Из сборника «Революция на Дальнем Востоке».Борьба интервентов с Советской властью в Сибири в 1918 г. началась вооруженными выступлениями чехо-словацких войсковых частей, следовавших через Сибирь на родину. Это выступление было подготовлено и поддержано Японией, Америкой, Францией и другими. На территорию Сибири были введены экспедиционные войска японского и американского правительства. Войска их принимали непосредственное участие в боях против республиканских войск там, где чехо-словаки не выдерживали натиска рабоче-крестьянской Красной армии, как это было на уссурийском и забайкальском фронтах.
…все то, что свершилось в России в период борьбы с интервенцией и белогвардейщиной, отчего пострадали мирные граждане не только русские, но и иностранцы, должны нести ответственность исключительно интервенты, кои органически были связаны с раздавленной ныне русской контрреволюцией...
Вскоре власть Советов была свергнута по всей Сибири, и все те, которые считали себя так или иначе связанными с советским строительством и в нем находили единственное спасение, ушли в народные массы. Более активные работники, скрывшись в сопках тайги, начали оттуда организацию партизанского движения в областях Дальнего Востока...
Хабаровск был занят бандитом Калмыковым, а также японскими и американскими войсками, являвшимися, таким образом, идейными вдохновителями калмыковских зверств и расстрелов сторонников Советской власти, совершаемых калмыковскими опричниками не только в подвалах и вагонах смерти, но и открыто, среди белого дня на улицах города (расстрел в Хабаровском саду музыкантов «Чашки Чая» и т. д.)...
[Читать далее]Ужасы событий конца 1918 и 1919 годов так еще свежи в памяти у всех, что о «деятельности» Калмыкова, этого изверга рода человеческого, говорить слишком тяжело. Достаточно указать на живых свидетелей, чудом спасшихся при расстрелах: тт. Жданова, Бессонова, Я. Петрова, Луненко и др., а затем на целый ряд уничтоженных деревень, как Синда, Святогорье, часть Ильинки, на разрушение множества отдельных домов бедняков-крестьян, например, в селе Малышевском (Смирнова), в Кн.-Волконке и др., где одновременно с уничтожением имущества расстреливали и хозяев.
Калмыковцы говорили: «Перегрызай горло всякому большевику, а то они тебе перегрызут».
И они грызли, пороли, расстреливали, жгли, уничтожали все, что им казалось революционным...
«Государственное строительство» Калмыков начал с восстановления старых форм управления. При этом особое внимание обратил он на подбор и усиление кадров охранки (контрразведки) и полиции. Полицейские и тайные агенты охранки наводнили не только город, но и все села и деревни. Шпионаж и предательство открыто поощрялись. Началась правильная охота по вылавливанию большевиков: грабили семьи бывших комиссаров (в селе Снежном ограблена семья Лехова), пороли жен комиссаров и т. д.
С этого началось «славное возрождение великой России» белобандитами...
В кадетском корпусе было открыто особое военное училище «имени Калмыкова», где новое офицерство, при ускоренном курсе, проходило «науки» но возрождению России, обучалось тактике и поведению в экспедициях против крестьян. Словом, готовились усмирять Россию. Бывшие кадеты, а теперь молодые офицеры, воспитывались буквально на крови, участвуя в ежедневных расстрелах, начав с расстрела своих прежних преподавателей Свищева и Попова (8 сентября 1918 г.).
Последовали воспрещения разного рода съездов, собраний, митингов и манифестаций. Общественная жизнь в городе совершенно замерла. Зато спекулянты почувствовали полную свободу и безнаказанно вздували цены на все. Крупные рыбопромышленники получили возможность восстановить заездки по Амуру. Пароходовладельцы забыли и думать о льготных тарифах для перевозок крестьянских грузов, особенно рыбных, заставляя мужиков-рыболовов продавать им рыбу за бесценок.
В довершение всего этого Калмыков объявил мобилизацию сначала городской интеллигенции (будущий кадр «возрождающейся армии»), а затем и деревенской молодежи...
