Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Categories:

Воспоминания и рассказы о борьбе партизан и зверствах белобандитов

Из книги «Воспоминания участников Гражданской войны в Восточной Сибири 1918-1920 годов (по материалам ГАНИИО)».  

Бакчет не отмечен в истории партизанского движения ни одним сражением. Но зато белые здесь оставили такую память своим террором, что годы и годы не изгладят ее.
Здесь мне рассказывают подробности казни Ивана Машукова. Здесь вдова бывшего ссыльного, позже подпольного работника по подготовке восстания, Астахова, рассказывает мне, как мучали ее допросами о муже, уже убитым белыми. Здесь...
Много жутких былей рассказали мне бакчетцы, много имен назвали. Имен убитых, замученных, расстрелянных и повещенных белыми.
[Читать далее]Останавливаюсь я на квартире у Дмитрия Васильевича Машукова, председатель сельсовета, и он помогает мне достать и вызвать кой-кого из партизан. Вчера утречком, до выезда в поле организуем съемку, а вечером надо побывать на общем собрании колхоза. До начала собрания еще есть время побеседовать с теми, кто на полях сегодня.
Первым приходит старик Борисов, хозяин рекомендует мне его, как боевого партизана и старик рассказывает охотно и весело даже свою длинную пеструю жизнь.
Рассказывает и сам хозяин. Он не был в отрядах, у него партизанили два брата. Зато оставаясь здесь, он видел разгул белого террора, видел избитых, изрубленных, повешенных. Он сам снимал с петли своего брата Ивана.
Напротив дома Машуковых стоял дом, в котором жил Вишкорин, партизанский поп, поп-красногвардеец и член партии большевиков. Разгневанный поведением мятежного попа, архиерей запретил Вишкорину служить, требуя, чтобы тот вышел из Красной гвардии и партии. Вишкорин отказался. Не обратил внимание на запрет, перестал служить, но не перестал вести работу по агитации среди населения. А в попах была нужда, не хватало «кадров» в производстве религиозного тумана. И мудрый расчет заставил епархиальное начальство сделать попытку образумить Вишкорина. Рассчитывая, что попав в обычную обстановку религиозного культа откажется Вишкорин от своих взглядов, перевили его служить в Бакчет.
Служил мятежный поп, повторяя веками выработанный ритуал. А после службы повторял новые, неслыханные ранее слова. И чутко прислушивались крестьяне к таким понятным для них, но таким неожиданным в устах священника, речам.
Много хлопот доставил бакчетцам Вишкорин. Уже давно и след простыл в Бакчете, а белые все допытывались, где Вишкорин, не видел ли его кто-нибудь, не слышал ли о нем чего. Поперек горла стал «красный поп» всем белогвардейцам. Особенно после того, как не удалось его, захваченного в плен, казнить. Легко было осуществить это, стоило только пленного отправить в Рождественское, но хотелось капитану Мартыну обязательно повесить Вишкорина на площади в Тасеевой, против той самой церкви, где первую «возмутительную» проповедь сказал Вишкорин.
А партизаны отбили Вашкорина. Испортили музыку Мартыну.
С капиталистической каторги в партизанский отряд
(рассказ Анисима Маркеловича Борисова)
Родился я в Саратовской губернии, Сердобском уезде, в деревне Зеленовке, Камзольской волости, в 1870 году...
Пришлось мне с 13 лет пойти скот пасти, а с 18 пошел на отхожие заработки, чернорабочим. Ходил в Астрахань, в Царицын, во многих местах побывал. Дома-то нечего сидеть. Отец умер, когда мне два года было. Растил меня дед. Он же и женил меня. А тут как раз призыв, я - лобовой. Но жребий попал дальний, 586. Таких нас, с дальними жеребьями, набралось человек 5. Ну, поехали мы гулять. Только гулянка в самом разгаре, за нами в трактир городовой - пожалуйте. Браковки, вишь много, наша очередь подошла. А мы только в самый разгар вошли, идти не было охота. Мы заломили им...
С городовым был полицейский, он меня и ударил. Силенка-то у меня была, смял я офицера, погоны с него сорвал, ну и закатали молодца в ссылку с лишением прав, сюда, в Бакчет. Только я здесь не жил - встретил в Тасеевой сидельца в винной лавке, из наших мест, верст 20 от нашей деревни он жил... Стал он мне говорить, что у крестьян работать с непривычки тяжело будет, а лучше идти на прииска... Поехали мы на Боголюбские прииска к Шарыпову. Стал я работать, привыкать к новому делу.
Застал я еще розги в ходу. Чуть оскорбил казака или служащего - разложат и всыплют. Это в 1891 году было. Исправником Мухин был, к нему и водили. За пьянку приведут, говорит:
- За все прощаю, за это нет.
