У нас разговоров особенных не было, но мы просто удивлялись - зачем он рассказал всё это. Говорил, что здорово били.
…меня перебросили в военный госпиталь, потому что мое состояние было чрезвычайно тяжелое, я терял сознание от боли. Когда меня перебросили в госпиталь, то ко мне приставили двух часовых и не велели им разговаривать. Со мной пытались разговаривать белогвардейцы, но когда я стал отвечать, то мне было приказано замолчать. Была консультация, и меня назначили на просвечивание, а потом на операцию. Меня готовили три дня и хотели сделать операцию ноги. В последний день врач сказал, что операция отменена. Я поинтересовался, почему отменили операцию. На это врач мне ответил, что вы - неблагонадежный элемент, и с вами хотят рассчитаться. Я понимаю, что мне грозит расстрел. Через 10 дней или полмесяца нас освободили. Под усиленным надзором я был отправлен домой. Четыре раза в сутки ко мне приходил охранник и справлялся о моем здоровье.
...
Когда я был в разведке, нам удалось поймать двух офицеров, не тифозных. Они были с ног до головы вооружены. Это были молодые офицеры, и когда мы их разоружили, то они на коленях просили нас и плакали, чтобы мы их не убивали. Мы сказали, что вы будете переведены в тюрьму для расследования дела. Они были удивлены, так как слышали, что большевики всех убивают...
...
Когда мы окончательно захватили власть в свои руки, наша подпольная организация забрала всё, под руководством тов. Флюкова были собраны все командиры, в том числе и Каландаришвили, имевший свою сепаратную линию. Тов. Флюков дал определенную установку всем партизанским командирам и, в частности, в отношении тов. Каландаришвили сказал, что зарождавшийся анархизм не нужен, есть определенная установка Советской власти и потрудитесь ей подчиняться.
...
Мы осматривали буквально все чешские поезда. Ни одного поезда не пропускали. Что мы там находили, все описывали и сдавали своему казначею.
Мы взяли, например, осановские вещи: большое количество серебра, бриллиантов. Чехи, узнав об этом, протестовали, потому что купец Осанов выдал свою дочь за чешского генерала, и хотели драгоценности отобрать, но мы не отдали.
В результате чешский генерал заговорил. Мы сказали, что отдадим то, что может его жена носить, а остальное - это достояние Советской власти. Была сорганизована Александровская рота из Александровского централа, и мы думали принять бой, если они придут на выручку этих ценностей, которые мы у них отняли. Они видели нашу организованность и это прошло. Мы захватили документы генерала Алмазова, которые были сданы Чудновскому. Было сдано много биноклей, много ценностей, все это было передано тов. Чудновскому по акту.
...
Деревни проявили себя... Они приезжали с гармошками и говорили: «Берите нас всех». Потом они сказали: «Как же будет, если все уйдут? Кто же останется в деревне?» Они спрашивали, кто мы: большевики или эсеры. Они говорили: «Если вы большевики - это хорошо, а к эсерам мы служить не пойдем», и еще кое-что дополняли...
Тогда почти все казармы на воинском пункте были заняты чехами и белогвардейцами. Я пошел к чешскому командованию, чтобы мне дали несколько казарм разместить воинские части, и сказал: «Если мне этого не дадут, то я вынужден буду прибегнуть к силе». После угроз дали две казармы, а потом мы захватили у них все казармы.
В депо Иннокентьевском комендантом был чех Пепко, который вел провокационную работу и старался вызвать на всевозможные провокации рабочих. Однажды он толкнул одного рабочего Гренкевича. Гренкевич потерял равновесие и упал, и в результате разбил себе руки.
Это был для нас случай сбросить Пепку. Я пошел в чешский штаб и категорически заявил: «Если Пепку не уберете, перевозов не получите».
В штабе сидел генерал Жанен. Он ухмыльнулся. Я заявил: «Имейте в виду, мы сейчас все вооружены, мы находимся в своей стороне, и если вы не пойдете на уступки и требования рабочих, то вы перевозов не получите. Вы были приняты как гости, а теперь разговоры окончены. Мы хозяева, мы вооружены».
Через два дня Пепку сменили. Мне много приходилось напирать. Откровенно говоря, я сначала очень вежливо подошел, но когда они меня вывели из терпения, я вынужден был им грозить и очень серьезно. Вы понимаете, они были хорошо одеты, а на мне была простая барнаулка и кепка, под барнаулкой наган, в карманах гранаты.
...
Нашей разведкой были обнаружены двое людей по дороге в Иннокентьевскую. Спросили их, они ничего не ответили. Их взяли и привели с собой в Знаменское предместье. Оказывается, один был штабс-капитан, другой - полковник. Когда наше командование предложило этим людям работать с нами, потому что силы наши были малы, они сначала отказались, а потом заявили: «Вы нам не будете доверять». Мы сказали: «Если вы будете вести правильно нашу линию, тогда все будет хорошо, а в противном случае, мы будем разговаривать с вами по-другому». Этот капитан собрал много сведений и убежал в Монголию.