Военно-топографический отдел штаба японских экспедиционных войск, получив возможность чрез белых ознакомиться с нашими военными картами и планами всего Дальнего Востока и его крепостей, сам приступил к производству съемок. Немедленно были разосланы по Дальнему Востоку военно-топографические партии. Попали они и во все села Амура. За одной из таких партий я наблюдал летом 1919 года в селе Нижне-Тамбовском, где она работала под усиленной охраной своих солдат, производя военные съемки как реки Амура в этом районе, так и прилегающих к реке местностей. При этом к составляемой карте прилагались подробные описания характера местности, ее флоры и фауны, всех особенностей времен года, количества населения, его национального состава, рода занятий, системы жилых построек, количества материальных ценностей, средств передвижения, водоснабжения и т. д. Офицер охраны однажды, вынув острую шашку и показывая ее русским собеседникам, рассказывал, как он рубил ею «бореука» (большевиков) в переяславском и святогорском районах, когда там была их экспедиция в начале лета 1919 года, вместе с калмыковцами...
В экспедициях по русским селам японцы отличались особенной бесцеремонностью. Заходя в деревни, японские солдаты зачастую говорили: «наша хозяина, тебе молчи» и, приставляя штык к груди сопротивляющихся, забирали любое количество необходимых им продуктов, главным образом, кур, яиц, молока. Японское офицерство требовало, чтобы русские крестьяне снимали перед ними шапки и кланялись при встречах (был даже курьезный приказ на этот счет японского командования, развешанный по станциям и селениям Спасского района). Под постой своих штабов и для солдат японцы всегда занимали лучшие в селах дома, школьные и другие общественные здания, где обычно после их ухода нельзя было найти в целости ни школьных библиотек, ни приборов физических кабинетов, ни коллекций, да и здания настолько загаживались и разрушались, что без капитального ремонта они были непригодны к жилью (школа села Бельцова, больница в с. Яковлевке и т. д.). Говорили, что японцы пристают к женщинам с гнусными предложениями (в с. Верхне-Тамбовском) и даже насилуют.
Из Амурской и Приморской областей шли вести о развивающемся там партизанском движении; о том, что по мобилизациям там никто почти не идет к белым, и что белые, обескураженные неудачами на главном уральско-волжском фронте и партизанскими движениями в тылу, применяют террор вовсю, наводняя области экспедициями, жгут села и деревни, расстреливают стариков, женщин и детей (в селе Ивановском, Амурской обл.). К арестованным применяют самые ужасные пытки...
Многие из нас, вместо калмыковской мобилизации, пошли в сопки, пошли к тем, кто звал к восстанию против белых банд и японцев.
Калмыков из Хабаровска ответил на это карательными экспедициями с вновь обученным для этой цели командным составом во главе. И пошли гулять белые банды, вместе с японцами, по крестьянским селениям, расположенным в бассейнах рек: Хора, Кии, Обора, по Амуру и другим местам. Полковник Меедведев из Николаевска тоже выслал такие же экспедиции по р. Амгуни и вверх по Амуру, на прииска и в села. «Государственно-мыслящие» возродители России всерьез начали «пулей и нагайкой народ усмирять». Расстреливали публично почти по всем деревням неугодных им людей. Большевик — это смертник тех печальной памяти времен. Поймав большевика, ему связывали назад руки и за конец веревки выводили на расстрел. Белобандиты часто в экспедициях прибегали к хитрости: так, прикидываясь партизанами, они скоро узнавали в том или ином селе, кто сочувствует или помогает партизанам, хватали их и тут же производили над ними экзекуции… под руководством офицеров; иногда только грабили ценное из имущества, а остальное вместе с домом сжигали.
Больше всех, конечно, доставалось сельской интеллигенции — учителям и наиболее развитым и сознательным мужикам. Гибли они но самым ничтожным поводам... Словом, систематически уничтожался сознательный элемент. Слово «борсук» стало роковым; достаточно было показать, что вот это «борсук», как японцы его хватали, и человек зачастую бесследно исчезал.
