Из книги П. Янсона «Карательные экспедиции в Прибалтийском крае в 1905-1907 гг.».Министр юстиции заявил, что прокуратура не знала ничего и вообще жандармское управление, которое совместно с ней действовало, не утверждало никаких таких комиссий, которым поручало бы ведение следствия. Я в прошлый раз имел честь доложить вам жалобу Эглита, который обращался не один раз к той же самой прокуратуре, и ему отказывали и точно так же жаловался и на полицейские власти, просил о выдаче ему медицинского свидетельства и ему было отказано. Теперь я вынужден вернуться к тому же. У меня есть другие факты — громкое дело 36. В их числе Липман Рубинштейн был допрошен в участке при следующих обстоятельствах: 21 января его вызвали на допрос в канцелярию первого митавского участка...
Как только он вошел, его начали жестоко бить. Я пропускаю подробности. Утром к нему вошел пристав и заявил, что если он не подтвердит всего того, что было в протоколе допроса, и не подпишет протокола, то его убьют; 26, в два часа дня, его вызывает в карцер пристав Мейер и в присутствии офицера повторяет то же самое заявление.
Сейчас же после этого его ведут на допрос, где сам товарищ прокурора Бусло показывает ему подтвердить и подписать уже готовый протокол, хотя он его и не читал, и угрожает, что в противном случае его повесят.
[Читать далее]Об этом подана жалоба его превосходительству генерал-губернатору Прибалтийского края, на которое ответа не получено. В жалобе передано, что на основании таких же статей Липман Рубинштейн себя виновным не признает во взводимом на него преступлении; он истязался, несмотря на все протесты, и в требовании, предъявленном жандармскому подполковнику Серебряникову, занести это в протокол, ему было категорически отказано...
В газетах было сказано, что Антон Наркевич, при попытке бежать, был убит, а теперь, оказывается, он повесился, другие газеты сообщили, что он пытался бежать и был повешен; теперь оказывается, что он в участке, в одиночной камере повесился.
…скажу о деле 31 марта. Прежде всего нас поражает противоречивость показаний в судебном протоколе, который я сегодня прочел в газетах; оказывается, что показание о том, что побег был подготовлен заранее, дается только двумя обвиняемыми, а именно Игнетием и Козловским.
Другие же отрицают это. Далее, не установлено, кто именно стрелял в камеру: стража обвиняет в этом тюремное начальство, стражников и помощников тюремных надзирателей; те же в свою очередь обвиняют солдат, которые будто бы стреляли в камеры по заключенным. Но интересна одна подробность: когда в первый же день после этого столкновения явился в камеру начальник тюрьмы, ему заключенные в камере заявили, что по ним, по заключенным в камеру, стреляли. На это начальник тюрьмы им заявил: «вы стреляли в стражу». Однако установлено, что один в этой камере был найден убитым под матрацем: значит, он безоружный скрывался от выстрелов, иначе нечего ему было прятаться под матрац. В этом заявлении потерпевших, что они стрелять не собирались, что они были бессильны, интересно то, что они указали, что есть следы пуль в их камере...
После этого заявления тюремный начальник замолчал, а на другой день пришли каменщики, заделали все дыры в камере, и на противоположной стороне оказались потом некоторые повреждения в стене. После этого, конечно, вы можете судить, каково должно быть судебное следствие, если тюремная администрация так поступает со всеми вещественными доказательствами. Что касается того, что арестанты будто бы пытались бежать, то нас поражают следующие обстоятельства. Старались столкнуть надзирателя Соколовского Кипе, Швех, причем Эдвард Кипе бил его; в числе застреленных оказываются: Бобсберг, Блау, Лаблайк, Кирш, Репул и др., причем все раны застреленных следующие: у Бобсберга имеется штыковая рана через голову, через левый висок, вышедшая через правое ухо, кроме того колотая рана через другое ухо, огнестрельная рана под мышкой и штыковая рана в спину. У него же выломана левая рука. У Кирша проколото левое плечо, сломан правый локоть. У Мурмана штыковая рана в спину. У Лаблайка проколота голень, переломано левое бедро, и рана была заполнена стружками и ватой, и в таком положении он был найден в виде трупа его родственниками. У Блау штыковая рана в спину через грудь.
