ЗАСЕДАНИЕ ШЕСТОЕ
Обвинитель Гойхбарг. Если [бы] Вы явились в Самару, пользуясь удостоверением нейтральной организации международного общества Красного креста, Вас бы тоже посадили в тюрьму?
Клафтон. Такая участь была возможна. Одного из нас посадили. Среди нас находился один англичанин — Джон Кейтч, член Союза христианской молодежи... Джон Кейтч чрезвычайно резко выразился по адресу чехов и членов [Всероссийского] Учредительного собрания, что они позволили себе взять заложниками детей. Он был выслан за это из России.
[Читать далее]Обвинитель Гойхбарг. А Вы не выражали возмущения, что члены [Всероссийского] Учредительного собрания взяли заложниками женщин и детей?
Клафтон. Я сказал об этом Свердлову, и, несомненно, я бы сказал это и членам [Всероссийского] Учредительного собрания. До сегодняшнего дня я остаюсь при том мнении, что женщины и дети ни при чем.
Гойхбарг. А Вам не было известно, что в то время, когда Вы все свои силы посвящали информации заграницы об этих зверствах, то правительство, которому Вы служили, женщин и детей массами забирало в тюрьму целыми деревнями для того, чтобы они выдавали имеющихся в деревнях красноармейцев, вообще повстанцев или лиц, сочувствующих большевикам?
Клафтон. По всем деревням — я не знаю. Мне известны такие действия ген[ерала] Розанова. Я выражал протест, и мы оглашали это в печати. Во всяком случае это явления, о которых приходится скорбеть...
Гойхбарг. …Подсудимый Жуковский, Вам известно, что Маклаков и Набоков давали телеграммы относительно того, что необходимо вести агитацию за границей для поддержки [режима Колчака]? Что те представители, какие там существуют от колчаковской власти, они [не] пользуются доверием и уважением со стороны иностранцев, и необходимо, что[бы] это патриотическое дело взяли на себя демократические и социалистические организации?
Жуковский. По поводу этой телеграммы мне ничего не известно...
Гойхбарг. Скажите, подсудимый Клафтон, если в телеграмме указывалось: передать [Русскому] бюро печати о том, что из американских газет сообщаются сведения о неудовлетворительном состоянии колчаковского фронта; достоверная большевистская информация тоже рассказывает о фактах разложения на фронте; а ваши рассуждения односторонние, [они] перестают внушать доверие; перемените начальную тактику утаивания, иначе ей не верят. Вы получили такую телеграмму?
Клафтон. Я получил [такие] указания...
По первой телеграмме был следующий ответ: мне было заявлено министром иностранных дел Сукиным о том, что «Ваши [информационные] телеграммы (это было в первый период нашей деятельности) производят дурное впечатление, вы в розовом цвете представляете события, происходящие на фронте; в самом деле побеждают большевики, а за границей по нашим телеграфным сведениям такого впечатления создать нельзя; получается слишком разительное противоречие между большевистскими телеграммами, в Лондоне получаемыми, и телеграммами Русского телеграфного агентства, получаемыми там же».
Нужно сказать, что наше положение здесь было весьма щекотливое. Мы представляли проект телеграмм, а над ними была цензура министра иностранных дел [Сукина]. Так что при всем желании дать надлежащее освещение тем или иным событиям мы [не могли, поскольку] были связаны. И борьба наша за освобождение от цензуры министра Сукина продолжалась весьма значительное время. Затем мы все-таки добились (ввиду того, что из Лондона получилось такое требование) ослабления цензуры по отношению к нам.
...
Гойхбарг. Не припомните ли Вы, свидетель Рубцов, [что] в ночь на 22 декабря [19] 18 г. в г. Омск не явились ли Вы вместе с офицерами унтер-офицерской школы в Омскую областную тюрьму для получения 43 арестованных, которые не то должны были быть Вам переданы для суда или для представления в прифронтовой суд?