Я не берусь перечислить синодик погибших русских граждан от рук белых банд и японцев, ибо это слишком большой труд. Нужны года для того, чтобы точно установить, сколько и кто именно из граждан был уничтожен интервентами и бесновавшимися при них белогвардейцами. В этой статье я стремлюсь только точнее охарактеризовать общую картину положения того времени и привожу лишь отдельные факты в целях иллюстрации.
Погиб в Хабаровске от рук Калмыкова т. Шеронин, убили Ф. К. Рийк (хозяина аптеки «Рийк и К-о»), предварительно его ограбив, и др. Наконец, калмыковцы ловят уважаемого населением учителя Сергея Щепетнова (Бич) и живым спускают его под лед на Бешеной протоке (в убийстве участвовали Амиров, Абаза и др.). Расстреливают доктора Криворучко - с девятью другими товарищами и т. д., и т. д...
Население, возмущенное зверствами белояпонцев, стало не только симпатизировать партизанам, но и определенно становилось на их сторону и помогало им материально.
В партизанских рядах появляются оставшиеся живыми после расстрела белобандитами, которые информируют нас и крестьян о творящихся жестокостях в подвалах контрразведки и вагонах смерти...
Город Николаевск еще 8-го сентября 1918 г. был занят японскими войсками... В городе и области начались обыски, аресты, пытки и т. д. Только богачи, офицеры и чиновная знать праздновали свою победу (то же само было и в городе Хабаровске).
Скрывавшиеся по селам белые, бывшие офицеры, хлынули в города, давая точные сведения, какие села настроены большевистски, кого необходимо «убрать» и на кого можно положиться. По селам появились полицейские рядовые крючки и участковые пристава в таком изобилии, что даже в дореволюционное время их было далеко меньше. Чины старались выслуживаться и, вместе с вылавливанием большевиков, отбирали у крестьян-охотников винтовки и другое оружие, преследуя недовольных новыми «порядками», сводя зачастую личные счеты.
Прошли три карательных экспедиции, причем несколько человек было расстреляно на Лимуринских и других приисках, а в селе Иннокентьевском пороли не только мужчин, но и женщин. В деревне Славянке арестованных пороли, присыпая раны солью и ставя их босыми ногами на горячие паровые котлы, а затем расстреливали.
В городе Николаевске японцы заняли под постой здание Совдепа и все лучшие дома. Захватили крепость Чныррах (в 12-ти верстах от Николаевска) и все бывшие там ценные предметы обороны. При их хозяйничаньи исчезла весьма ценная мраморная доска минной станции. Они чувствовали себя завоевателями, но поступали, как воры, разграбляя крепость обычно по ночам... Нетронутыми были только две радиостанции, из которых военную они даже усилили, причем деревянные мачты были заменены чугунными. По этому поводу капитан Мургабов имел следующую беседу с японским переводчиком Накамурой в 1919 году летом:
Мургабов. Скажите, скоро ли японские войска будут выведены из пределов России? Ведь порядок у нас почти образцовый!..
Накамура. Очень скоро, очень скоро! Порядок почти установился. Мы скоро уйдем.
Мургабов. А для чего, в таком случае, ваше командование ставит чугунные мачты на военной радиостанции?
Накамура. Я очень, очень удивляюсь, г. капитан, вашей, так сказать, наивности. Зачем чугунные мачты? Да затем, чтобы они не сгнили, пока здесь находятся наши войска (и японец ехидно захихикал).
…по всему краю бродили небольшие партизанские отряды, состоявшие из местных революционеров, бывших красногвардейцев, рабочих и т. д. К ним постепенно присоединялись и все те, кто не хотел и не мог мириться с произволом интервенции, кто стремился добиться свободы для родного народа.
В тайгу приходили вести об усиливающихся зверствах белых и японцев над арестованными, об избиении на Амурском мосту, на Березовской заимке, о массовых расстрелах японскими войсками крестьян и детей. Плач и вопли осиротелых и вконец разоренных мужиков толкали партизан на путь беспощадной борьбы и отмщения виновникам-интервентам…
Чем больше свирепствовала реакция и чем больше помогали ей японцы, тем быстрее росли и крепли ряды вольных партизан-повстанцев, главным образом, из крестьянской среды. Повстанцы, пришедшие в отряды из сожженных сел и деревень, внесли новый, так сказать, организационный лозунг: «Кто не с нами, тот против нас».
