ЗАСЕДАНИЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА ПРИ СИБИРСКОМ РЕВОЛЮЦИОННОМ КОМИТЕТЕ. ЗАСЕДАНИЕ ПЕРВОЕ
Павлуновский. Обвиняемый Третьяк, будьте добры дать объяснения суду по существу настоящего дела...
Третъяк. Получив извещение о том, что я назначен товарищем министра труда, я, зная условия работы в Омске в бытность мою [иркутским] комиссаром труда, не особенно охотно ехал занять пост товарища министра труда...
Теперь я хочу еще указать, какие обстоятельства побудили меня вступить в эту банду бандитов, мошенников и воров (аплодисменты). Перед [моим] отъездом в Омск из Иркутска ко мне в Иркутск приехал из Омска секретарь той рабочей газеты, которая издавалась в Омске, «Рабочий путь»... Он обрисовал положение, которое существовало в Омске, что здесь люди начали исчезать, что исчез Новоселов, министр [Временного] Сибирского правительства, что исчез член ЦК партии эсеров Моисеенко, причем открыто говорил, что в убийстве этих лиц повинны некоторые члены [Временного] Сибирского правительства, но, несмотря на это, они занимают свои посты...
[Читать далее]Когда я приехал в Омск, этот день был немного неудачным. Первого [ноября] правительство Директории появилось в Омске, а тут на улицах города расклеен приказ Верховного правителя. Чувствовалось, что дело неладно. Все, что мне пришлось видеть и слышать, об этом [же] свидетельствовало...
В это время среди местной эсеровской организации, а я в это время состоял членом партии эсеров, образовалась боевая организация, которая имела своей целью в связи с известным здесь, в Омске, [убийством] члена ЦК партии эсеров Моисеенко предпринять некоторые террористические шаги по отношению к этому правительству, рядом с членами которого в настоящее время я сижу.
Переговорив с представителем Омского комитета партии эсеров, бывшим членом президиума Омского совета профсоюзов Сергеем Пановым и посоветовавшись с ним, я принял его предложение войти в это правительство, для того чтобы оказать создавшейся в это время боевой организации [эсеров] услуги, использовать себя для боевых целей этой организации.
Приняв такое решение и все же считая, что мне здесь может угрожать опасность, ибо я был назначен [Уфимской] Директорией, а Директория была не в ладу с [Временным] Сибирским правительством, я отправился — кажется, 25 [ноября] — позондировать почву к Шумиловскому...
Первая картина, которая бросилась мне в глаза в министерстве труда, — это было следующее. Начальником железнодорожного отдела, которому министерством труда была поручена охрана труда всех железнодорожных рабочих, состоял некий Фетисов, о котором мне в первый день сказали, что это бывший полицейский. Приблизительно через день после моего поступления в министерство, уже когда существовало [колчаковское] правительство и сам Фетисов, очевидно, учел, что уже настало время, он вытаскивает свой мундир, синий блестящий мундир с пуговицами полицейского пристава, и выходит в этом мундире в министерство. И если здесь есть омские рабочие, которые посещали министерство, они должны помнить эту фигуру, сидящую во главе отдела, которому была поручена охрана труда железнодорожников. Дальше еще мелькает какая-то фигура попа, еще фигура военного.
Можно сказать, что до тех пор министерства труда не было. Было человек пять [служащих]. А когда ехала сюда [Уфимская] Директория, то здесь, в Омске, захотели показать, что у них есть административный аппарат для борьбы с Директорией. И набрали людей с бору и с сосенки. И через три дня раздули в министерство. И первым делом был поставлен вопрос о больничных кассах.
Нужно вам сказать, что к моменту прихода сюда чехов здесь, в Сибири, уже существовали больничные кассы. После прихода чехов все декреты советской власти были одним взмахом пера [Временного] Сибирского правительства аннулированы, и больничные кассы остались вне закона. Раз [советские] декреты были аннулированы, то, значит, больничные кассы остались именно вне закона, ибо вместо аннулированных декретов советской власти никаких других законов не было издано. И все больничные кассы засыпали нас телеграммами, что они не знают, куда деваться. Я об этом говорю потому, что это было первое заседание Совета министров, на котором я посмотрел, куда это я попал, в какую компанию.