Установлено также, что эти лица не стреляли, так как им нечем было стрелять. Указано как раз, что те лица, которые будто бы пользовались солдатскими ружьями, были Дошкин, также Швех и Кипе, и которые будто делали нападение, оказались в камере; но стреляли по тем, которые находились в коридоре, и по тем, которые находились заключенными в камере № 4. Что касается вещественных доказательств истязаний, имеющихся вообще в тюрьме и которые, будто бы, недоступны министру юстиции, то я должен сказать только следующее.
В каждой тюремной больнице ведь ведется фельдшером или соответствующим лицом так называемый скорбный листок о том, с какими ранами поступают арестанты туда на излечение, и если бы вы взяли на себя труд потребовать эти скорбные листки из Рижской центральной тюрьмы, то вы увидели бы, что там почти все повреждения значатся травматическими: перелом костей, рук, ног и т. д., по которым больные и лечатся в тюремной больнице. Из этих скорбных бюллетеней стало бы ясно, откуда появились эти раны. В самой тюрьме ведь их не наносят; значит, раны оказались, конечно, полученными в участке...
Теперь, что касается заявления товарища министра внутренних дел, что будто бы потерпевших нет, что вообще их заявления в этом отношении могут быть только единственным компетентным источником, что они за границей и т. д., то я укажу, что так, именно в данном случае, нельзя рассуждать; раз эти потерпевшие находятся под начальством тех же самых лиц, которые их истязали… то, конечно, ясно, что они не могли показывать на этих самых лиц в присутствии этих лиц, что им наносились побои и о том, как производились эти побои.
Я узнал, что местному тюремному инспектору заключенные жаловались, например, на то, что их часто обыскивали, при этом снимают даже ботинки. Когда они делали заявление тюремному инспектору, он ответил: «Да этого мало, вас нужно раздеть и обыскать еще чаще... Все, что делает тюремное начальство, это делается по распоряжению свыше; тюремное начальство ни за что не отвечает. Я это вам, как инспектор, заявляю».
После этого мудрено, чтобы потерпевшие в присутствии этих самых лиц могли давать беспристрастные показания. Беспристрастные показания этих самых потерпевших имеются будто бы в протоколах дознаний, но они вынуждены были зверскими побоями; эти показания тоже записаны со слов пострадавших, но, однако, веры им дать нельзя, потому что потом они отказываются от своих показаний. Но если угодно ссылаться на различные заявления, то я должен сослаться точно на такие же заявления, которые у меня здесь имеются письменно от некоторых свидетелей, которыми сделаны были показания чиновнику особых поручений министерства внутренних дел Дьяченко, командированному в Ригу для производства дознания об этих делах.
Он, по получении громадного количества материалов о пытках и истязаниях в тюрьмах и полицейских участках, сделал следующее заявление в присутствии двух подсудимых 7 мая этого года: «На основании этих материалов, которые я получил, заявляет он, я прихожу к заключению, что здесь действительно имели место самые страшные истязания и пытки и что администрация Прибалтийского края всему этому потворствовала и что здесь трудно обнаружить эти незакономерные действия». Если он откажется от своих слов, я назову свидетелей, которым он это заявлял.
Далее, что касается того заявления товарища министра внутренних дел, что будто бы нет следов на этих самых истязуемых, что это заявление совершенно не соответствует действительности, то да будет мне позволено сослаться на один факт, которого я не приводил в запросе, но о котором я получил несколько жалоб и писем, а также и сестра потерпевшего заходила на днях ко мне это факт, касающийся потерпевшего крестьянина Курситенской волости, Курляндской губернии, Газенпотского уезда, Мезиса, который был арестован первый раз 14 марта 1906 г. и потом был выпущен 4 мая, а 13 августа 1906 г. был вновь арестован в усадьбе Кирменек уездным начальником Бредрихом и его помощниками Адольфи и Вольфманом.
Его истязали тут же при аресте, затем истязали в Гросс-Эзернской волости, в усадьбе Даубуры, потом его истязали в Пампале, затем истязали недалеко от Муравьева на станции Луша и его истязали всевозможными способами. Я не буду этого касаться, укажу только на тот факт, что, наконец, врачебная помощь была ему оказана только в Либавской больнице. Вследствие избиения половых органов его должны были оскопить.
В результате всего, он находится и сейчас еще в Либавской тюрьме. Против него нет никаких точных улик, и ввиду того, чтобы добиться от него показаний, его истязали во всех этих различных арестных помещениях.