Рубцов. Я явился, имея точное предписание начальника гарнизона Бржезовского...
Гойхбарг. Причем [что] Вам Бржезовский предписал?
Рубцов. Расстрелять.
Гойхбарг. Просто взять 43 человека и расстрелять?
Рубцов. Да.
Гойхбарг. А явившись в областную тюрьму, Вы не предъявили еще одного требования, что[бы] Вам выдали Кириенко, Девятова и Попова и еще одного, как Вы заявили начальнику тюрьмы, по приказу Верховного правителя?
Рубцов. По приказу начальника гарнизона...
Гойхбарг. А затем, когда Сабельников пригласил Вас и сказал не говорить, что он дал такую записку, чтобы расстрелять пять человек, Вы сказали, что эти люди были убиты при попытке к бегству?
Рубцов. Да.
Гойхбарг. Получив эти 43 человека, куда он их повел, Вы знаете?
Рубцов. Он отвел их в [Загородную] рощу и там расстрелял.
...
Гойхбарг. Не припоминаете ли предложения бывшего в юности социал-демократом министра земледелия Петрова о том, чтобы не расселять арестованных большевиков в порядке высылки на территории государства, ибо это даст им возможность вести пропаганду? И не было ли принято, в том числе и Вами, такое постановление: «Поручить министру внутренних дел принять меры к воспрепятствованию задержанным большевикам вести дальнейшую пропаганду»?
Шумиловский. Этого предложения я не помню.
Гойхбарг. Разрешите мне огласить протокол заседания [Совета министров от] 30 ноября 1919 года о необходимости принятия мер к тому, чтобы большевистские деятели не расселялись в порядке высылки на территории государства, так как это способствует большевистской пропаганде. В связи с этим постановлением я хотел бы просить революционный трибунал предъявить перечисленным здесь подсудимым снимок выведенных из тюрьмы, зверски истерзанных, замученных и расстрелянных жертв из Новониколаевска. Я попрошу предъявить этот снимок и спросить: не это ли следствие принятия этих мер? (Снимок передается…)
Гойхбарг. Не припоминаете ли Вы, что предложение арестовать Кириенко, привести его из другого города (Тобольска.— В. Ш.) в Омск, направить его дело через министра юстиции, это постановление было принято при Вашем участии?
Шумиловский. В моем присутствии.
Гойхбарг. Что же потом, когда Вы узнали, что Кириенко выведен из Омской тюрьмы и расстрелян (и притом по приказу Верховного правителя), а офицеры были переведены в некоторые повышения, Вы не сочли, что это есть достаточный повод, чтобы уйти из министерства?
Шумиловский. То, что здесь было опубликовано, мне стало известно только на [сегодняшнем] заседании [революционного трибунала]...
Гойхбарг. А не помнит ли кто-нибудь [из подсудимых], понес ли кто-нибудь наказание в связи с этими расстрелами без суда или с судом над мертвыми с подлогами протоколов о том, что мертвые были приведены и т. д.?
Шумиловский. К сожалению, я уже говорил об этом, что значительная, если не большая, часть того, что Вы здесь изволили прочитать, стала мне известна только на сегодняшнем заседании. Но и того, что мне было известно из официальных сообщений или из частных разговоров, было достаточно, конечно, чтобы назвать эти действия ужасными. И я это, к сожалению, должен констатировать...
Гойхбарг. А за все время Вашего пребывания в Совете министров был ли хоть один случай, когда какое-нибудь расследование повлекло за собой какое-нибудь наказание по адресу кого-нибудь из посягнувших на трудовые массы?
Шумиловский. Очень мало.
Гойхбарг. Хоть бы один случай [назовите].
Шумиловский. Отдельные незакономерности преследовались, но значительно большая часть оставалась без последствий.
...
Гойхбарг. Скажите, пожалуйста, свидетель, Вы были начальником штаба генерала Розанова?
Сыромятников. Да, я был...
