Трехлетняя гражданская война на юге… выработала… целое поколение молодых офицеров Генерального Штаба, вздумавших в обстановке братоубийства продолжать прерванную в начале 1918 года штабную карьеру.
…мой очерк был бы далеко неполным, если бы я обошел молчанием гибельную роль в борьбе с большевиками дельцов и карьеристов гражданской войны.
Служа верой и правдой Троцкому-Бронштейну (75% офицеров русского Генерального Штаба состоит на службе у большевиков)… и образуя в то же самое время блестящие штабы, декорировавшие военные центры Деникина или Врангеля, наши «военспецы» сохранили строгую корпоративность при всех перипетиях борьбы белых с красными, поддерживая друг друга в трудные минуты. Можно было бы привести целый ряд примеров, когда, при взятии в плен какой-либо части и поголовном истреблении победителями строевых офицеров и добровольцев (а в соответствующих случаях коммунистов), офицеры Генерального Штаба избегали этой участи, благодаря привилегированному положению, в какое ставило их специальное военное образование. В офицерах Генерального Штаба нуждались и красные, и белые, а при таких условиях эти офицеры, быстро оценив свои преимущества, служили одинаково неискренно и тем, и другим и в значительной степени способствовали тому, что гражданская война на юге России приняла такой затяжной характер. /От себя: это что же выходит – большевики недаром не доверяли военспецам?/
[ Читать далее]И в большевистской, и в белой печати обращали на себя внимание статьи военно-оперативного характера, принадлежавшие перу офицеров Генерального Штаба. Написанные в нейтральных тонах, они производили отталкивающее впечатление суждений каких-то супер-арбитров. При этом военная тайна была не всегда соблюдена. Как на пример, сошлюсь на появление в июне 1920 года в Севастопольской газете «Юг России» статьи неизвестного автора, представлявшей собою дословное воспроизведение (автор поленился даже придать ему другую редакцию) секретной сводки оперативного отдела о положении на польском фронте, а вследствие этого и задержанную военной цензурой.
С течением времени в среде более молодых, а потому и более активных военных выработался особый тип военачальников упрощенного миросозерцания. Обстановка гражданской войны воспитала их в простейшей формуле: «если я не повешу, то повесят меня», жертвенный порыв добровольчества сменился ненасытным карьеризмом и жаждой власти, чинов, орденов и салон-вагонов. Бороться с этими проявлениями эгоизма и тщеславия было подчас не под силу даже Главнокомандующим. К тому же эта болезнь была заразительной.
Являясь зачастую проводниками совершенно чуждых духу русской армии течений, эти профессионалы гражданской войны извращали настроение армии, приписывая ей несвойственные ей политические симпатии или предубеждения и вмешивались в вопросы внутреннего управления, не имевшие какой-либо связи с военными операциями. Капитаны делались в течение нескольких месяцев генерал-лейтенантами, получая боевые ордена за операции, которые в настоящей войне удостоились бы лишь одобрительного отзыва начальства. Но этим совершенно закрывался доступ в армии старых боевых военачальников, которым их красная подкладка и Георгиевские кресты дались ценой тяжелой боевой работы.
Считаю необходимым привести здесь мнение одного из заслуженных офицеров Генерального Штаба по поводу своих младших товарищей в обстановке гражданской войны:
«Страшное зло», пишет этот боевой генерал: «проникшее в Добровольческую Армии, может быть, имея в виду хорошую цель, — это рассыпание чинов, не сдерживаемое никакими рамками. Ввел это Деникин, счел себя вынужденным продолжать и Врангель. Когда дарование чинов являлось исключительным явлением, оно и более ценилось, да и не порождало завистливого карьеризма. При щедром повышении это средство являлось не поощрением, а развращением, так как в большинстве случаев не было обоснованным. Мало того, быстрое продвижение ловкой молодежи породило страшное явление — пренебрежение к знаниям и к служебному опыту... Причины многих военных неудач в нашей борьбе с большевиками имеют в этом свою разгадку. Но создалось модное течение — «Дорогу молодежи!»… и по этому течению легкомысленно поплыли и верхи армии. И они в этом виноваты. Ибо они установили и поощряли это. Созданные ими «вундеркинды» понятно всюду вылезали из своих рамок, и никто им не показывал их надлежащего места. Все «дерзали». Но дерзать стали не только в хорошую сторону… но и в дурную. Тем более что примеров тому налицо всегда было много. Одерживающей же и руководящей руки не было.