Явившись в заседание Совета министров, где стоял вопрос о больничных кассах, я встречал следующее: подымается министр внутренних дел Гаттенбергер, которого, к сожалению, здесь нет, и читает: «Принимая во внимание, что больничная касса стоит миллионы [рублей] денег и эти миллионы остаются в руках рабочих, а все рабочие — большевики и могут эти миллионы употребить на борьбу с нами, я предлагаю не только законопроект снять с очереди, но и все существующие больничные кассы в Сибири закрыть».
После этого берет слово его помощник, присутствующий здесь Грацианов, и добавляет, что, конечно, больничные кассы для нас в России совершенно не нужны. У нас в России существует блестяще поставленная земская медицина, а поэтому мы можем закрыть все больничные кассы. После этого поднимается второй помощник министра внутренних дел, Новомбергский, поддакивая Грацианову, цитирует какой-то иностранный журнал, что какой-то профессор на каком-то съезде земскую русскую медицину назвал чуть ли не седьмым чудом [света], а посему все больничные кассы можно закрыть...
Мне сейчас трудно восстановить в памяти все эти дебаты и прения, которые велись в Совете министров, когда обсуждались изменения в избирательном законе. Но когда я приехал в Иркутск и выступал [с информацией о нем] на нелегальных собраниях, то все раскрыли рты и пришли в ужас.
Приблизительно изменили закон следующим образом: министр [финансов] Михайлов внес предложение, что необходимо разрешить вопрос ясно и прямо, а для этого ввести цензовое избирательное право. Ему на это возразили: «Что Вы, если мы сейчас введем цензовое право, то могут подумать, что мы реакционеры, а мы еще не [о]кончили борьбу. Вот когда мы возьмем Москву и борьбу окончим, тогда мы этот вопрос поднимем».
Почти все их законы проходили под знаком временных законов, с тем чтобы как только мы (Российское правительство.— В. Ш.) покончим с советской властью, мы целиком перейдем к царским законам...
Однажды в министерстве труда получается бумажка из министерства иностранных дел следующего содержания: «Ввиду того, что в настоящее время Омское правительство, вероятно, получит приглашение на Версальскую конференцию, министерство иностранных дел предлагает министерству труда разработать все мероприятия по охране труда, какие правительство находит необходимым внести на Версальскую конференцию»...
Шумиловский и говорит: «Давайте создадим комиссию и обсудим, какие вопросы по охране труда можно внести на Версальскую конференцию». Конечно, это была бы карикатура, так как здесь, в Сибири, об охране труда не могло быть и речи. И правительство подняло вопрос об охране труда только для того, чтобы показать на Версальской конференции свое человеколюбие. Я не выдержал этого момента и устроил Шумиловскому такой грандиозный скандал...
Дня через два после этого скандала я читаю повестку заседания Совета министров, и в порядке дня стоит вопрос о декларации к иностранным державам. Я полагал, что на этом заседании будет обсуждаться этот вопрос. Но вопрос не обсуждался. Обсуждалась декларация, но была снята с обсуждения, потому что была плохо разработана...
Однажды во время декабрьских расстрелов я зашел к министру снабжения Серебренникову. Министр снабжения Серебренников был человек хмурый. И [в] присутствии Молодых, когда мы говорили о расстрелах, Серебренников проронил только одну фразу: «Беда заключается в том, что здесь, в Омске, власть принадлежит шайке бандитов». Такую оценку дал министр снабжения Серебренников...
Характерны и еще следующие обстоятельства. Приблизительно в половине декабря [1918 г.] в местной официальной газете была помещена статья Жардецкого, что нам министерство [труда] не нужно, что министерство труда нужно упразднить, а дело охраны труда передать министерству торговли и промышленности...