Гойхбарг. Вам не приходилось знакомиться с приказами Розанова относительно массового уничтожения деревень, сожжения их и т. д.?
Сыромятников. Это было без меня. Такие приказы отдавались. С моим приездом такие приказы были отменены.
Гойхбарг. В Вашу бытность там не было таких приказов?
Сыромятников. Приказы были отданы, но они были отменены после моего приезда...
Гойхбарг. Значит, в промежутках такие приказы отдавались и даже осуществлялись?
Сыромятников. Да.
Гойхбарг. А не приходилось ли Вам слушать такого рода приказ генерала Розанова, что за убийство или повреждение одного чеха или офицера он приказывал расстреливать десятки заложников?
Сыромятников. Да, я слышал...
Гойхбарг. А не отдавалось ли приказов, чтобы по отношению к крестьянскому населению применялась порка?
Сыромятников. Насколько я помню, такие приказы также были. По крайней мере, когда я приехал, эти приказы были расклеены на станциях железных дорог.
Гойхбарг. А не отдавалось [ли] приказов, чтобы в деревнях брать заложниками женщин и детей?
Сыромятников. Этого я не помню.
Гойхбарг. Может быть, Вы припомните в других местах, что были такие распоряжения, что если кто-нибудь из молодых людей, повстанцев, скрывался, чтобы [их] матери, жены, дети брались в качестве заложников?
Сыромятников. Я помню, что была издана еще до моего приезда инструкция начальникам отрядов...
Щетинкин. Вы не помните приказ Розанова о наступлении на Степно-Баджейскую волость?
Сыромятников. Помню.
Щетинкин. Не помните ли Вы распоряжения, чтобы все население было уничтожено после отступления его отряда?
Сыромятников. Должна была быть исполнена эта операция. …было отдано распоряжение относительно сжигания...
Щетинкин. Не известно ли Вам о зверствах офицеров-итальянцев в этой области?
Сыромятников. Я знаю, что эта волость была целиком сожжена. Относительно зверства говорилось очень много. Но в каких размерах они были на самом деле, сведений у меня нет.
Щетинкин. Не собирались ли эти офицеры на известные вечеринки с женщинами и девушками красноармейцев?
Сыромятников. Я знаю, что после этой операции [местное] население было крайне ожесточено. Буквально нельзя было пройти, чтобы нас не обстреливали как лиц, так или иначе причастных к подавлению [восстания]. Причем это относилось и к итальянцам. А Розанов, когда он приехал, то действительно это была картина полной жестокости со стороны населения.
Гойхбарг. Не было ли Розановым отдано приказа относительно уничтожения этой волости?
Сыромятников. Насколько я помню, такой приказ был издан генералом Артемьевым. Этот приказ Вы прочитали здесь. Там говорится, что все села предаются сожжению, если они будут участвовать в каком-нибудь восстании.
Щетинкин. Не известно ли Вам относительно села Степно-Баджейского, как оно было укреплено в смысле обороны с нашей стороны?
Сыромятников. Я знаю, что там участвовали [в боях] одновременно чехословацкие, итальянские войска и те [русские] войска, которые были посланы Розановым. Вначале были два поражения. Итальянцы потеряли всю артиллерию и бежали к железной дороге. Были также поражения и войск, посланных Розановым, и чехов, и 9-й полк их также отступил. Вообще картина была безотрадная. Затем все это было усилено войсками, и, наконец, удалось прорваться в Степно-Баджейское...
Айзин. Скажите, пожалуйста, свидетель, в чьем распоряжении непосредственно находились отряды генерала Розанова? Верховному правителю или подчинялись гражданским властям?
Сыромятников. Гражданским властям, безусловно, не подчинялись. И я скажу, что со стороны Розанова встречался полный протест всего Совета министров. Его поддерживали только Колчак и Пепеляев. Он неоднократно проводил ту мысль, что если бы не Колчак, его давно бы прикончили.