На этой почве стало вырастать и пренебрежение к противнику. Неудачу Таманской и Каховской операций следует отнести именно за счет таких необоснованных дерзаний, который вошли в плоть и кровь «вундеркиндного» командования.
Генерал Врангель имел слишком многочисленный штаб (а военный афоризм гласит: большие штабы — малые успехи и большие поражения), сам писал слишком много приказов, которые не исполнялись… и доверял важные поручения недостойным доверия лицам. (Укрепления Перекопского перешейка были ничего не стоящими, а, по словам Врангеля, на основании доклада руководившего работами кавалериста Иозефовича, эти укрепления были неодолимой твердыней!)
В многочисленном штабе всегда будут люди без дела, будут нашептывания и интриги. Это Врангель должен был знать и, если он это допустил, то он и должен был считаться с последствиями. Вот тут-то и сказалась неправильная организация дела, неправильная структура армии и ее подразделений, где все носило слишком широкий размах (не по средствам и силам), и отсутствие прочных основ. Все было, если угодно, несерьезно по существу, а внушительно лишь с внешней стороны.
Затем нельзя не отметить, что существовало еще одно большое зло — протекционизм, расцветший в Добровольческой Армии махровым цветом и приведший к замещению многих должностей совершенно несоответствующими лицами».
Излишне добавлять, что при таких условиях, самоуверенность и апломб «моментов» гражданской войны не знали пределов. Они хотели бы милитаризировать все отрасли управления и политической жизни: печать, продовольствие, железные дороги, финансы. Но эта задача была им совершенно не по плечу, так как, окончив ускоренный курс Александровской Военной Академии, они были нетверды даже в военных познаниях, не говоря уже о сферах экономической или административной. Это отпугивало от активной работы в тылу Деникина или Врангеля опытных администраторов с солидным деловым стажем, далеких духу военного карьеризма.
Последствия указанного направления штабной молодежи, игравшей на территории В. С. Ю. Р. исключительную роль, не замедлили сказаться с первых же шагов командования Генерала Врангеля.
Если признания очевидцев составления земельного закона Врангеля 25 мая 1920 года достоверны, важнейший акт Правительства Юга России был написан военными чуть что не на барабане, причем специалисты земельного вопроса были устранены от этой работы...
Не вдаваясь здесь в существо утвержденных Главнокомандующим правил о передаче распоряжением Правительства частновладельческих земель в собственность обрабатывающих их хозяев, следует, однако, признать, что своего агитационного значения (на которое они были, главным образом, рассчитаны) эти правила не выполнили, так как были изложены тяжелым, малодоступным пониманию сельского населения языком. И как ни старался Главнокомандующий широко использовать этого козырного туза своей программы, распространяя текст нового закона в сотнях тысяч экземпляров, население Северной Таврии отнеслось к нему довольно равнодушно.
…проведение земельного закона в обстановке, когда фронт то доходил до Днепра, и наши разъезды находились под Александровском, то откатывался почти до Перекопа и Крымских перешейков, было пустой тратой энергии довольно малочисленного землеустроительного персонала, и скорее раздражало крестьянское население, чем способствовало поднятию авторитета армии.
А между тем в медленности проведения земельного закона в жизнь военное начальство усматривало единственную причину уклонения населения Сев. Таврии от мобилизации, упуская из вида, что красное командование никогда не пользовалось для пополнения своей армии мобилизованными прифронтовой полосы, а доставляло пополнения с севера и востока России. Это обстоятельство и послужило основной причиной неуспеха всего предприятия Генерала Врангеля.
Но, относясь так строго к прегрешениям гражданского аппарата управления и постоянно вмешиваясь в его компетенции, сами штабы были далеко не на высоте своей задачи. Неудачу Таманской и Каховской операций и в заключение беспорядочный отход русской армии в Крым следует отнести именно за счет плохой организации Генеральным Штабом разведывательной части и службы связи.
Еще до посадки десанта на пароходы для отправки его на Кубань в Феодосии было известно, что население Кубани относится к приходу русской армии враждебно и что вся операция, в виду принятых большевиками мер, завершившихся передачей власти на Кубани местному Совдепу, носит несвоевременный характер. Тем не менее десант был произведен, после чего Ген. Врангель, проезжая лично по пустым улицам Тамани, население которой попряталось по домам, мог убедиться, насколько преувеличены были донесения разведчиков о многочисленных восстаниях против красных и об общем недовольстве советской властью.