За карты - опять то же:
- За все прощаю, за это нет.
Женился я здесь. Родился у меня сын. Прошу разрешения домой уйти, крестить младенца надо.
С вечернего чаю окрестил, с утра на работу.
Просрочил, не вышел на работу вовремя. Приводят к Мухину:
- За все прощаю, за это нет. 40.
Здорово больно было. А доходил и до 70, если не кричит. Один у нас выдержал ударов 15, не кричал. Так ему до 80 догнали.
Иной казак сам подучивал:
- Кричи с самого начала, с первого удара. Мухин махнет рукой и уйдет. А тогда хоть и будут бить, да легче, не так [как] при самом.
Шесть лет я на приисках выжил, не выходя. Да шесть лет ходил с весны до осени. А потом по работникам жил, прорубщиком, за всякое дело брался, лишь бы хлеб заработать. Ни одного дома в деревне нет, где бы я не работал. Семья - восемь человек, три девочки больные, лежат. Одной 37, другой 25, третьей 18. Недвижимы с самого рождения. Один сын убит на Врангелевском фронте.
В 1909 году пошел я на Олекму, а вышел только в 1911...
Еще до того ходил я на Круго-Байкальскую дорогу, в туннелях работал, девять месяцев там провел.
Партизанщина нас врасплох застала. Приезжают в декабре топольцы, зовут:
- Едем воевать.
Собрали сход, стали звать солдат с Германского фронта, не идут.
- В окопах гнили, надоело.
Пошло нас добровольцами из Бакчета на первый раз только двое, я и Павел Степанович Астахов. Его потом белые замучили на Ангаре…
Шли мы по следам белых, пока не пришли к нам трое из них. Говорят, что они свое начальство обезоружили и сдаются... Пошли мы цепью, с нами уже пехота соединилась, смотрим, верно, ружья в козлах, сами в стороне стоят, начальство под караулом. Семь человек офицеров с капитаном Сошиным, капитан порол жителей за просеки вокруг сел, чтобы красным труднее подходить было. В Троицком заводе он же одну женщину, жену партизана, повесил.
За революционную работу мужа
(рассказ Евдокии Алексеевны Астаховой)
Сама я бакчетская, из крестьянской семьи маломочной. Родилась в 1893 году, а 17 лет уже замуж вышла за Павла Степановича Астахова. Был он родом из Екатеринодара, пришёл в ссылку в 1910 году, как раз в Крещение.
Перед этим, как рассказывал, два года в одиночке сидел. Был он лишенец, пришел в Канск в кандалах. Точно дела моего мужа я не знаю, не знаю и то, чего он ждал за них, расстрела или виселицы. Знаю только, что перед тюрьмой он скрывался 10 месяцев.
Прожила я с мужем 8 лет и 3 месяца, до того как его убили. До революции наблюдали за ним стражники, утром и вечером справлялись, дома ли? Часто наезжали жандармы, делали обыски. До революции муж столярничал, после революции работал секретарем в сельсовете. Перед этим ходил добровольцем на Германский фронт. А когда вернулся с фронта, засел дома. После чешского переворота начал подготовлять крестьян к выступлению. В школе собирал собрание, держал речь, чтобы не выдавать никого, если случится, что кого-нибудь арестуют. Все повторял:
- Все за одного, один за всех.
Часто крестьяне вспоминали об этих его словах, держались стойко.
После выступления и организации отрядов поехал он на Ангару с агитацией. В Кондаках стал на квартиру у старосты, туда к нему и явились обыскивать. Во время обыска он потихоньку спустил за ящик партизанские документы. Староста заметил это и выдал.
Арестовали мужа. Но удалось ему как-то выбраться и бежать в лес. Пошли по следу. Перебили ему правую руку, штыками кололи, грудь прострелили. И мертвого бросили. Лежал в песке зарытый. Партизаны выручили его тело и похоронили в Тасеевой.
Убит он был 6 января ст. ст. а 8-го приехали в Бакчет белые. Перед этим было у нас собрание, предупреждали, что лучше уйти из дома. Я пошла к матери, хотела там побыть, сказаться женой своего брата. Но брат отказался:
- Не годится это дело. Зайдет кто из соседей, невзначай выдаст, тогда и тебе и нам будет худо. Взяла троих ребят, одного оставила, пошла домой. Пришли двое белых, новобранцы. Потом сторож земской управы привел еще троих. Эти «разговаривать» пришли.
Зашли, поздоровались, спрашивают:
- Как фамилия?
Сказала.
- Где муж?
- Куда-то ушел. Как приехали верховые - оделся и ушел.
- Врешь!
- Что знаю, то и говорю.