Айзин. Значит, Совет министров находился во враждебных отношениях с Розановым?
Сыромятников. Безусловно. За исключением Колчака и Пепеляева...
Гойхбарг. И какие меры предполагал применить Розанов ко всем [пленным] красноармейцам?
Сыромятников. Он предполагал осуществить план, который удалось вовремя не допустить. Он предполагал увезти их всех в Туруханский край и затем симулировать катастрофу по дороге. Там находились [речные] пороги. По совету других лиц. Со стороны одного лица последовало предложение, что так [как] их (пленных красноармейцев.— В. Ш.) слишком большое количество, [то] судить их слишком долго. И все равно они будут приговорены к смертной казни, то было бы более рационально...
Гойхбарг. А не помните ли Вы, в бытность Розанова во Владивостоке не получил ли он распоряжения от Колчака о ликвидации всех участников владивостокского восстания?
Сыромятников. Это было, не разбирая национальности.
Гойхбарг. А не припомните ли Вы, что непосредственно после этой ликвидации был разговор по прямому проводу и телеграмма Вологодского, в которой выражалась от [имени] Совета министров единогласная благодарность Розанову за успешное подавление мятежа?
Сыромятников. В это время я был отстранен от должности и предан военно-полевому суду.
Гойхбарг. Я прошу удостоверить, что такая телеграмма была. Было поручено Вологодскому передать Розанову благодарность, и он ее передал.
Защита не возражает.
Суд удостоверяет, что такая телеграмма имеется.
Айзин. Скажите, пожалуйста, свидетель, что, [на самом деле] такая ликвидация во Владивостоке была произведена или только было предположение?
Сыромятников. Она не была произведена, потому что по своей инициативе я выдал всех заговорщиков, т. е. Гайду, Гусарика, его начальника штаба. И когда главари преданы были чехами, то восстание было ликвидировано...
Щетинкин. А не было ли с [селом] Тасеево поступлено так же, как с [селом] Степно-Баджеево?
Сыромятников. Я знаю лично телеграмму [В. Н.] Пепеляева о том, что Степно-Баджейская волость и с. Тасеево были конфискованы и переданы надежным крестьянам.
Щетинкин. А что Тасеевская волость была сожжена, Вам [это разве] не известно?
Сыромятников. Нет. Но это вытекало из того приказа, который здесь читали...
Гойхбарг. Вот тов. Щетинкин задал Вам вопрос, как была укреплена Степно-Баджейская волость. Можно ли считать эту волость укрепленной базой, уничтожение которой необходимо в военных целях?
Сыромятников. О Степно-Баджейской волости наверное не могу сказать, что она совершенно не была укреплена, а были укреплены только подступы через реку Мана.
Гойхбарг. Если они (войска интервентов и колчаковцы.— В. Ш.) ворвались в Степно-Баджейское и эти подступы были взяты, представляли ли военную опасность избы и дворы не сожженные?
Сыромятников. Никакой.
Гойхбарг. И в Тасеевском также?
Сыромятников. Не могу сказать.
Гойхбарг. А если в своих показаниях Колчак заявлял, что такие вещи могли делаться только в том случае, если это укрепленная база. И Степно-Баджейская и Тасеевская [волости] были укрепленными базами, которые надо было сжечь?
Сыромятников. Насколько я помню приказ Артемьева [и] повеление Верховного правителя, там не сказано о сжигании укреплений. По этому приказу сжигались все деревни, где население относилось враждебно к нашим войскам.
Гойхбарг. Разрешите огласить некоторые документы. Перед Вами ряд телеграмм о количестве расстреляных, замученных, выпоротых в целом ряде губерний Сибири и Урала (читает). Я хотел бы еще огласить документ и обстоятельства, относящиеся к зверскому убийству 31 человека по Иркутску...
Ааронов. В связи с этим я ходатайствую об оглашении имеющихся в деле показаний контрразведчика Базанова… где Базанов подтверждает заявление Черепанова, что Червен-Водали был против выдачи арестованных отряду [генерала] Скипетрова (читает)...