Так же неудовлетворительно была поставлена разведка в прифронтовой полосе, находившаяся исключительно в ведении Генерального Штаба.
…штабы не приложили должных усилий к тому, чтобы облегчить Главнокомандующему его тяжелую задачу. Воспитанные в кастовом самомнении молодого Генерального Штаба, они не сумели подняться выше личных самолюбий и сойти с излюбленного пути нашептывания и интриг. Они забыли, что в той обстановке, в которой находилась русская армия… эти привычки штабов большой войны должны были привести армии к катастрофе.
Вот почему утверждения известной части печати, стоящей на платформе поддержки русской армии, о том, что военные в Крыму оказались «головой выше» чиновников, не основаны на подлинном наблюдении фактов Крымского тыла.
В начале июня я был приглашен… на должность Начальника Части печати Отдела Генерального Штаба...
С этого момента волею судеб я был поставлен в центре хитросплетения интриг политического тыла, распутать который оказалось не под силу даже самому Главнокомандующему. К сожалению, между мною и Ген. Врангелем находилось непреоборимое средостение в виде ближайших его сподвижников, которое не дано было перейти, чтобы не быть обвиненным в интриге. Главнокомандующий же никак не хотел понять, что я, в силу своего положения, даже помимо собственной воли, делался творцом внутренней политики в Крыму, каковая роль приписывалась мне теми, кто почему-либо имел основание быть недовольным появлением во главе управления печатью совершенно нового лица.
А недовольство мое назначение должно было вызвать естественно и прежде всего в кругах офицеров Генерального Штаба, не нашедших применения своим талантам на фронте и собиравшихся в тылу импровизировать на политические темы, благо с 1917 года на этом сделало карьеру немало «табуретных Гошей». С легкой руки покойного Генерала Романовского, политика заедала наши штабы. Когда же был упразднен Осваг, и все его наследие приобщили к Штабу Главнокомандующего, Крымский «Генеральный Штаб» быстро оценил все моральные и материальные преимущества для него от заведывания делом печати и пропаганды. Хоть и мизерно было Крымское хозяйство, но область пропаганды была настолько всеобъемлющей и эластичной, что из нее можно было всегда извлечь значительные выгоды, как в смысле создания импозантных должностей и влияния на политическую жизнь, так и в виде раздачи угодным лицам заграничных командировок, иностранной валюты, бумаги и газетных субсидий.
И вдруг это «золотое дно» в один прекрасный день ускользало из сферы влияния Генштаба и переходило под руководство человека штатского, ничем не связанного с закулисными влияниями «черного войска»! Естественно, что мне была объявлена им война с первого же дня… и слухи о моей вынужденной отставке не умолкали ни на минуту в течение трех месяцев возглавления мною Отдела печати.
Как сейчас помню свое первое появление в Отделе. Мой предшественник Полк. А. Мариушкин, офицер Генерального Штаба мирного времени, до того рассердился на меня за мое назначение, что не пожелал даже лично сдать мне дела, денежные суммы и запасы бумаги. В Отделе я был прямо подавлен обилием рослых, здоровых, прекрасно экипированных молодых офицеров, которые были откомандированы из своих частей для заведывания разными отраслями печати и пропаганды. Хоть бы одна физиономия газетчика, хоть бы один штатский пиджак! И вот, когда я сидел в своем небольшом кабинете, с трехверстной картой Крыма на пустом письменном столе, буквально оглушенный звоном шпор и мельканием аксельбантов, открылась дверь и один за другим — начальники различных отделений — все со значками Военной Академии — входили, чтобы вручить мне свои рапорты об отставке.
Естественно, что я ни одной минуты их не задерживал, так как сознавал, как нужны были нашей армии образованные офицеры на фронте или же в тех чисто военных областях, которыми руководить штатским никогда еще не приходило в голову, если не считать неудачных попыток А. И. Гучкова или А. Ф. Керенского. Тем не менее возникал вопрос о том, кем заменить ушедших... К тому же в Отделе я нашел в делах полнейший хаос и крайне примитивную, чтобы не сказать легкомысленную постановку дела хранения казенной бумаги и раздачи газетных субсидий.