Видел его истязания целый ряд свидетелей в одном, другом и третьем месте. У меня таких свидетелей указано 15 человек, я их могу назвать, если суд пожелает этого. Вследствие этих истязаний не раз жаловались в министерство внутренних дел знакомые и родственники потерпевшего. Исключительны условия, при которых он был арестован: дело в том, что сам уездный начальник сделал набег на его усадьбу, переодевшись, в качестве купца со своими проводниками. Он впоследствии оказался полицейским и тут же на месте начал истязать его.
Почему полиция считает нужным прибегать к переодеванию, несмотря на то, что она имеется в таком большом количестве — этот вопрос остается невыясненным. Этот человек от истязаний лишился слуха, страдает сильным головокружением, общей физической слабостью и расстройством нервов. Его подвергали в тюремных и арестантских помещениях, между прочим, следующей пытке: не давали ему по несколько дней ничего пить, так что он должен был утолять жажду своей собственной мочой.
Сказать после этого, что нет никаких следов, я нахожу, по меньшей мере, рискованным.
Относительно арестованных в Рижской тюрьме у меня есть еще масса новых документальных данных со слов как раз самих потерпевших, и я мог бы их представить суду, если бы он пожелал, я мог бы представить с указанием фамилий лиц, которые подвергались точно таким же истязаниям. Назову только фамилию одного лица, арестованного 30 января 1907 г. на квартире, это Федор Керевиц, который подвергался истязаниям в участке и в сыскной полиции, а теперь он сидит в Центральной тюрьме. О том, что они подвергались истязаниям, имеется целый ряд свидетелей.
Что касается общих соображений, т. е. оценки субъективной, то можно сказать, что все эти побои, которые допускаются представителем министерства внутренних дел, вызваны тем общим настроением, общей политической борьбой, которая ведется в Прибалтийском крае будто бы против полиции. Тут товарищ министра внутренних дел позволил себе экскурсию в 1905 г. еще до 17 октября.
В таком случае я должен восстановить некоторые факты: именно, чем были вызваны такие столкновения, как туккумское восстание, нападение на драгун. Я должен сказать следующее: еще до 17 октября 1905 г. прибалтийские бароны выписывали в свои имения черкесов через Рижский учетный банк, совершенно официально, которых держали в качестве телохранителей. Они укрепляли свои замки, выписывали в значительном количестве оружие, замки замуровывали и превращали в крепости... Из этих замков они совершали формальные набеги на крестьян по самым разнообразным поводам: по поводу того, что крестьяне предлагали уменьшение арендных платежей, или потому, что крестьяне не останавливали забастовок, от которых сами терпели, так как они — усадьбовладельцы; иногда эти крестьяне вызывались к баронам и там их секли, требовали, чтобы батраки не бастовали, как будто крестьяне-усадьбовладельцы желают, чтобы бастовали их батраки. Барон Рекке у Туккума совершил набег с целью грабежа. Он ограбил мельницу Шлокенбек 1 декабря 1905 г., забрав массу крупы и муки... Кроме того, истязания крестьян совершались и князем Ливеном в Фокенгофе. В Праулене и в Сайкове, в Лифляндской губернии, в июле 1905 г. совершались истязания крестьян. Крестьяне привязывались в лесу к соснам, и там их били нагайками.
Вот ввиду всех этих истязаний крестьян и немудрено, что в 1905 г. вспыхнула такая забастовочная волна, волна демонстраций, которая выразилась в том, что крестьяне потребовали от своих местных властей самоуправления, чтобы они установили какой-либо порядок, чтобы мирное течение жизни не могло быть ничем нарушено.
В виду этого крестьяне, даже усадьбовладельцы, сами примкнули к забастовке сельскохозяйственных рабочих, имевшей место в июле 1905 г. в Курлянской губернии в трех уездах, в которой участвовало до 30.000 рабочих. Во время этой забастовки дворяне-помещики не только стали применять самые ужасные истязания, но даже стали нападать с оружием на крестьян-усадьбовладельцев. Вот ввиду этого уже объединились не только пролетарии... Этому сочувствовали также и сами сельские власти, которые не оказывали сопротивления, когда их смещали, и предъявили требование об установлении нового самоуправления во всем крае...