Червен-Водали. …арестованные находились в исключительном распоряжении военных властей. Когда я узнал, что есть предположение их отправить [в распоряжение Скипетрова], я… стал доказывать невозможность такого действия...
Через некоторое время, через несколько часов, было часа 3, явился Черепанов и заявил, что я получил сведения, что явился офицер от Скипетрова вместе с подводами, чтобы отвезти арестованных. Я вновь обратился к Ханжину с просьбой вызвать Сычева. Сычев явился и заявил, что явились конвойные и подводы увезти арестованных. Я заявил, что арестованные не заложники и никуда отправлять их нельзя, потому что мы имеем в виду вести переговоры и должны их выпустить при благополучном разрешении конфликта. Он заявил, что подчиняется, и дал слово, что не отправит их из Иркутска...
И когда мы находились уже там и этот господин Сычев явился за ними с семеновцами, мне стало известно, что они отправлены. Тогда я стал просить инженера Ларионова выяснить вопрос. Он стал требовать, чтобы было дано распоряжение немедленно вернуть их обратно или передать союзному командованию — чехам. …когда было предъявлено это требование о возврате арестованных, то Сипайло (или не знаю кто из этих господ) ответил: «Исполнять приказание министров незачем. Их нужно расстрелять»...
Я совершенно точно устанавливаю, что я никоим образом не могу быть примешан к этой грязной и возмутительной истории относительно этих несчастных жертв. Я заявляю, что мое имя сплетать с кем-нибудь из этих господ [нельзя], против этого я категорически протестую. В этом затрагиваются лучшие стороны моей души. И я принимаю все меры, чтобы защитить себя от какого-нибудь сопоставления с ними, потому что я слишком далек от мыслей, которым была подчинена деятельность говоривших с таким цинизмом, как говорили Сипайло и его сотрудники об уничтожении людей...
Член ревтрибунала Косарев. Мне от подсудимого Червен-Водали приходится не раз слышать, как он возмущается: битье, колотушки, подзатыльники или какие-нибудь факты мелкого характера... Но факт тот, что Вы не отрицаете, что Семенова Вы вызвали. Что это за люди — понятно. И раз Вы их вызвали, то, конечно, Вы их вызвали не затем, чтобы шоколад пить с ними, а для другой цели. Я не понимаю, что же Вас возмущает? Ведь вызвали их Вы?
Червен-Водали. Семенова вызвал не я, а Семенов сам прислал войска. Я хочу охарактеризовать [тогдашнее] положение. Если я имел несчастье в этот период времени попасть в положение, где мне пришлось волей-неволей вступать в сношения с Семеновым, то из этого не следует, что я могу сочувственно относиться к такого рода действиям, о которых идет речь. Что же касается до вызова войск, то положение Иркутска было в состоянии обороны. Вокруг были [антиколчаковские] восстания...
ЗАСЕДАНИЕ СЕДЬМОЕ
Гойхбарг. Вы в первый день давали здесь объяснения, что Вы с определенной целью вступили на короткий срок в состав так называемого правительства Колчака... При Вас происходили эти расстрелы 22 декабря [1918 г.] в Омске и в Куломзино?
Третьяк. Да.
Гойхбарг. Относительно Куломзино Вы показывали, что все Куломзино было уничтожено.
Третьяк. Да, я показывал.
Гойхбарг. Не слышали ли Вы тогда, что профессиональный союз грузчиков должен [был] прекратить свое существование за неимением членов?
Третьяк. Да, показывал. И я помню обстановку, при которой этот факт был установлен.
Гойхбарг. До Вас не доходили сведения о том, что достаточно было звания рабочего в Куломзино, чтобы быть кандидатом на то, чтобы быть отведенным на Иртыш и расстрелянным?