Спрашивали и ребят. Сын сказал, что отец прошел за училище. Прошли в школу, спросили учительницу, назад вернулись. Опять за допрос.
- Сколько раз у вас были собрания?
- Не знаю.
- Что ты врешь, гадина!
Явился какой-то толстый с плетью:
- Всыпать ей 55, так скажет.
Спрашивали 7-го сынишку, Бориса, сколько раз «дяди» бывали. Но ничего не добились. Тогда стали с шашками наскакивать. Один даже голову мне наклонил, словно отрубить ладил.
- Говори, сколько было собраний? Получал ли муж письма, записки?
Отказывалась я отвечать, говорила, что ничего не знаю. Обозлились и стали хозяйство рушить. Забрали скот - две коровы, две нетели по второму году, трех подсвинков, мясо взяли, пуда два было, забрали крупу, ягоды. Инструмент столярный рублей на 60 взяли. Увели тес доски. Забрали 8 кур и петуха. Даже трех собак во дворе зарубили, двух овец зарезали. Нашим же алмазом в теплых рамах все стекла изрезали. Забрали кожу, чирки скроенные. Ограбили окончательно, но бить не били.
Послали меня лошадь искать, привезти к ним. А где ее найдешь, если на ней муж уехал? Пошла все же в лес. Прошла версты полторы - выходит муж навстречу. Рассказала ему все. Не отпускал меня домой, звал уехать с ним. Но дома - дети, не могла я их бросить. Выпряг он лошадь, отдал мне. Веди! Сам пешком ушел. Последний раз я его видела. Пригнала я лошадь домой, отдала. Новобранцы мне говорят:
- Ну, тетка, коли будут тебя еще допрашивать, не мешайся. Говори так, как первый раз говорила. А то всыпают - тяжело тебе будет переносить. Перешла я к соседу Трунину, боялась дома остаться - шли слухи, что издевались над женщинами белые. А у Трунина солдат не стояло.
Легла я на ночь в горнице, а тут и явились белые. Один все просил мягкой постели, да теплого одеяла. Пошел сам искать, залез в спальню, шарит, поймал меня за волосы. Спрашивает у старухи:
- Кто тут у тебя спит?
- Парень один.
- А что волосы у него длинные?
- Из России недавно, еще косы носит.
Что старухе говорить. Отошла шуточкой. Ушел солдат, взял лучину и идет смотреть. Я под кровать забилась, пролежала ночь на мерзлых картошках.
Утром сняли белые часовых, ушла я в поле сама не знаю куда. Легла под сломанной березкой, до обеда пролежала. Колени себе обморозила.
Слышала, как уезжали белые, как начали мужики на гумна выходить, как проехал кто-то из крестьян из деревни. А встать - силы не было.
Вернулась домой кое-как. Пожила немного, уехала в Тасеево. За неделю до отступления партизан из Тасеево вернулась к себе домой. Белые наезжали, допрашивали. Только я научилась от допроса отделываться. Спросят меня:
- Где муж?
- Убит.
- Кто убил? Красные?
- Нет, ваши. Да так ему и надо!
Как скажешь так, видят, что мужа не жалею - отвяжутся. Только этим и спасалась.
Штыком и плетью
(рассказ Дмитрия Васильевича Машукова)
Сам я не партизанил, партизанили два брата - Ефим и Иван. Младшему Василию было всего 14 лет, а меня отец никак не отпускал:
- Уйдешь и ты, я залезу в болото по бороду и буду сидеть, пока не умру.
Хозяйство у нас было середняцкое - работники свои, земли хватает. Ничего жили. Но пришлось бросить все, когда партизаны от Тасеевой отступили. Увел я тогда семей пять в тайгу, за Тришкину гору, пока белые тут особенно лютовали. Стало немного посвободнее, вывел я их поближе. Сам пошел, сделал разведку, узнал, что стоит в Бакчете «летучая почта» - колчаковская милиция. Надо в деревню перебираться, а как? Бабы пошли под вечерок с коровами, будто коров с поля гонят, а я иду, будто коням месить корм ходил. Женщины-то свободно в деревне стали жить, а мне пришлось прятаться. Собирал продукты для партизан, передавал вести. Имущество у нас оказалось разграбленным, ждали, что и избу могут сжечь, а поэтому разобрали избу и перевезли в лес.
Наседали на нас особенно из-за попа Вашкорина, как раз напротив нас жил, так про него все и допытывались.
Брат Иван был в отряде Благирева. До восстания мобилизовали его белые, но он из Канска бежал...
Отряда у нас в Бакчете тогда не было. Уехали куда-то белые. Партизанский отряд неподалёку бродил. Брат и говорит в отряде:
- Пойду Васютку попроведую.