Тогда были организованы исполнительные комиссии для того, чтобы охранять жизнь и имущество граждан от произвола и избиений драгун и черкесов. Такие шайки были дрессированы и организованы дворянами в Штокмансгофе, Ремергсгофе, около Туккума бароном Реке и другими, которые при помощи своих телохранителей нападали на крестьян. После 17 октября, когда началась митинговая эпоха, митинги, конечно, устраивались повсюду, и тут первым делом дворяне организовали драгунские отряды, и, под внушением прибалтийских баронов, опять стали нападать на мирные митинги. В Роденгойзе драгуны застрелили 5 человек на митинге. Под Туккумом было сделано нападение, стреляли в мирную толпу, несмотря на то, что губернатор Бекман разрешил собрания на основании манифеста 17 октября. К кому же тогда было обращаться за разъяснением того, отменил ли манифест 17 октября статьи военного положения, запрещающие собрания, — а военное положение было введено еще 6 августа. Ввиду этого генерал-губернатор заявил, что он разрешает мирные собрания, между тем после этого собрания обстреливались. Кто же тогда колебал авторитет власти? Те ли, кто верили этому авторитетному заявлению высшей власти, или те, кто нарушили это авторитетное заявление представителя власти и стреляли в мирную толпу.
После этого были распущены разные тревожные слухи, неизвестно кем; я утверждаю, что в некоторых местностях это были переодетые полицейские и заявляли о приближающейся будто бы черной сотне. Ввиду этого всюду крестьяне стали организовывать из своей же среды милиции, не имея еще никакого оружия — они его не выписывали. Оружие было только у баронов, которые заблаговременно, с разрешения властей, выписывали себе маузеры и револьверы.
Вот это делалось с разрешения властей. Крестьяне организовались, чтобы дать отпор и не дать возможности грабить и совершать беспорядки. Такая же милиция была установлена в г. Туккуме между прочим, с согласия городского головы и с согласия местной администрации, которая не протестовала против такой милиции. Но когда милиция была установлена, тогда отряды драгун, под предводительством барона Рекке, стали нападать и расстреляли двух человек из этой милиции. Тогда произошел отпор, произошло столкновение с драгунами.
…в одну и ту же волость карательный отряд являлся семь раз и наказывал тех же лиц несколько раз за одно и то же преступление...
Что касается того, что были, будто бы, опозорены церковь, местное самоуправление и другие учреждения в 1905 г., то я должен здесь констатировать факт, что введение политической борьбы в стены церкви действительно было; вина в этом лежит именно на тех же прибалтийских баронах.
Первый выстрел, который грянул в церкви, имел место в 1905 г. в день Троицы в Сессауской церкви в Курляндской губернии, где бароны Ган и Бистром, вооружившись браунингами, напали на толпу. В этой перестрелке от пуль браунинга был убит сам барон, хотя обвиняли в его убийстве случайно схваченного одного из богомольцев, некоего Скадинга, которого продержали в тюрьме почти год: против него не оказалось достаточных улик. В 1906 г. его застрелили в тюрьме накануне оправдания. Таким образом, заявлять, что приход добровольно вел политическую борьбу также и в церкви, неправильно. Нужно иметь в виду то обстоятельство, что все пасторы являются ставленниками баронов. В Прибалтийском крае существует патронат, где против воли общины любой пастор может быть назначен бароном. «Паства не должна знать своего пастыря, как стадо овец не должно знать своего пастуха», — заявлял барон Фитингоф Шель. Эти пастыри не пользуются любовью народа, тем более, что они призывают с кафедры церкви о том, чтобы крестьяне исправно платили платежи баронам.
Так что, если там политическая борьба попала в церковь, то это не удивительно; тем более что пасторы являются крупными земельными собственниками, они получают арендную плату с крестьян, они разрывают контракты, не дают земли на выкуп крестьянам; сверх того, они получают еще мзду за известные требования, но главный их доход — аренда с крестьян. Ввиду этого немудрено, что им предъявляются требования даже в церкви самими крестьянами, чтобы они понижали высокую аренду...
Одними карательными отрядами убито свыше 1.200 человек, из них более половины без всякого суда и следствия. Ими сожжено много усадеб; я насчитал 318 усадеб... Но мало того, что помещики сжигали усадьбы; они сжигали усадьбы с тем, чтобы требовать потом от правительства возмещения.