…
Чувствуя себя достаточно сильными и не желая нести напрасные жертвы, мы решили еще раз предложить белым и японцам начать с нами переговоры. Штаб фронта назначил парламентера т. Орлова...
Но не суждено было тт. Орлову и Сорокину снова возвратиться к своим: они были зверски замучены и убиты белогвардейцами... Так «культурные» японцы допускали расправляться с парламентерами, жизнь и безопасность которых узаконена длинным рядом веков в истории человечества. Интервенция на Дальнем Востоке полна ужаснейших зверств и грубых нарушений белыми и интервентами международных обычаев...
…
К 12 часам ночи 28-го февраля в город вошли две роты 1-го полка и отряд лыжников, а утром 29-го приняли от японцев все караулы...
В этот же день японцы передали всех белых офицеров русскому командованию красных войск, но полк. Медведева оставили у себя, симулировав его самоубийство и похороны накануне нашего вступления в город.
По указанию Кухтерина была выловлена вся контрразведка и передана в руки Военно-Революционного Трибунала. Белогвардейские офицеры также были арестованы, и дело каждого было рассмотрено тем же Трибуналом. Причем невинных в экзекуциях и не принимавших участие в экспедициях Трибунал освободил (напр., капитана Мургабова, подполк. Григорьева, подпоруч. Смоленского и несколько человек других, фамилий которых теперь не помню)…
Посещая штаб, я всегда видел там японцев, как солдат, так и офицеров. Особенным завсегдатаем нашего штаба сделался поручик Цукамото со своими товарищами (фамилии не помню), причем Цукамото частенько, после обильной пирушки, оставался ночевать в штабе и спал в комнате начштаба т. Наумова. Цукамото подкупал меня своею искренностью и невольно внушал особенное доверие к себе. В беседах с нами он называл себя демократом, — даже больше — заявлял, что он теперь большевик и в Японии будет безусловно работником этой партии. Я высказывал Тряпицыну свои опасения насчет «японской дружбы», но он самонадеянно заявлял: «Ничего подобного! В вас говорит просто присущая вам недоверчивость к японцам. Я вполне понимаю это. Но смею уверить, что не далее как через 10—15 дней мы вместе с отрядом японцев пойдем против Хабаровска»...
Словом, японцы постарались усыпить бдительность русских и своей кажущейся откровенностью расположили к себе даже и тов. Наумова.
Патрулирование по городу в ночное время ослабело, так как начальник гарнизона т. Комаров тоже «убедился» в лояльности японцев...
Между тем японцы не дремали. Охраняя склады и магазины Симады вблизи нашего штаба, они накапливали внутри помещений свои силы, не уводя обратно в казармы ежедневно сменявшиеся караулы. Чрез несколько дней японцы добились разрешения от нашего штаба говорить по радио с Хабаровском, но лишь на русском языке, причем на радиостанцию для передачи телеграмм были допущены японские радиотелеграфисты. 8-го или 9-го марта было разрешено японцам передавать телеграммы в Хабаровск на японском языке, так как Исикава и Цукамото убедили Тряпицына в своей дружбе и в том, что они не злоупотребят его доверием, передавая по-японски только то, что они не могут правильно выразить по-русски...
Китайский консул, посетив штаб, сообщил, что им дано было два скорострельных орудия белым под давлением японского командования...
…Следственная Комиссия, в присутствии японских и китайских представителей, производила раскопки жертв революции. Так были найдены и сфотографированы трупы парламентера Орлова и его ямщика Сорокина, причем лицо т. Орлова было обезображено, глаза выжжены, нос и язык отрезаны, на щеках были видны темные полосы и шрамы, проделанные раскаленным железом, спина была исполосована шомполами и нагайками. Затем, по указаниям офицеров, были извлечены из-под снега (на льду Амура) трупы Жердева, Курова, Слепова и других, всего до 30 человек. Подобно т. Орлову, многие трупы были изуродованы, с вывернутыми руками, изрезанными щеками, исколоты штыками и т. д...