Третьяк. До меня доходили не только эти сведения. Но я еще кое-что знал и о других районах, в которых мне приходилось и раньше, и потом работать, что очень часто были массовые аресты без всякого суда и следствия, где люди расстреливались исключительно по такому признаку: если руки с мозолями, то значит, этот человек рабочий, и его расстреливали.
Гойхбарг. Доходили до Вас сведения, что скрывающиеся в Куломзино рабочие проводили по три месяца в землянке под землею и слепли, скрываясь от возможности расстрела?
Третьяк. О землянках до меня слухи не доходили. Но вообще всю зиму во всей тайге в зимовках скрывались рабочие всех районов и там замерзали. Я это знаю потому, что мне после самому пришлось быть в тайге, где я видел очень много рабочих.
Гойхбарг. Здесь вчера свидетель Рубцов рассказывал относительно обстоятельства увоза из тюрьмы для расстрелов. Вы не помните, когда я его спрашивал, почему он не взял с собою больного тифом Попова, который вчера сидел рядом со мною, — потому ли, что не было перевозочных средств, или по каким-либо другим причинам, он ответил: «Это было неудобно»? До Вас не доходили сведения, что Рубцов и его приятели, присланные по записке Верховного правителя взять Кириенко, Девятова, Попова, Миткевича и других, искали в тюрьме возможности спустить больных тифом [через известные] «удобства»?
Третьяк. Эти сведения доходили. До меня доходили сведения еще такого рода, что омская контрразведка… воспользовавшись этим восстанием как поводом, захотела буквально истребить наиболее неблагонадежные части военные и одновременно расправиться с заключенными в тюрьме и в концентрационном лагере. Причем в то время, как раз на другой день после восстания, у меня на квартире происходило совещание [губернских] комиссаров труда. И вот на этом совещании… было констатировано, что уже после восстания некоторые воинские части, не принимавшие участия в восстании и с точки зрения правительства считавшиеся неблагонадежными, были пропущены сквозь пулеметный огонь: просто была сделана ложная тревога, были расставлены пулеметы, солдаты начали выбегать из казарм, и таким образом все были пропущены через пулеметный огонь.
Гойхбарг. Не доходили ли до Вас сведения, что только потому, что Рубцов и его приятели не нашли удобного выхода в клоаку, они по этой причине не опустили Попова и Миткевича, больных тифом, в клоаку?
Третьяк. Я этого не слышал.
Гойхбарг. А 24 декабря [1918 г.] Вы слышали в заседании Совета министров о том, что действия милиции должны быть признаны выше всех похвал? После этого Вы отправлялись к этим министрам, жали им руки и разговаривали с ними?
Третьяк. Вслед за этим я уже подал заявление об отставке. Между прочим, на том совещании комиссаров труда, которое в момент восстания происходило в моей квартире, комиссары труда пришли к такому заключению, что мне лично, персонально, из Омска нужно исчезать, для того чтобы не быть исчезнутым.
Гойхбарг. А Вы не встречались ли со своим патроном и здоровались ли Вы с ним?
Третьяк. С Шумиловским я перестал здороваться приблизительно еще 15 декабря. А вообще отношения у нас были совершенно испорчены после целого ряда происшедших у меня с ним крупных столкновений на почве деятельности министерства труда.
Гойхбарг. А с другими тоже не здоровались?
Третъяк. Нет...
Гойхбарг. А чем Вы мотивировали необходимость отменить самое звание комиссара труда?
Третьяк. Я состоял комиссаром труда, но [Временное] Сибирское правительство через несколько дней после того, как оно здесь установилось, одним общим постановлением отменило все декреты советской власти, в том числе и декреты советской власти о труде. С другой стороны, не был издан какой-нибудь закон, который бы привел в автоматическое движение все законы, которые были изданы Временным правительством о комиссарах труда. Таким образом, были назначены комиссары труда, но не было такого законоположения, на основании которого они могли бы действовать. Я тогда свое положение определял так: я нахожусь вне закона.