Многие усадьбы сжигали сами бароны-каратели. Они сжигали свои усадьбы, а потом просили у правительства возмещения убытков. Они получили уже это вознаграждение в сумме свыше 400.000 руб. и еще просят. Такова политика, вызванная карательными отрядами, она продолжается до сих пор и тогда, когда никаких тайных столкновений уже не было. Еще 30 октября 1906 г. в Одендеевской волости была сожжена усадьба Каугур фон-Бримером, и это было в то время, когда мы уже не имели никаких данных, даже из газет, о каких-либо столкновениях, не было опасности, что эти усадьбы могли бы мешать передвижению войск или что там собирались революционные организации и обстреливали войска. Так вот, все те поджоги, о которых говорил министр, касаются помещичьих замков, в которых заседали вооруженные дружины дворян и черкесы, выписанные специально с Кавказа.
Эти замки были, действительно, местами крестьянского разгромления, и в некоторых местах имеются достоверные показания, что в одном месте сам управляющий подносил керосин для поджога этого замка — это имело место в Лифляндской губернии. Что касается вообще всех тех подачек, которые получили прибалтийские дворяне за свою политику, в возмещение тех убытков, которые они потерпели, то я должен сослаться на следующее: за всю эту политику им разрешено заложить имения, дарованные дворянскому сословию, и совсем уже не отдельным лицам, за границей за сумму в 5.000.000 руб. Это исключение сделано только по отношению к ним единственно в России, и это является, опять-таки, возмещением как бы убытков, которые они потерпели во время революционного движения.
Точно так же им вносится по бюджету 3.300.000 руб. за отнятие пропинационного права, хотя они кабаки и винокуренные заводы содержать посейчас. Все их кабаки и вообще винокуренные заводы лежат тяжким бременем на всем населении, которое должно постоянно их караулить, следить за тем, чтобы не происходило никаких беспорядков, за которые в таких случаях штрафуют все население. Нам указывают, что поджоги были вызваны революцией, что в этом виновны социал-демократы и специально весь рабочий класс.
Это обвинение уже по одному тому отпадает, что как раз в тот момент, когда действовали в Прибалтийском крае исполнительные комиссии, т. е. от 19 ноября до 20 декабря, — никакого такого уничтожения имущества, никаких таких беспорядков не было, а были беспорядки там, где дворяне с драгунами и казаками нападали и где крестьяне защищались, там и происходили столкновения. Точно так же относительно полиции. Все нападения на драгун и полицию происходили там, где на заводах имела постоянный постой полиция и беспокоила рабочих после периода свобод. Во время периода свобод, когда, действительно, рабочий класс имел возможность в той или иной форме влиять на общественную жизнь, никаких таких столкновений не было. Я указывал уже в прошлый раз на тот факт, и это осталось неопровергнутым, что в руках рабочих был сам начальник сыскного отделения, и он невредимым был доставлен к губернатору. Точно так же я напомню, что 24 октября, когда в Риге была попытка полиции устроить погром, рабочими были захвачены некоторые лица, например барон Таубе и некоторые представители тайной полиции, которые имели при себе в руках оружие, стреляли и пытались произвести столкновение на улице, чтобы дать тот или иной повод к началу погрома; но они были освобождены и препровождены в губернское правление; над ними никакого самосуда население не позволило себе даже в то время, когда оно имело власть. Теперь же этот самосуд распространен повсюду, этот самосуд творится именно представителями администрации.
Наконец, я еще вернусь к Рижской тюрьме и приведу следующий характерный факт. Есть распоряжение высшей администрации, по которому надзиратели в тюрьмах не имеют права носить при себе револьверов — для того, чтобы их не обезоруживали, и для того, чтобы не происходило ненужной стрельбы, в виду того, что вооруженными являются стража тюрьмы, конвойные солдаты, тут же по близости тюрьмы находящиеся. Между тем, все тюремные надзиратели имеют при себе револьверы, которые они держат то в кобурах, то в карманах, а не на видном месте. И вот, когда делал ревизию Максимовский, тогда, по распоряжению начальства, эти револьверы были отобраны, по после того, как ревизия была произведена и он уехал, револьверы опять у них появились. В таком виде производить ревизии, учинять дознания и опровергать факты, о которых говорит вся пресса Прибалтийского края, невозможно; я указываю, что вся пресса свидетельствует о том, что карательные отряды без суда и следствия производят расстрелы, действуя даже не как военно-полевые суды, а пользуясь правом штандрехта, т. е. расстрелом без суда и следствия, — об этом вся пресса помещает каждый день сведения.
И после этого говорить, что нет достаточных фактов, что об этом высшее правительство ничего не знает, можно только после того, когда правительство в своих действиях является безответственным не только перед народными представителями, но даже безответственным за все те поступки низшей администрации, за которые оно должно бы было отвечать.