По зимам на Хитровом рынке свирепствует тиф. Городская санитария борется с ним, как умеет, но тифозные бациллы, как победоносная рать, смеются над усилиями людей сколько-нибудь сократить их смертоносную ярость. В ночлежках моют и скребут нары, ходит врачебный дозор, а в ужасных лохмотьях ночлежников плодится и множится зараза.
По улицам, ведущим к городским больницам для чернорабочих, тянутся длинные обозы извозчиков, подвозящих больных из лечебниц. А из больниц по утрам выезжают большие фургоны с мертвыми телами, направляясь к кладбищам. Нехорошо становится на душе, когда видишь сидящих по два на извозчике бледных, трясущихся людей в черных бобриковых халатах и в хитровских «елкасах» на головах: знаешь, что большинство этих несчастных — кандидаты в «мертвые фургоны».
[Читать далее]У больничных врачей даже термин особый выработался: вместо прежнего «mors», уже понятного приговоренным к смерти, они говорят просто: «сыграет в ящик», говорят, само собою, по-латыни.
Зимою городские больницы завалены обывателями Мудрого рынка. Редкий из них хотя раз за зиму не схватит какую-либо форму тифа; при этом похворать, вернее — полежать в больнице для большинства — одно удовольствие. Доходит до того, что больным завидуют здоровые, которым, правда, приходится терпеть горе, но зато не улыбается пока что перспектива «сыграть в ящик».
Есть даже специалисты по части симуляции болезней. Бактериологическое исследование крови, конечно, устанавливает отсутствие действительной болезни, но... исследование-то производится уже в больнице, а там, коли попал на положение тифозного, то — болен или здоров, а две недели прожить можешь. Опытного врача или фельдшера, конечно, провести, куда мудрено, но, бывает, проводят.
Несколько лет тому назад я заразился на Хитровке тифом, был установленным порядком отправлен в больницу и там познакомился с «Куклимой».
Это был господин странный во всех отношениях: по фамилии, по профессии и по характеру.
Во-первых самое название «Куклима» было уже совсем фантастическое. «Куклима» на жаргоне тюрьмы и Хитрова рынка означает нечто вроде «генерала Кукушкина». «Показаться на Куклиму —значит назвать себя судебной или полицейской власти чужим, несуществующим именем.
Во вторых, профессия «Куклимы» была тоже не из обыкновенных. Был он отчасти вор, отчасти сутенер, отчасти же вольный художник — церковный певчий. Правда, тенорок у него был, как говорится, собачий, но доход некоторый все-таки приносил.
«Куклима» в компании с несколькими ветеранами певческих капелл пел в церквах в течение постов и по праздникам; в прочее время отхватывал залихватские плясовые и другие песни, расхаживая под предводительством гармониста по нумерам.
Странное явление эти певцы на Хитровом рынке. Вообразите себе ночлежную квартиру, удушливый воздух, вонь, томительное отчаяние, навеянное безысходностью положения и похмельем. И вдруг в эту юдоль скорби и тяжелых вздохов врываются разухабистые звуки «Барыни», сопровождаемые топотом пляски. А потом несется песня, от которой еще больше тоскует сердце.
А характер «Куклимы» проявлялся следующим образом.
Тяжело больной, доставленный поздно ночью из полиции, «Куклима» первое время испуганно молчал и только озирался по сторонам, как пойманный зверок. Видимо, он впервые был в больнице, а, пожалуй, и серьезно болен был в первый раз: парень он быль очень еще молодой — и вся необычная обстановка больницы сильно напугала ого. Вообще с вечера «Куклима» был робок и прямо жалок. Но наутро он огляделся, перекинулся словом с подвернувшимся знакомым и, хотя и страдал от болезни, но сразу почувствовал себя в той сфере, в какой можно было развернуть и обнаружить свои таланты.
Оп принялся хныкать, привередничать, жаловаться, а когда доктор спросил про него у дежурной сердобольной, не вскакивал ли он ночью, так как он, очевидно, алкоголик, и сказал, что за ним нужен бдительный надзор, он сделался совсем невозможен. К вечеру «Куклима» начал бредить. Он ругался, хохотал, вскакивал и бросался в коридор. Один раз его едва успели схватить на крыльце. Словом, измучил сиделок и надоел всем больным. И тогда за него взялся один из своих.
Громадный детина с всклоченной бородой, шатаясь от слабости, подошел к кровати «Куклимы», около которой суетился приставленный для порядка дядька, и, не повышая голоса, спросил:
— Долго будешь гужеваться, тварь?
«Куклима» поднял глаза и сразу затих. Перед ним стоял один из хорошо известных ему «ребят», и он понял, что над ним куражиться неудобно.
— И чтобы не слыхать тебя было! — властно повторить больной из «ребят» и, постояв еще некоторое время около «Куклимы», лег на свою кровать.
В палате воцарилась тишина.
На другой день температура у «Куклимы» пала, но он перестал отвечать на вопросы, перестал есть. Худой, с темным лицом и широкими синими кругами под глазами, лежал он неподвижно, как бесчувственный, на кровати ровно семь суток. Не ел, не говорил ни с кем ни слова. И только по ночам осторожно подымал голову и украдкой оглядывал палату.
На седьмой день, в великолепное солнечное утро, «Куклима» воскрес. Он встал с постели и, не говоря ни слова, подошел к печке. На одном из залитых светом изразцов заседала компания мух. «Куклима» взмахнул рукой, захватил, сколько мог, мух и, снова не говоря ни слова, лег на свою постель.
Что означал этот фортель — не знаю, но только врач отделения, человек безусловно гуманный, заподозрив уже давно бесцельную симуляцию сумасшествия со стороны «Куклимы» прямо и просто спросить у него:
— Дурака валяешь?
— Что же мне не валять? — нагло отвечал «Куклима». У меня оброк заплачен. Зачем держите меня здесь? Уморить хотите? И буду валять!
Врач отошел в недоумении, не зная, что предпринять. И вдруг в палате раздалось истерическое рыдание. Доктор оглянулся: рыдал «Куклима». Он вернулся и, положив ему на плечо руку, спросил мягко:
— Да что с тобою, парень? Чего ты все колобродничаешь? Какая тебя муха кусает, говори?
— Мать вспомнил! — снова нагло ответил «Куклима», продолжая рыдать.
На другой день «Куклиму» выписали за озорство. И никому не пришло в голову, что вышло все так потому, что на затравленного жизнью хитровца страшно подействовала необычная обстановка больницы и пробудила в нем потребность... поломаться, потешиться, вознаградить себя за заброшенность в течение долгих лет.