…в России длительное формирование сословно-феодального общества привело к образованию замкнутой касты дворян-офицеров (только в предреволюционные десятилетия разбавленной разночинцами). Эта каста выработала весьма своеобразный «кодекс чести», систему ценностей, отношение к обществу, государству, трудящимся сословиям. Данные элементы массового сознания рубежа XIX-XX веков, сегодня в XXI веке остаются непонятыми и слишком «идеализированными» массовым сознанием наших современников. Более того, сегодня обращение к архаичным элементам массового сознания со стороны официозной пропагандистской машины, культивирование этих консервативных элементов может создать фатальные негативные последствия для всего общества.
[Читать далее]До наступления капитализма в России подобная морально-психологическая система элиты, «кодекс чести» ее военных представителей делала поведение сотен тысяч граждан, представлявших верхушку общества, вполне адекватным в условиях существования сословного государства. Но с наступлением кризиса Империи в начале XX века именно эти элементы общественного сознания сделали военно-дворянскую «элиту» наиболее уязвимой частью населения, раскололи ее, толкнули часть офицерского корпуса и генералитета на самую жестокую борьбу против всего прогрессивного, а другую ее часть привели к самой бескомпромиссной поддержке революции, большевиков, Красной Армии.
Исходя из сказанного видно, сколь неприемлема сама постановка вопроса о «русском исходе» в 1920 г. как потере российским (советским) обществом некого стабилизирующего, наиболее качественного, духовного, творческого элемента. Бегство из страны сотен тысяч активных участников и сторонников «белого дела» являлось безусловно личной трагедией людей, многие из которых были вполне честными, порядочными людьми. Но данное бегство никаким образом не было трагедией для остального народа, так как в стране остались сотни тысяч бывших царских военных и гражданских специалистов, талантливых управленцев, ученых, деятелей искусства, помогавших создавать новое общество миллионам людей, которые решили сами творить свою историю. Ушедшая же часть не обладала какими-то особыми достоинствами, лишившись которых советское общество попало, как неразумное дитя, в пучину бед и страданий. К слову сказать, бед и страданий в последующие годы хватило с избытком. Но их причина вовсе не в поражении «белого дела» и не в «исходе из страны цвета нации».
Развитое буржуазное сознание «принципиально беспринципно», т. к. оно отстаивает буржуазные ценности наживы, прибыли. Разумеется, оно может быть и «национальным» и «патриотичным», но только в той мере, в какой это позволяет добиваться названных целей. Такие примеры «патриотизма» демонстрировали Тьер, Пилсудский, Маннергейм. Современная российская элита проделывает то же самое. Там, где надо защищать интересы частной собственности, интересы верхушки своего класса, она готова пожертвовать и «государственными интересами». К счастью для трудящихся России в 1917-1920 гг., «белая элита» в этом смысле была весьма неповоротлива.
Архаичное сословное сознание элиты умирающей феодально-помещичьей российской монархии заметно отличается от сознания защитников развитого капитала. Оно рождено докапиталистическими представлениями о том, как именно должна формироваться верхушка общества (чистота рода, древность происхождения, служение трону). Поэтому в период гражданской войны белая верхушка путается в системе ценностей и поступает крайне непоследовательно. Иными словами, как представители крупной (в том числе финансовой и земельной буржуазии) белая верхушка готова торговать Родиной «оптом и в розницу». Но как элита, выросшая в среде с развитыми феодальными пережитками, она даже это отвратительное дело совершает крайне неумело: то продешевит, то начнет портить Родину, как «товар» (разваливать экономику, истреблять народ), то не захочет придать ему привлекательный вид (цеплялась за монархию, неохотно внедряла буржуазно-демократические институты в жизнь общества), то не определится с покупателями (Германцы, Антанта, Япония), то в момент торга начнет ссориться между собой. Данное поведение характерно, для социального слоя, вызревшего в тепличных условиях крепостничества, когда его благополучие не зависело напрямую от навыков капиталистического производства и конкуренции.
Деникин, Юденич, Колчак, их высшее офицерство (правда, с разной степенью активности) выступали за «единую и неделимую Россию». Но далеко не всегда следовали этому принципу на практике. Георгий Константинович Гинс (1887 - 1971) - ближайший соратник Колчака - отмечал, что период колчаковщины «весь был проникнут отвлечёнными идеями: «единой России» и «единоличной власти». Эти идеи выставлялись как самоцель, им приносились жертвоприношения. Адмирал Колчак был символом этой идеи, её пламенем он горел и за неё погиб». С другой стороны, автор публикации ссылается на письмо Колчака к Деникину, в котором он заявил о необходимом «временном раздроблении единого Российского государства» во имя устранения разногласий между антибольшевистскими силами.