Через день появляется заметка в «Правительственном вестнике», что Советом министров доводится до всеобщего сведения, что слухи об упразднении министерства труда не имеют основания. Я спросил Шумиловского: «Вы были на заседании?»— «Был».— «Ну что же, министерство снабжения не будет упраздняться, а министерство труда упраздняется?» Шумиловский говорит: «Я сказал, что, конечно, министерство труда — учреждение совершенно бесполезное и является самым неудачным завоеванием революции. Но если мы его упраздним, то рабочие сочтут нас контрреволюционерами, и поэтому пусть оно некоторое время просуществует»...
Таким образом, участники этого суда являются свидетелями необычайного процесса, когда сами члены Совета министров правильно характеризовали Совет министров как шайку бандитов. И для нас всех, переживавших этот страшный период сибирской истории, ясно, чем была их деятельность...
На основании тех впечатлений, какие у меня были получены от моей кратковременной деятельности в Совете министров, я прежде всего должен сказать, что больничные кассы и рабочее законодательство, которым якобы занялось правительство, избирательный закон, который оно опубликовало, [городские] думы, земство — все это существовало только благодаря тому, что существовал [антибольшевистский] фронт. И эти законы, проводимые в интересах [укрепления] фронта, как проводились законы о боевых приказах, имели значение, поскольку они касались фронта.
Так проводился закон о городских думах — решающим здесь было, что скажет фронт. Если мы думы и земство уничтожим, то мы потеряем фронт. Потом, когда мы возьмем Москву, мы можем это изменить. Но сейчас существует фронт...
В это время как раз началась борьба между Колчаком и Семеновым, и создалось такое положение: не то Колчак побьет Семенова, не то Семенов — Колчака...
Через некоторое время мое положение в Совете министров еще более ухудшилось. Однажды в министерство приходит молодой человек, который начинает жаловаться, что он ходит по разным учреждениям и не находит себе службы. Он был зачислен в министерство труда. Через несколько дней я начал подозревать, что он контрразведчик, т. к. способы его действий показались мне странными. Через некоторое время кто-то подслушал разговор по телефону, подтверждающий, что в министерстве сидит контрразведчик.
В дальнейшем моя работа сводилась к тому, что надо уносить ноги из этого правительства. И я начал устраивать то с Шумиловским, то с другими [сотрудниками] скандалы и превратил министерство прямо в сумасшедший дом, конечно, на деловой почве. И была такая атмосфера, что люди исчезали неизвестно куда. В городе шли расстрелы официально и неофициально. А в декабре [1918 г.], как известно омичам, Куломзино было почти все расстреляно. А от [профессионального] союза грузчиков осталась одна только читальня: имущество без хозяина...
Я считаю [обвинительное] заключение министерства юстиции по делу составленным правильно и считаю, что факты грабежа, бандитизма и разбоя имеются в тысячу раз большие, чем перечисленные в заключении.
Что касается меня, я определенно формулировал, что считаю себя виновным в том, что в течение трех недель, когда я состоял в Совете министров… постольку я признаю себя виновным в участии в этом правительстве...
Гойхбарг. Вы в своем показании указали, что Вы собирались войти в Совет министров с целью оказать содействие для некоторых актов по его адресу. Вы не имели в виду взорвать этот Совет министров буквально, при помощи взрывчатых веществ?
Третьяк. Если бы боевая организация [партии эсеров] это предложила, имел [бы] в виду.
Гойхбарг. Чем же Вы это (отказ от террористического акта.— В. Ш.) объясняете?
Третьяк. Я знал, что в составе Совета министров одним из главных руководителей и вдохновителей этого правительства был министр финансов Михайлов. Он был душой правительства, он был [главным] воротилой этого правительства. Также мне было раньше известно, что Михайлов является организатором убийства Новоселова, министра [Временного] Сибирского правительства, как социалиста, ему неугодного, и члена ЦК партии эсеров Моисеенко. А кроме того, общая картина переворота: Верховный правитель, атаманщина. Этот переворот Колчака был границей, когда можно было считать все завоевания русской революции погибшими. И совокупность этих обстоятельств, как мною указывалось здесь, толкнула всю партию эсеров на боевую деятельность. Но потом этого не произошло...