Но вот назавтра (12-го марта) открывается Съезд Трудящихся Сахалинской области. Высший орган областной власти должен был присутствовать на похоронах жертв революции, тех борцов, на крови которых укрепляется теперь власть трудового народа.
День обещал быть торжественным и знаменательным в жизни области.
Но японцы приготовили нам другое...
Кто бы мог ожидать от столь лояльных японцев предательства?
Ведь мы, бывало, поражались дружбой, любознательностью и предупредительностью японцев, все больше и больше убеждаясь в хорошем расположении их к красным партизанам. Красные банты на костюмах и шинелях японских офицеров и солдат говорили об успехах нашей агитации. Начались даже срывания погонов со словами: «Наша тоже большевика». Открыто говорили, что, когда Тряпицын пойдет к Хабаровску с красными войсками, то японцы пойдут вместе с ним.
Оказалось, что японцы, выражая свою симпатию к нам, исподтишка строили коварные планы. За свое добродушие и доверие мы чуть было не сделались жертвами японской бойни...
В первых числах марта, как сообщало Александровское на о. Сахалине радио, появились в море военные японские суда. Чрез несколько дней японцы заняли Александровск. Революционному Комитету пришлось прекратить свое существование. Наши политработники (Фомин, Кривулин, Дюжаков и др.) вынуждены были скрываться первоначально в тайге, а затем пробрались на материк при наступившей весенней распутице. На острове Сахалине вновь приехавшие японцы не желали входить с нами в сношения, открыто прибегая к насилиям над русской властью острова, не говоря уже об отдельных революционерах.
Из Александровска продолжали поступать сведения об угрозах японцев, вроде таких: за «насилия» над Николаевским японским гарнизоном они уничтожат гарнизоны русских на Сахалине и т. и. Наш штаб отвечал, что в Николаевске спокойно, и никаких насилий над иностранцами не допускается.
Так японцы подготовляли свое выступление в Николаевске.
11-го марта многие из русских граждан готовились к завтрашнему дню, работая далеко за полночь. Но вот к двум часам ночи все смолкло. Тишина кругом. Даже патрули куда-то исчезли. Приблизительно в половине третьего часа ночи, на 12-ое марта, я вдруг проснулся от грома разрывающихся гранат и частой ружейной и пулеметной стрельбы.
Что это значит?
Быстро одевшись, бросился к выходу. Открыв дверь, я увидел японцев, перебегавших по тротуару около самого крыльца дома, скрываясь за сугробом снега. Все внимание их, видимо, было обращено на Большую улицу, по направлению к казармам, где помещался отряд лыжников. Дом лыжников уже горел, дальше видно было зарево пожара нашего штаба. С северной стороны горел дом, где помещалась команда батареи полевых орудий, пылали помещения кавалерийского эскадрона.
Деревянные здания горели с треском и шумом. Всюду слышны беспрерывные взрывы ручных гранат и тревожно торопливый говор заговорщиков-японцев.
Я бросился к телефону, но он уже не работал. Электричество пришлось погасить, так как японцы стали обстреливать дом.
В это время в штабе шла невообразимая суматоха. Тряпицына ранили. Обезумевшие сотрудники штаба метались в горевшем доме, задыхаясь от дыма. Начальник штаба Наумов бросился с балкона прямо к японцам, надеясь спрятаться в глубоком снегу, но его ранили, и он вскоре умер.
Здание штаба было окружено японцами со всех сторон совершенно неожиданно для обитателей штаба. Единственный выход усиленно обстреливался; в дом японцы не заходили, видимо намереваясь сжечь всех работников штаба живыми. Секретарь штаба А. И. Покровский и его помощник Деулин, видя безвыходность положения, покончили самоубийством. Многие из получивших ранения задохнулись от дыма. Выход из дома вел в узкий переулок между зданиями штаба и китайским магазином. Несколько человек, вместе с Тряпицыным, собрались около выходной двери. Сознание того, что уже все потеряно и больше терять нечего, заставило наших товарищей действовать смелее. Растерянность прошла. Решили выбить окно в соседнем доме и здесь искать спасения. Первым выскочил т. Глушаков, удачно пробивший своим корпусом двойные рамы окна в противоположной стене дома вышеуказанного китайского магазина. В образовавшуюся брешь стали перебегать по очереди... Японцы в упор расстреливали людей, творивших чудо своего спасения. Здесь Тряпицын был ранен второй раз в ногу, ранили Шенкермана, Стрельцова и др. Убитыми оказались переживший «собственный расстрел» белобандитами Я. Петров (фельдшер), несколько женщин и детей. От трупов убитых образовалась баррикада, мешавшая перебегавшим, и жертвы участились… Вскоре загорелся и китайский магазин, где нашли первый приют уцелевшие сотрудники штаба. Пришлось пробираться нашим «обреченным» дальше, и, наконец, их подобрали откуда-то появившиеся красные партизаны...
Враг появлялся всюду. Мелкие японские отряды, не успевшие выполнить во время данных им задач, вынуждены были вступать в бой с появившимися партизанами и, при неустойках, рассыпались. По всему городу били красных везде, где только было можно, стреляя из-за заборов и домов...
В город вошли части крепостного гарнизона... Из артиллеристов в живых остался один лишь т. Долженко (житель с. Циммермановки), а остальные были перебиты или погибли в огне пожара. (Впоследствии один артиллерист был найден нами за японскими казармами убитым, со связанными руками, причем в грудь он получил до 20 штыковых ранений и 37 — в спину, висок был рассечен ударом шашки)...
Группа японцев, сконцентрировавшаяся у гарнизонного собрания, после долгих боев, вынуждена была сдаться... Японцы, приведя винтовки в негодность, сложили их в кучу и сдались. Это оказалось для них роковым, так как, получив от японцев негодные винтовки, рассерженные партизаны перебили весь командный состав японского отряда. (Это одна из вероятных версий, так как некоторые из партизан уверяли, что большинство японцев разбежались по дворам и продолжали драться в одиночку, а сдавшиеся были отведены в распоряжение начгара).
По улицам всюду валялись перепутанные электрические и телефонные провода. Город по ночам освещался лишь заревом пожаров. Из квартир японцев и белогвардейцев все еще иногда раздавались предательские выстрелы, и красные врывались в эти помещения, расправляясь с виновниками на месте. Около моей квартиры, в соседнем доме, японцами был убит доктор Андреев только потому, что вышел рано утром открыть ставни окон своей квартиры.
На пепелище б. штаба Тряпицына, в обгоревших грудах кровельного железа засели 6 японцев с офицером и оттуда обстреливали проходивших русских, кто бы они ни были...
Перестрелка с японцами продолжалась. Жертвы увеличивались.
Ввиду неожиданности нападения японцев, дело медицинской помощи раненым не могло быть организовано вовремя, почему многие раненые в первый день боя оставались без надлежащей помощи и присмотра и гибли на улицах города. Некоторые врачи оказывали первую помощь раненым на своих квартирах, превращая их в импровизированные лазареты.
Через 1 1/2 суток от начала выступления часть медперсонала госпиталя и больниц получили возможность явиться на службу. К госпиталю изредка начали подвозить тяжело раненых и убитых как русских, так и японцев, причем для японцев было отведено особое помещение в новом очень светлом домике.
Наконец, по городу стали ходить фельдшера, санитары и сестры милосердия. Прячась от пуль, они помогали раненым, перенося их в госпиталь и больницы. Когда там не стало свободных мест, то под лазареты отвели школьные здания.
Только к концу вторых суток боя стало возможным и более или менее безопасным в некоторых пунктах города подбирать раненых и увозить на подводах.
Вскоре выяснилось, что японцы сконцентрировались теперь только: 1) при консульстве и 2) в каменных казармах, где продолжается перестрелка, и наши стали обстреливать эти здания из орудий.