Считаю необходимым оговориться, что то обстоятельство, что 3/4 Крымской печати носило официозный характер, меня, как журналиста, нисколько не шокировало. Не надо быть слишком наивным, чтобы не понимать, что так называемая «независимая печать», даже в дореволюционное время, была независима только от Правительства, но зато находилась в сугубой зависимости от тех или других партий, банков или меценатов из Московского Ситцевого или Живорыбного рядов.
Что же было удивительного в том, что в Крыму, где ни у одного из 20-ти органов печати не набралось бы и десятка постоянных подписчиков, большая часть газет вынуждена была пользоваться субсидией Правительства, чтобы как-нибудь свести концы с концами! И если три, четыре газеты этих субсидий от Отдела печати не получали, то это вовсе не означало их материальной и идейной независимости, а попросту у каждой из них имелся свой денежный источник (более щедрый, чем Отдел печати), от которого исходили все милости...
Русская пишущая братия (как, положим, всякая) никогда не отличалась слишком твердыми моральными устоями, ни достаточным образованием...
Только бы писать каждый вечер привычное количество строк, только бы видеть на другое утро написанное со свежих столбцов газетного листа, потрясать устоями, грозить разоблачениями, травить намеченную жертву, не щадя ни интимных отношений, ни женской чести — а там не все ли равно, кто дает на это деньги! Сегодня Витте, завтра Рябушинский или Д. Рубинштейн, Антанта или Германия, послезавтра Ленин или сам сатана — все это имеет лишь преходящее значение, благо так нетрудно, имея литературный талант, встать в позу любого героя, ибо, как сказал один из сменовеховцев, «нет той лжи, которую язык человеческий не сумел бы облечь в форму слов девственно-правдивых»! — Вот психология — увы! — подавляющей части современных ландскнехтов печатного слова. В этом отношении журналисты, собравшиеся весною 1920 года в Крыму, не составляли исключения из общего правила. Развращенные до последней степени тремя годами гражданской войны, а также пресловутым Освагом, подарившим газетному миpy целые легионы беспринципных и жадных до денег Тряпичкиных и газетных мародеров, эти господа обивали пороги влиятельных лиц и присутственных мест, выклянчивая субсидии и шантажируя откровенными угрозами. У кого было громкое имя, тем давали, но подачка делала их еще более наглыми. Никто не пользовался такими щедрыми субсидиями от Правительства Юга России, как известный Петербургский журналист Z, но никто не поносил так грозно в редактируемых им в Крыму газетах Отдел печати, как этот вечно полупьяный и преисполненный добродетелями газетной богемы Катон, по-видимому для того, чтобы гимназисты приготовительного класса уверовали в независимость его газет.
В этот мир продажности, злопыхательства и интриг предстояло войти мне, не имевшему в Отделе печати ни одного сотрудника, на которого можно было положиться. …все те, кому надлежало инсценировать политические настроения, упорно гонялись за громкими именами, вербуя в свой лагерь сановников, парламентариев, профессоров и журналистов. Но во-первых — «громкие имена» всегда обходились очень дорого, ибо их носители хотели хорошо жить и ничего не делать, а во вторых — эти имена очень мало говорили простому народу, вообще крайне безразличному и скорее недоверчивому к авторитетам интеллигенции.
Люди знания и дела, скромные труженики, готовые в тяжелых условиям гражданской войны отречься от себя и, с привычками аскета и твердою верою в правоту дела, которому они себя посвятили, работать, не покладая рук, — вот кто были нужны на ответственных местах в противобольшевистской борьбе, а не лидеры политических партий и газетные публицисты, жившие «старым жиром» дореволюционных репутаций...
Как часто, сталкиваясь в период моей последующей деятельности во главе Крымской печати с «власть имущими» и слушая их стереотипные жалобы на «безлюдие», я читал в их глазах просто панический страх пред свежими и новыми людьми, которые — упаси Боже — могли бы проникнуть в святое святых руководивших верхов. А вдруг эти новые люди проявят независимость взглядов, неподатливость в области компромиссов, начнут заявлять свое мнение, проводить в жизнь свою политику, приводить с собой своих людей? — Нет, уж пусть игра будет вестись при помощи все той же истрепанной колоды карт политических и административных персонажей, пусть на всем будет лежать печать казенщины и рутины, зато можно быть спокойным, что тайна верховного руководства судьбами миллионов человеческих жизней будет соблюдена, и ни один непосвященный не нарушит общего ансамбля...