«Прагматичный» стиль поведения (т.е. полная готовность торговать Родиной и ее территориями) вырабатывался у вождей белого движения по мере того, как таяли силы этого белого движения. Например, ««либерализм» Врангеля во многом стал следствием прагматизма и максимально трезвой оценки реального положения дел. Именно прагматизм вынудил его отказаться от концепции «единой и неделимой», обещать в аренду Франции минеральные богатства юга страны и даже заключить союз с врагом России - Польшей (естественно, что Польша предала Врангеля, как только ей это понадобилось).
Как уже упоминалось, белое движение разлагал ряд существенных факторов. А именно: постоянная грызня между его реальными и потенциальными лидерами. Это можно считать признаком маргинально-дворянской «незалежности», уважения не общего дела, а себя в этом деле. Далее идут постоянные грабежи и реквизиции у «подлого низшего сословия». Они сочетались с невозможностью и нежеланием четко объяснить, что именно это сословие (кулаки, казаки, городская мелкая буржуазия) получат в случае восстановления Империи. Террор по отношению к низшим сословиям проводился одновременно с плачем по судьбе этих сословий, обманутых большевиками - немецкими шпионами. Причем часть белых генералов прекрасно сотрудничала с теми же самыми немецкими и австрийскими оккупационными войсками.
Все это привело к стойкому комплексу неполноценности у значительной части среднего звена белого офицерства. Он проявился разными способами, в т. ч. и «запредельным» террором. А также и в том, что даже согласившись формально вступить в белое движение, значительная часть офицерского корпуса прожигала жизнь в тыловых кабаках и вовсе не рвалась на фронт.
Было бы неверным с научной и политической точки зрения просто пойти по пути дегуманизации образа наших идейных врагов. Мы бы опустились на один уровень с нынешними идеологами «России, которую мы потеряли». Они сегодня действуют подобным образам, тиражируя в сотнях телепередач, фильмов, статей образ воинствующего хама, захватившего власть в 1917 году.
Давайте разберем обстоятельства возникновения некоторых ключевых элементов коллективного психологического портрета царского (т.е. дореволюционного) офицерства. А также подумаем, могут ли эти психологические черты стать образцом для подражания у современных официозных пропагандистов и тех постсоветских обывателей, которые всерьез восприняли «белый и пушистый» образ защитников «Матушки-России».
Среди царских офицеров было достаточно людей, для которых понятия: честь, Отечество, единство с народом, моральная чистота, профессионализм - были не пустым звуком. Но это не абстрактные понятия. Они наполнялись конкретным социально-экономическим, а потом и политическим смыслом. Многое зависело от того за какое социально-политическое наполнение данных понятий бывшие царские офицеры были готовы жертвовать жизнью.
За XVIII век население Российской империи увеличилось с примерно 15 до 35 млн чел. В основном рост происходил за счет территориальных захватов. Дворян в этой массе было 1,5%. Богатых и богатейших дворян всего несколько сотен семейств. Все они за последующие годы до начала XX века были перевиты родственными, брачными узами, деловыми связями. И хотя царская военная элита медленно расширялась, особенно после отмены крепостного права, государство к началу XX века - было по-прежнему корпорацией нескольких сотен тысяч человек во главе с царем. Служить такому отечеству было легко, понятно и приятно в той сословно-элитарной форме, какую представляла из себя армия. Как говорил один из героев романа А. Толстого «Хождение по мукам», белый офицер Рощин: «Родина - это был я сам. Большой и гордый человек».
В то же время с конца XIX века в России капитализм втягивает в экономическую жизнь как потребителя-производителя материальных благ миллионы людей. Он просто не может существовать без этого. Капитализм - это общество индустриального, массового производства и потребления. Причем, массово потребляются не просто материальные изделия, но и такой товар как «рабочая сила». Сословные перегородки в таком обществе неизбежно разрушаются. Даже нормы морали, нравственности в значительной мере унифицируются, в той мере как унифицирована производственная деятельность. Т.е. отклонения от «нормы» присутствуют, но одновременно эти «нормы» и осознаются почти всеми как общие, универсальные, нарушать которые предосудительно.
В России начала XX века (остававшейся сословным обществом) даже мораль не имела общей «нормы». Человек из «высшего» сословия, демонстрировавший образцы безупречного поведения в своем кругу (на балу, в кадетском корпусе), по отношению к представителям другого сословия мог проявлять хамство, рукоприкладство, быть инициатором пьяных дебошей. И это не казалось зазорным и наказуемым. Такими примерами пестрят десятки страниц мемуаров царских, а затем и белых офицеров.
Военно-дворянская честь подобных деятелей измерялась количеством дуэлей и скандалов;
отечество - количеством полезных связей;
народность - мордобоем нижних чинов;
товарищество - невероятной «дедовщиной» в кадетских, пажеских корпусах; фантастическими пьянками;
профессионализм - угодливостью и карьеризмом;
идейная мотивация - полной кашей в политических взглядах или желанием обустроить брак, спокойный сытый быт.
Так что образ супер-культурного офицера-дворянина, внедряемый в сознание современного обывателя, - «очень большое преувеличение».