Гойхбарг. Что же, партия эсеров подумала, что, может быть, это правительство ничего, что можно с ним примириться?
Третьяк. Нет, здесь было положение следующее: в партии было несколько течений...
Айзин. В три недели, когда Вы участвовали в правительстве, кто играл [в нем] руководящую роль, кроме названного Вами Михайлова?
Третьяк. Главную роль играл Михайлов. Он ворочал всем. Крупную роль играли Вологодский и Зефиров. Одним словом, крупную роль играли все те министры, которые были связаны с [Омским] военно-промышленным комитетом, с биржевиками.
Айзин. А сейчас здесь, рядом с Вами, есть лица, которые играли крупную роль наряду с Михайловым и другими?
Третьяк. Я должен сказать, [что] из присутствующих здесь единственная фигура, которая одно время играла большую роль в Совете министров, — это товарищ министра внутренних дел Грацианов, который своей деятельностью, изменением известных законов стремился к насаждению самого определенного черносотенства в Сибири. Что касается всего состава, то, конечно, наиболее крупные фигуры Совета министров — они далеко. Их здесь нет.
Павлуновский. Этого вопроса никто Вам не предлагал. Вам предложен вопрос...
Третьяк. Я считаю, что Грацианов играл очень скверную роль.
...
Защитник Айзин. Вы кого имели в виду, когда Вы называли колчаковское правительство бандой преступников и воров?
Патушинский. Михайлова, Гинса, фон Гойера, Зефирова...
Защитник Айзин. В тех преступлениях, которые были совершены: убийство Новоселова, принуждение к отставке Шатилова и Крутовского, — как Вы полагаете, Шумиловский мог принимать участие?
Патушинский. …я объясняю поступки и деятельность Шумиловского, разумеется, только тем, что он не уяснил себе в достаточной мере ту конъюнктуру, которая в то время сложилась...
Я его могу винить только в том, что он не учел того, что совершалось, того, что должно было происходить, и не отмежевался от того правительства, которое я считал и продолжаю считать бандой преступников и воров...
Защ[итник] Бородулин. Что собственно разумеете Вы под правительством сначала Сибирским, а затем превратившимся во Всероссийское? Кто составлял правительство?
Патушинский. Существовала Сибирская Директория, как совершенно правильно ее здесь определяют, т. е. лица, избранные Сибирской областной думой в количестве пяти человек. Затем, были управляющие ведомствами, которые не имели мандатов от населения, а были назначены как обыкновенные чиновники. И эти управляющие ведомствами все время домогались известной автономии, известной степени власти. Несколько раз Гинс, при поддержке Михайлова, вносил проект положения об Административном совете. По этому положению вся власть должна была перейти в руки этого совета, а эти пять [человек,] избранные Сибирской областной думой, низводились на роль конституционного короля, который царствует, но не управляет. Вот с этим постановлением Административного совета мы, дерберовская группа, боролись. И два раза этот проект нами отклонялся. В последний раз — накануне отъезда Вологодского на восток, когда под влиянием демонстрации, устроенной всеми управляющими ведомствами по поводу отставки генерала Гришина-Алмазова, Вологодский спасовал, растерялся, испугался и пожелал дать Административному совету полную компенсацию. Он удовлетворил их тем, что всю полноту власти, принадлежащей «пятерке» по мандатам [Сибирской областной] думы, он перенес на Административный совет...
Обвинитель Гойхбарг. Как Вы думаете, свидетель Патушинский, постановление о смертной казни относится к ведомству труда?
Патушинский. Нет, конечно.
Обвинитель Гойхбарг. А если бы узнали, что утром вносится постановление о смертной казни в отношении одной категории, а через три-четыре часа Верховный правитель высказывает пожелание, чтобы еще к одной категории, к которой днем постановили применять только каторгу, тоже установить смертную казнь, что через несколько часов собирается Совет министров, Шумиловский рассматривает и подписывает эту смертную казнь для тех, для которых была принята каторга.
Патушинский. В такого рода вопросах небрежность является преступной.
Обвинитель Гойхбарг. Я попрошу огласить протокол заседания Совета министров...