Повторяю: людей в Крыму вовсе и не искали, так как все роли в администрации и управлении были уже распределены заранее, и всякие перемены в составе подобранных лиц вообще нежелательны и Главнокомандующему, и его обоим Помощникам, и всей плеяде выдвинутых ими больших и малых величин.
…дороговизна газет была самым уязвимым местом Крымской печати. Но она являлась лишь естественным последствием царившей в Крыму общей дороговизны и связанным с нею вздорожанием типографского труда. Для иллюстрации условий, в которых приходилось работать повременной печати, достаточно указать, что газетный наборщик за строку ручного набора получал в шесть раз большую плату, чем автор. При таких условиях нечему удивляться, что цены за номер газеты в Крыму доходили к концу лета до 500—800 рублей. Это обстоятельство, принимая во внимание, что на большевистских газетах, проникавших с фронта и из Евпатории, неизменно значилась цена в 3—5 рублей, ставилось в особую вину Отделу печати. Но ведь и цена фунта хлеба к концу лета в Крыму дошла до 800 рублей...
Все эти обстоятельства не могли не быть известными тем кругам, из которых исходили нападки на Отдел печати, но, раз критика моей деятельности была им необходима для того, чтобы меня «убрали», все доводы логики и справедливости должны были уступить пристрастию и злопыхательству.
— Больше месяца на этом месте не просидите, говорили мне знатоки неустойчивости политического барометра в Севастополе… вас заедят. Уж такая это должность.
…прежде всего надо было обеспечить Отделу печати возможную независимость от Военного Управления и его Отдела Генерального Штаба, которые не скрывали своей враждебности ко всему штатскому, вследствие чего на их искреннее содействие я естественно рассчитывать не мог.
Параллельно с Отделом печати, зачастую вмешиваясь в его функции, действовал до июля 1920 года Политический Отдел...
Эти местные органы пропаганды, по мысли А. В. Кривошеина, подлежали закрытию, каковая мера вызывала сильное раздражение в военной среде против Помощника Главнокомандующего по гражданской части. Так как ликвидация местных политических отделений выпадала на мою долю, это раздражение естественно переносилось и на меня...
Не говоря уже о том, что содержание политических отделений на местах стоило Правительству Юга Poccии огромных денег, начальники политических отделений, за малыми исключениями, были далеко не на высоте своей ответственной задачи. Наскоро набранные, они не удовлетворяли сложности предъявляемых к ним требований, ссорились с местной администрацией, вмешиваясь в ее распоряжения, и старались разыгрывать в уездных городах роль недреманного ока центральной власти, не выполняя какой-либо производительной работы.
…достаточно было посмотреть на фигуру журналиста Б. Ратимова (начальника Евпаторийского политического отделения) в умопомрачительном френче и широчайших погонах статского советника, или на б. члена Государственной Думы Н. Ф. Аладьина, пытавшегося инсценировать в Крыму всероссийский крестьянский союз при участии каких-то весьма некрестьянского вида моншеров, — чтобы понять, что долее подобное положение терпимо быть не могло.
Не меньшие затруднения вызывало упорядочение вопроса о цензуре над органами повременной печати. Выше было отмечено, что большинство органов Крымской печати пользовались поддержкой Правительства в виде отпуска бумаги по казенной цене. Но это не мешало их редакторам вполне правильно понимать свой долг пред армией и обществом и затрагивать страницах печати темы, которые могли не понравиться представителям власти, лишенных представления об этом долге. На этой почве между цензурой и редакторами газет происходили всегда резкие недоразумения, заканчивавшиеся победою цензорского карандаша и ... белыми местами на газетных столбцах...
Ген. Врангель смотрел на «газетчиков» и на печатное слово немного слишком по-военному и, мало считаясь с пишущей братией, полагал, что в обстановке гражданской войны печать поступит лучше всего, если будет неизменно рапортовать о том, что «на Шипке все спокойно».
…Главнокомандующий ставился Управлением Иностранных Сношений далеко не в курс всех событий за рубежом.
Вообще же А. В. Кривошеин питал какое-то необъяснимо враждебное чувство к хорошо налаженному информационному аппарату...
…8500 осважников своей топорной агитацией и никчемностью приносили безусловный вред интересам Добровольческой Армии.
…ввиду упорного противодействия Пом. Главнокомандующего, пришлось отказаться как от официальной, так и от официозной агитации, вследствие чего пропагандой идей Правительства Юга России занялись в Крыму различные организации и лица, каждый толкуя по-своему руководящие приказы Главнокомандующего.