Шутя он отца Васюткой звал. Нашлись и еще из отряда охотники дома побывать. Шесть человек их пришло. Поставили пост за деревней, да пост прозевал, вошли белые незамеченные в деревню. Четверо вброд через речку спаслись, а двое остались - брат и Тарас Севрунов. Ивану соседи говорили:
- Забегай в ограду, спрячешься.
- Нет, надо Тараса захватить.
Подбегает к Тарасу, а тот уже в ельник ударился и по нему белые стреляют. Тарас ушел, а Ивана белые захватили. Но никто из белых Ивана не знал, свои бы не выдали, можно было еще выкрутиться. Загубила Ивана Варвара из Хандалов, бывшая Баланина. Вся Хандала была белогвардейская, а Варвара так с белым отрядом и ездила, с офицерами водилась. Узнала она его.
- Ага, попался, сукин сын!
Повели брата в штаб. Видел я все это, дома был как раз. Взял я узды и пошел, будто за конями. Был у нас один российский, как раз его дома не было, я к его жене пошел.
- Давай я за твоего мужа буду.
- Ладно.
Только сообразил я, что начнут спрашивать - запутаюсь. Документов-то я ихних, российских, не знаю, попадусь. Пошел к другой соседке, вдове. Та говорит:
- Были уже у меня и знают, что я вдова. Лезь в другую половину в подполье, туда я грязь сметаю, там пролезешь.
Залез я, а ее прошу:
- Посмотри, куда брата поведут, после хоть труп убрать. Живым видеть не чаял, белые жестоко расправлялись.
Соседка сначала сказала, что повели в ельник. Потом сбегала, посмотрела и говорит.
- Ошиблась я. В штабе бьют.
Пытали, били, потом привели и на веревке повесили. Вытащили ложку из-за голенища, в зубы воткнули, а в руки дали нож. Командир, капитан Юдин, когда собрался уходить, скомандовал:
- На чучело. Ура!
Бросились, штыками распороли. Говорят:
- Пускай хоронят своего героя, а мы посмотрим, кто будет хоронить, вероятно, тут же висеть будет.
Дали знать отряду, приехал отряд, взял труп и похоронили его на участке Подсопки, верстах в 6.
Я сам снимал брата с петли, как только выехали белые. Только снял я петлю, упал он, кровь забулькала, захрипел. Бабы сбежались, ахают, говорят:
- Живой еще.
- Бросьте вы. Штыками весь вспорот, кровь уже не идет, где тут живому быть.
18 августа ст. ст. повесили брата Ивана.
А раньше того, еще в январе, замучили на участке Ново-Бородинка Николая Абаева. Он у нас здесь жил, отец у него был политический ссыльный. Ни за что, за насмешку убили белые Николая Абаева. Приехала белая разведка и сразу в ограду - крайняя изба у Абаева. Ребятишки на катушке катаются. Абаев вышел на улицу.
- Что это у тебя?
- А разве не видишь, что окоп?
Увезли Абаева, стегали, избили, разрубили голову. Привезли потом жене истерзанное тело хоронить.
Машукова Егора Демидовича жена сгубила. Домик у него был по-деревенски приличный, белые командиры все больше у них и останавливались вместе со своими денщиками. Семья Машукова была большая, самому идти партизанить, - не на кого семью бросить. Сидел дома, да не особенно приятно ему это было. А жена у него с умом слабеньким и не прочь с чужими пошалить.
Вот видят белые, что хозяин ходит пасмурный и взялись за жену:
- Что это у тебя такой хозяин невеселый, аль связь с кем имеет?
Сперва она отказалась, что ни с кем муж связи не держит, а потом к ней один солдат и подговорился.
- Я думаю уйти от белых, нас человек пять собралось. Да вот беда - дороги не знаем, а то бы пулемет унесли к партизанам, кабы кто дорогу указал. Вот приедем в следующий раз и пойдем.
Растаяла баба, поверила.
- Скажу мужу, он в отряд передаст, а отряд вас уж встретит.
Договорились с ним, в каком месте будут переходить, мужа втравила. Уехали белые, как и быть должно. Проверяли или нет, а только в следующий раз забрали Егора с собой. Взял его же товарищ по Германскому фронту, уверял, что ничего не будет. А мог бы еще сбежать Егор, когда везли его по чаще, сначала до Хандалы, а потом в Борки. Поверил товарищу, не сбежал, а в Борках его расстреляли вместе с одним борковским крестьянином Ефимом Иннокентьевичем.
Агафью Филипповну Никифорову, мать партизана Ефима Александровича, убитого при Чучанке, забили белые плетьми, допытываясь, где сын. Ей было лет 60.


Tags: Белые, Белый террор, Гражданская война, Попы, Рокомпот
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments