1 января. …запасные, проведав, зачем едет отряд, стали ругать нас и бросать в вагоны поленьями; наши, не стерпев обиды, выбежали и стали наводить порядки; тут и мы вышли и, приведя людей в порядок, обошли вагон, сказали запасным пару-другую слов, а тех, которые вели себя вызывающе, наказали. С непривычки оно вышло немного сурово,— думаю, что нескольким причинили увечья...
[Читать далее]На ст. Ново-спасское тоже были приведены в порядок два поезда с запасными, причем при освобождении от незаконно севших запасных пассажирского поезда, один из них схватил за винтовку ефрейтора лейб-гвардии С.-Петербургского полка Телегина и ударил его по голове. Телегин вырвал винтовку и ударил запасного штыком. Штык прошел насквозь. В этот день сломали два приклада. Если так будет дальше, мы рискуем сделаться безоружными.
На меня производит неприятное впечатление то усердие, с которым 3 офицера относятся к усмирению. Я не понимаю, как может подняться рука ударить беззащитного, я допускаю самые жестокие наказания, но не удар по лицу — ведь этим даешь право ответить тебе тем же. Мне противно видеть руки в ссадинах и слышать рассказы, как получены эти ссадины о лицо какого-нибудь запасного или ж.-д. рабочего.
2 января. Прибыли на ст. Пенза. На этой станции по слухам особенно буйно ведут себя запасные, вероятно, в этом вина ж.-д. агентов. Сначала все было спокойно, но скоро один запасной подошел к часовому и стал его бранить — его проучили. Затем другой не отдал чести подпоручику Писаренко и, несмотря на замечание, держал руки в кармане и продолжал курить. Писаренко приказал часовому прогнать его, часовой толкнул запасного в затылок, тот ударил его по лицу (это был петербуржец Степанов). Подбежали несколько артиллеристов и запасный от них убежал в вокзал. За ним вошел и Писаренко. Там было 200—300 запасных, которые начали роптать, а один из них обругал Писаренко, тот выстрелил в него, и остальные присмирели... Запасный, в которого стрелял Писаренко, ранен в живот и вряд ли выживет. Не доезжая Сызрани, снова высаживали запасных из встречного почтового поезда и водворяли их в эшелон. Тоже были искалеченные. Бывший литовец ген. Суликовский сказал, что один из кондукторов почтового поезда, который мы обогнали, указал ему на одного из наших кондукторов и сказал, что это один из главных агитаторов, а едет с карательным поездом. Кондуктор этот был арестован...
На ст. Узловой помощник начальника депо позволил себе громко выражать порицание действиям отряда. Его наказали и доложили Меллеру. Меллер телеграфировал начальнику дороги о немедленном увольнении его от службы. Суровые наказания произвели впечатление на железнодорожников и сапер. Нам было доложено, что те разговаривали между собою: какое безобразие и жестокость. Нас так не заставят поступать. За ними приказано наблюдать.
3 января. …произвели обыск на заводах Нобеля и асфальтном. Ничего заслуживающего внимания не нашли, так что сопровождающие жандармские офицеры пытались даже придать особое значение шнуру для закуривания папирос и токарному станку.
…один из запасных, заявивший: «Напрасно мы сдали ружья», был проучен.
4 января. Буйствовавший на ст. Шафраново эшелон к нашему приходу успокоился. Тем не менее этот поезд обошел подполковник Заботкин, предупредив о мерах, которые приняты для усмирения запасных, проявивших строптивость, наказав шомполами. На ст. Юматовка снова успокаивали запасных...
5 января. Меллер умеет поддерживать разговор... При этом он помнит в человеке лишь дурное или смешное. Поговоришь с ним, поверишь Гоголю, что «русский человек или дурак, или подлец».
Заговорили о Волькенау — «да, его прозвали «Глюненау», о Карпове — «Это — «бог войны», ну, и дурак же!», о Ренненкампфе — «ну этот знает, что где найти, и сразу отправится в казначейство». Сколько он знает скандальных историй, например из китайской войны, где нынешние герои Стессель и Линевич крали друг у друга. Вспоминал, и тоже недобрым словом, Аргутинского, Нарбута, Богдановича, Гедлунда (последним особенно возмущался Тарановский), Долгофирова, Чаплыгина. Делал прозрачные намеки на то, что Долгофиров и Чаплыгин получили взятку от своего поставщика мяса и поэтому крепко его держались. В раскапывании всех таких сплетен ему деятельно помогают Скалон и Заботкин...
Нижние чины позаводили себе нагайки. Сначала для наказания применялись приклады, но Меллер нашел эту меру чересчур суровой, и, по предложению Марченко, стали наказывать шомполами, но шомпола отбивали руки, и люди завели себе нагайки.
6 января. Утром офицеры прибывшего с востока поезда через меня заявили подполковнику Заботкину, что с ними едут военные врачи, сносившиеся с временным правительством в Чите и занимавшиеся пропагандой среди запасных. По их указанию арестовали доктора Фалька...
Проходя по буфету, Заботкин услышал разговор: «Знаешь, Фалька арестовали, — надо все передать в багаж». По его указанию арестовали врачей Блиоха и Клейна. У Клейна оказались тоже компрометирующие бумаги и большие деньги. Дознание обо всех троих производил жандармский ротмистр Гринцевич(?). Во время завтрака входит он в вагон и докладывает барону, что у Блиоха ничего не оказалось подозрительного. «Ну, так пошлите его к чорту», — говорит барон...
На одной из следующих станций встретили поезд с казаками. В темноте их приняли за запасных и пошли с увещаниями. Один из них обругал часового. Часовой подозвал кого-то из нижних чинов и указал ему этого казака. Призванный на помощь «полез в вагон усмирять». Его выкинули.
Явилось несколько человек с офицером, вошли в вагон, обыскали, нашли винтовку и кинжал. Обругавшего наказали.
9 января. В 2 1/2 ч. на станции арестовали рабочего Зюряева, пытавшегося раздавать нашим прокламации. Его наказали и сдали жандарму.
10 января. На ст. Дулинская наказали нескольких запасных за то, что они ругались. Там же наказали еврея вольноопределяющегося унтер-офицерского звания, грубо разговаривавшего с часовым и обругавшего его.
11 января. На ст. Боготол встретили эшелон матросов, по донесению, буйствовавший в дороге. Обошли его с увещаниями и арестовали 5 чел.
12 января. Подходим к депо и натыкаемся на Марченко и Заботкина. — «Что у вас?» — «Уже готово», — «Хорошо», — нервно говорит Заботкин. «Как дело было?». — «…кто-то выстрелил и кто-то бросил молотком. Приказал стрелять. Людям повторять не пришлось. Тем временем еще подошли. Они побежали в разные стороны. Кто-то из них выпустил из паровоза пар. Тут закричали: «Сейчас взорвет». Но кто-то из людей бросился на паровоз и закрыл пар. Все-таки пару набралось много, действовать было трудно. Их вытаскивали из-под локомотивов, даже из топок. Сопротивлявшихся прикалывали. Тут подошли казаки и их пустил, хотя из-за этого может произойти несчастье — у них шинели темные — могут принять за рабочих. Зато действуют молодцами — везде отыщут, кто не выходит, изрежут кинжалами»... Я отправился к Писаренко. У него тоже люди ходили в депо арестовывать. Он обошел депо кругом и стал у противоположного выхода. Скоро раздались выстрелы, и рабочие толпою повалили к выходу. У него было всего 20 человек и он встретил их залпом. Бросились обратно. Некоторые пытались спасаться через окна. Ловить их было некогда и их, как бегущих, подстреливали. О количестве убитых и раненых сообщения были различны. Заботкин приказал Марченке послать унтер-офицера сосчитать, и тот еще не вернулся. Писаренко его видел и говорил с ним, тот доложил, что убитых около 30 насчитал. У входа в депо валялись около 10 трупов, в депо слышались стоны. Оттуда выносили раненых и выводили арестованных... Начинают приводить партии арестованных. Стоны — несут раненых. …спросил у врачей, сколько они насчитали раненых — около полусотни, но многих перевязывал фельдшер. Несут раненого без сапог; офицер спрашивает: «Так и было?» — «Никак нет. Несли мы мимо казаков, кто-то кричит: «Падажды!» Мы остановились. Казак подбежал, стащил сапоги-лакерки и говорит: «Лакированные» — и убег, а лакерки спер»...
Среди арестованных выделялся старик с седою бородою и интеллигентным лицом. На него барон обратил внимание. Оказался разжалованный штаб-ротмистр Дорошенко, сосланный на каторгу, но манифестом прощенный и оставленный на поселении, ныне корреспондент «Русского слова», «Света» и сибирских газет. Уверял Меллера в своей преданности царю. На него многие из спрошенных мною арестованных указывали, как на главнейшего агитатора и толкователя в известном революционном духе манифеста 17 октября. Доложил об этом Меллеру: «Сдадим жандармам, пусть они разбираются. Я ему уже объявил, что не расстреляю, только уважая его седины»...
Барон приказал выдать казакам 1200 патронов из запаса пулеметной роты и дал ему инструкцию нигде в своем присутствии не допускать беспорядков.
Уже от Омска начал действовать Марцинкевич. По остановке поезда он берет из караула 2—3 человека и идет на телеграф. Входя, он командует: «Встать. Руки вверх. Я — Марцинкевич. Обыщите их всех». Удостоверившись, что оружия нет, и его жизнь в безопасности, он просматривает телеграммы и телеграфные ленты, отбирает противоправительственного характера и старается установить передававших и принимавших. Здесь ему удалось найти двух виновных в передаче призыва к забастовке и борьбе с правительством. Он их представил Заботкину, и они были жестоко наказаны нагайками. Это наказание [не] удовлетворило нескольких казаков, которые все время приставали: «А когда ризать будем?» Детям природы было мало происшедшего.
Стали сдавать арестованных жандармам. Их было около 150. Когда их приняли, Сыропятов сказал Меллеру: «А вы сдайте нам и того, который вскочил в поезд». — «Знаете, он пошел в уборную; часовой, дурак, зазевался, и он пытался спрыгнуть с поезда. Но тот его достал штыком». На самом деле это произошло так: за обедом докладывают, что кто-то на ходу вскочил в поезд. Иду в тот вагон и нахожу поляка рабочего. За мною приходит Заботкин и начинает допрос. Оказывается, что он рабочий из Иланской, ездил в Канск с товарищами; в Канске пошел купить шапку и отстал от своих. Думал проехать зайцем, но его где-то высадили. Подробностей о поездке в Канск и зачинщиков не назвал. Заботкин говорит мне по-французски: «Прикажите его выбросить, да так, чтобы он не встал», и уходит. Я иду за ним, догоняю в столовой и прошу повторить распоряжение по-русски, чтобы не было сомнений. Он повторяет, прибавляя: «Да поручите это дело умному». Ворочаюсь в вагон передать людям это распоряжение. У вагона стоит Писаренко. Говорю ему об этом приказании, а он отвечает: «Я только что там был. Приказал попытать немного: быть может, кого выдаст». Иду в вагон и застаю, что петербуржцы окружили арестованного и пытают его толчками под бок; я приказываю прекратить это и передал распоряжение Заботкина. В это время поезд подходил к Иланской, и исполнить приказание было нельзя. В Иланской подошел фельдфебель, едущий с новобранцами впереди нас, и доложил, что во время перегона в их поезд сел неизвестный и стал уговаривать новобранцев не слушать начальства, не ехать в армию, а вернуться домой. Новобранцы вызвали фельдфебеля и спросили, что им делать с агитатором. Фельдфебель посоветовал выкинуть его из вагона, что они и исполнили. Теперь фельдфебеля взяло раздумье, правильно ли он поступил. Заботкин одобрил его действия и посоветовал выбрасывать другой раз так, чтобы выброшенный уже не вставал. Фельдфебель опознал своего агитатора в нашем арестованном. При отъезде из Иланской я снова повторил приказание Заботкина. Когда через 1/2 часа обходил вагоны, арестованного не было. Я не решился спросить у людей, что с ним сделали.
13 января. Сегодня покинул нас сопровождавший поезд помощник начальника дороги Штукенберг, назначенный начальником Самаро-Златоустовской дороги и аттестованный бароном в телеграммах бездарным. Вместо него поезд сопровождает вернувшийся из объезда только что назначенный начальник дороги Ивановский. Дебют его был неудачен. Человек резкий, с большим самомнением и из-за этого не умеющий держаться в обществе, он в первый же день имел столкновение с офицером. Этою характеристикою я вовсе не оправдываю офицеров — они тоже немало виноваты. Придя к обеду и поздоровавшись с бароном, Ивановский сел на свободное место против барона, которое обыкновенно занимал полк. Вейль. Вейль, хотя и был этим задет, но все же спокойно уселся за маленький столик и стал шепотом передавать мне укоры Ивановскому. В это время Ивановский вспомнил, что с ним пришел ревизор движения Исаак Самуилович (фамилия неизвестна); он поднялся с места и, взяв за руку ревизора, подвел его к Меллеру и представил. За столом имелось свободное место Скалона, опоздавшего к обеду; Ивановский показал на это место ревизору: «Садитесь». Соседи Скалона протестовали, заявляя, что это место занято Скалоном; «Садитесь», повторил Ивановский. Ревизор сел. Вейль окончательно возмутился: «Он какого-то жида сажает на чужое место», да и в среде других начался ропот. Вызвали к маленькому столику Заботкина и заявили ему протест: «Что же делать с нахалом? Он, придя, даже не поздоровался», успокоил протестантов Заботкин. За обедом, разговаривая о запасных, Ивановский стал обвинять офицеров, вспоминая факты безобразия последних. Вступился Суликовский. Поднялся спор довольно горячий. Спор Меллеру удалось прекратить, чуть ли не замечанием Ивановскому, но он усилил раздражение офицеров. По окончании обеда барон ушел первым, а Ивановский несколько задержался, одеваясь. Среди офицеров поднялся ропот, причем довольно отчетливо слышались голоса Заботкина, Вейля, Марченко, Карташова и Марцинкевича: «Какой нахал! Вошел не поздоровавшись. Привел с собою жида. Усадил его на чужое место. Стал офицеров винить за беспорядки». Очевидно, Ивановский это слышал. Он повернулся и громко заявил: «Господа, меня здесь оскорбили, меня и моего ближайшего помощника. Я пришел по приглашению генерала и не ожидал такой неделикатности». — «А деликатно было, войдя в чужое общество, не представиться?» — ответил Заботкин. — «Я думал...» — «Да! Вы думали, что вас здесь знают». — «Нет я думал, что всем представился». — «Вы мне не представились, да и многим». — «И мне», — ответил Вейль. Заботкин продолжал: «Прежде чем упрекать кого-нибудь в недостатке вежливости, нужно быть самому вежливым и среди офицеров не обвинять их товарищей огулом в содействии революции». На этом разговор и окончился. Ивановский ушел. Мы вызвали Тарановского и просили передать об этой истории генералу. Начальник Тулунского жандармского отделения ротмистр Богушевский сдал 5 арестованных.
14 января. На ст. Зима арестованы служащий в депо инженер Рюмин, обвиняемый в усиленной пропаганде и раздаче оружия, и помощник начальника станции Копейкин — пропагандист...
О Чите и Холщевникове ходят слухи один хуже другого. По-видимому, в Чите образовалось временное правительство — смешанный комитет, и Холщевников придает ему большое значение. По крайней мере, он передал ему почтово-телеграфную контору, по его требованию явился на митинг для объяснений, которые давал стоя в присутствии сидевших солдат; роздал казакам удельные — казенные земли. Да и много другого говорят про него. На основании этих слухов барон послал телеграмму Палицыну: «Холщевникова следовало бы расстрелять»...
В поезд вскочил еврей, купец, хотевший проехать даром один перегон. Его провезли 3 перегона и затем, наказав, отпустили...
Скалон с самого начала пути изобрел себе дело: на станциях он отправляется к газетным киоскам и арестовывает сатирические журналы.
15 января. По дороге на станциях осматриваем встречные поезда, проверяем документы и отбираем оружие. Марцинкевич контролирует телеграф. Телеграфистов, уличенных в передаче телеграмм противоправительственного характера и отказе передать высочайшую депешу, наказали на платформе в присутствии других служащих нагайками. Сурово были наказаны два телеграфиста в Селенге.
16 января. Стоим на станции и осматриваем поезда; арестовано несколько человек и отобрано несколько револьверов. С раннего утра Марцинкевич сидит в телеграфе и допрашивает служащих; 9 чел. из них уже арестовано. Днем пришел местный житель из поселенцев, отбывший каторгу за убийство, и стал называть пропагандистов... У Родионова нашли прокламации, нелегальные издания и забастовочные телеграммы. Арестована его сожительница фельдшерица... Арестованного в Зиме Копейкина Сыропятов просил расстрелять, считая его крайне важным преступником.
17 января. Утром почти на наших глазах возле «лавки с горячей пищей» ограблены 4 железнодорожных служащих: у них отнято 4 четверти водки. Грабители скрылись через лавку. Лавку обыскали и, так как хозяин не желал указать или назвать грабителя, у него были отобраны 3 четверти водки (продававшейся им без разрешения) и отданы стрелочникам. Хозяин арестован. Ходили слухи, что на водокачке спрятано оружие; пулеметная рота произвела тщательный обыск, но ничего найдено не было. Барон совершил прогулку, осмотрел выстроенных людей и пошел искать позицию для артиллерии.
…артиллеристы отлучились самовольно на обыски... Вошли в квартиру кондуктора; он спал, подошли к его кровати и, разбудив его, ударили рукояткою револьвера по голове, не пробив, к счастью, ее; захватили часы и 25 руб. и ушли; выйдя из квартиры, произвели несколько выстрелов, переполошивших нас. Отправились домой; по дороге обыскали кассира и, найдя часы, собирались захватить их.