Попытки предложений о сдаче в плен успеха не имели, и по выходившим с белыми флагами парламентерам японцы открывали стрельбу из винтовок и пулеметов...
Японцы, желая сконцентрировать силы, подожгли свой штаб и отступили в каменные казармы, откуда продолжали обстреливать наши цепи... Время от времени наше командование высылало парламентеров, но их обстреливали, не давая приблизиться на такое расстояние, чтобы можно было крикнуть. Здесь убили вызвавшегося пойти к японцам с белым флагом т. Гавриленко…
Вскоре после переговоров с Хабаровском и давления тт. Гейцмана и Постышева на японское командование в Хабаровске генерал Ямада отдал приказ японцам, засевшим в казармах, прекратить ненужное сопротивление (приказ был напечатан в хабаровских газетах). С этим приказом наш парламентер, вооружившись большим белым флагом, пошел к японцам вместе с переводчиком Кавамурой. Японцы открыли было огонь, но, узнав Кавамуру, перестали стрелять. Только таким путем удалось завязать переговоры с японским отрядом в каменных казармах. Японцы сдались...
Как я уже сказал выше, раненых и больных японцев поместили в госпиталь на излечение, причем было разрешено госпиталю иметь японских фельдшеров из числа пленных...
Наши потери людьми: убито было до 100 человек и ранено до 250...
Японцы стремились уничтожить и уничтожили не только документы, но и оружие, снаряжение и продукты, прибегая к излюбленному способу — поджогу, обливая предварительно керосином. Уничтожая свое, японцы не стеснялись уничтожать и приводить в негодность и все русское. Так, одна из новых двухэтажных каменных казарм была превращена японцами в стойло для скота и до того загажена, что в ней едва ли бы можно было жить даже после очищения и ремонта.
Пленных японцев выгоняли на работы по очистке казарм, расчистке пепелищ, искать спрятанные ими замки от наших орудий во время выступления и т. д. Содержались японцы хотя и в тюрьме, но отношение к ним было хорошее, жалоб никаких не предъявлялось...
Все города Дальнего Востока пережили 4—5 апреля, когда японцы предательски выступили против красных гарнизонов, расстреливая заодно и мирных жителей.
Из Хабаровска 15 или 10 мая к Николаевску направились три канонерки во главе со «Шквалом» и несколько пассажирских пароходов с баржами, переполненными японскими войсками. Эта флотилия на своем пути останавливалась во всех более или менее крупных селениях, начиная с Вятского, уничтожала телеграфные столбы, спиливая их на расстоянии нескольких верст по берегу Амура, причем разбивались изоляторы и провода перерезывались на мелкие куски. В почтово-телеграфных отделениях вдребезги разбивались батареи и похищались аппараты...
В В.-Тамбовске японцы ночевали, причем, по приказанию командующего, всех мужчин согнали на ночь в один дом, а солдаты ходили по селению, приставая к женщинам с гнусными предложениями. Киселевский поселок был обстрелян артиллерийским огнем. То же самое проделано было и в Малмыже.
Японцы всегда заявляли крестьянам, что если при их «посещении» в том или ином селе раздастся хотя один выстрел, они артиллерией снесут все, не оставив камня на камне.
В Софийске японцы расстреляли старика-крестьянина Микрюкова за то, что наши партизаны при отступлении забыли у него телефон, который он не успел спрятать. Большой дом Микрюкова хотели по обыкновению сжечь, но крестьяне уговорили оставить его под школу. Домашнее имущество было разграблено, а скот частью перерезали на мясо для своих частей, а частью роздали японофилам: кулаку Рудакову и другим...
Здесь было расстреляно еще 2 крестьянина.
В Мариинске и далее к Николаевску японцы не стеснялись в расстрелах, запугивая крестьян.
Что сделано японцами дальше, на низовьях Амура, мы узнаем лишь после окончательного освобождения края от интервенции.
При занятии Де-Кастри японцы грубо и дерзко обращались не только с нашими почтово-телеграфными чиновниками, но и с их семьями и детьми.