Читая мемуары уцелевших лидеров и активистов белого движения (как тех, кто затем пошли в услужение фашизму, так и тех, кто отказались сделать это) можно прийти выводу, что в «сухом остатке» (т.е., независимо от чувств и поступков их авторов) идеология «белого дела» была ни чем иным, как идеологией и методикой разграбления и расчленения Родины.
Не слишком ли категорично такое утверждение? Ведь белогвардейцы постоянно говорили о спасении России. Более того, значительная их часть была готова отдать за это свои жизни. Экономика не рассматривалась высшими сословиями Российской империи как нечто самоценное, если она не являлась собственностью данных сословий. Если бы это было не так, то земельный вопрос (главный вопрос начала XX века) руководством Империи решался бы более гибко. То же самое можно сказать и о территориях Российской империи. Для значительной части верхушки общества того времени это была только «кормовая база». О ней можно было тосковать, любя издали: из Парижа, Нью-Йорка или средиземноморских курортов. Кстати, примерно такое же отношение к Родине у самых больших (читай - самых богатых) патриотов в современной России.
Сто лет назад ее можно было превратить в объект торга, в обмен на военную помощь белой армии со стороны Антанты, Германии, Японии. Страна, в которой царствовали «быдло и хамы», теряла свое значение для «патриотов». Набор феодально-помещичьих стереотипов (православие-самодержавие-народность) привел к тому, что дворянское самосознание просто не могло воспринимать «низшие слои» как успешный субъект экономической деятельности.
Кстати, не случайно, что сегодня, как и сто лет назад, у российских реакционеров очень модна насмешка над фразой о кухарке, которая сможет научиться управлять государством (мол, куда ей!). Данный принцип организации пролетарского государства был провозглашен в конце 1917 года большевиками и затем многократно тиражировался (и искажался) их противниками. Тот факт, что ни одна кухарка не нанесет такого вреда экономике, как дипломированные успешные менеджеры 90-х годов, обычно ускользает от сознания этой публики.
Итак, именно данные, весьма живучие стереотипы ослабили элиту дореволюционной России, раскололи ее, заставили лучшую ее часть поддержать революцию и большевиков, а другую подтолкнули к самому остервенелому террору против трудящихся (на который те так же ответили террором).
Выводы
В начале XX века, с развитием капитализма (и выросшими в его недрах ростками коммунизма) объективно носителями понятия «Родина», «Отечество» стали миллионы пролетариев и разночинцев, десятки миллионов крестьян, пока безземельных, но уже лично свободных. Однако сознание военно-феодальной элиты все еще воспринимало только себя как социальное воплощение России. Расплата за такие иллюзии была неизбежной.
В новой, Советской России, а затем в СССР нашлось место десяткам тысяч бывших царских офицеров и генералов. И не потому, что они вдруг все стали социалистами, марксистами, а потому что именно марксисты обеспечили поступательное социальное развитие общества.
А это позволило военной и бывшей дворянской элите, пошедшей за красными, реализовать на практике новое понимание и защиты Отечества, и товарищества, и профессионализма, и единства с народом, и самоотверженности. (И это несмотря на тяжелейшие испытания 30-х годов). Только теперь все эти понятия были лишены дворянской карикатурности, т.к. обеспечивали интересы уже не сотен тысяч, а многих миллионов людей.
Нынешний олигархический российский капитализм не случайно снова реанимирует прянично-медовый образ царского и белого офицерства. Столкнувшись с неразрешимыми противоречиями, сконцентрировав в руках 1,5-2% населения 90% богатства общества, не умея им управлять, посадив страну на «нефтегазовую иглу», проигрывая экономически крупному зарубежному капиталу, нынешний режим в идеологических и политических преобразованиях пытается реанимировать элементы некой «квазифеодальной» системы.
Речь идет о патологическом недоверии к демократическим институтам, сакрализации режима личной власти, опоре на религиозные институты, воинствующем «государственном патриотизме» и шовинизме. Отсюда же вопиющее пренебрежение к материальным нуждам и духовным интересам простых людей, вседозволенность олигархического капитала и высшего чиновничества.
Все это (как и в начале 20 века) рождает не только разрыв «низов» и «верхов» общества. Данный тип организации государства приводит к снижению качества управленческих решений, неспособности «играть на несколько ходов вперед», приводит к боязни и просто к неумению проводить хоть какие-то прогрессивные реформы.
Но если подобная консервация идеологических институтов сословно-монархического, абсолютистского общества не прошла в начале XX века у белогвардейцев, то в начале XXI века она тем более обречена на поражение. И если Россию от распада сто лет назад спасли большевики и другие радикальные революционные движения, то теперь с еще большим развитием мирового капитализма и с отсутствием серьезного леворадикального движения в России подобное стремление российской верхушки пустить историю вспять может привести к более трагическим последствиям для нашей страны.
