Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Category:

Фрагменты записок белого офицера Сергея Шидловского

Из книги С. Н. Шидловского «Записки белого офицера».

Нас радушно встретили немцы и отвели отделение в первом отходящем в Киев поезде.

Переночевали в Коронках, повесили несколько человек.

Стреляли англичане по Владиславовке залпами с дредноута «Emperor of India» из 16 дюймовых орудий; впечатление было страшное, попадавшие снаряды подымали в воздух целые углы хат с окнами, которые в воздухе рассыпались...
Интересно было также, как английские моряки после боя сошли на берег перед проволокой и с любопытством рассматривали тыл большевиков: они думали увидеть нечто необыкновенное, может быть людей другого цвета, чем в Европе. Затем они с детской радостью накинулись на стадо баранов, взваливали их на плечи и увозили в своих лодках на дредноут.

Настроение значительно улучшилось, и если бы не тревожные слухи про Керчь, где восстание в каменоломнях все разрасталось, было бы совсем хорошо.
Начали снимать понемногу части с фронта и отправлять их в Керчь на усмирение восставших...
На следующую ночь после моего приезда было приказано загнать каменоломщиков обратно в их дыры и приступить к взрыву выходов... Надо сказать, что все мы в это время озлобились, достоверно стало известно, что все заправилы в каменоломнях были евреи и что даже существовала особая еврейская рота. Все попадавшие к нам в плен каменоломщики были повешены...
Следовало ожидать приближения каменоломщиков, т. к. мы стояли рядом с тюрьмой, в которой содержалось много большевиков. Не дожидаясь их прихода, мы ликвидировали всех политических в тюрьме...
К вечеру город был освобожден — все оставшиеся в живых каменоломщики разбежались, скрываясь по городу. Начались обыски, аресты и расстрелы, брали всех подозрительных, придерживаясь правила: лучше уничтожить десять невинных, чем выпустить одного виновного; заодно был утоплен издатель меньшевистской газеты «Волна», все время писавшей против добровольцев.
Три дня продолжалась эта история и одновременно взрывались последние выходы Аджимушкайской каменоломни. За это время в Керчи было уничтожено до 3000 человек, большей частью евреев. Англичане, бывшие в Керчи, целыми днями бегали со страшно довольными лицами по городу, снимая фотографическими аппаратами повешенных и расстрелянных. Можно с уверенностью сказать, что почти ни один из сидевших в каменоломнях не удрал.
[Читать далее]
С рассветом мы выступили — с налета взяли первую линию большевистских окопов, забрали пленных и пулеметы (из пленных евреев ликвидировали, остальных отправляли в тыл, распределяли по частям)…
По дороге поймали пятерых красных, ехавших на станцию Граматиково. Одного из них, коммуниста, как выяснилось по его бумагам, на месте расстреляли — «угробили» (выражение, входившее тогда в употребление), остальных четырех повели с собой...
Произошел тут со мной следующий случай. Лежу я на огороде под кустом, совсем засыпаю и вдруг слышу большой шум и выстрелы совсем недалеко от меня, пули здорово свистели над головой. Я схватил свой револьвер, с которым никогда не расставался, вскочил и почти лицом к лицу столкнулся с одним из только что взятых в плен красноармейцем, полным ходом удиравшего, справа от меня удирали остальные три. Я сшиб его с ног, его забрали подошедшие солдаты и потом расстреляли, остальные были убиты вдогонку.

Все взятые в плен в эту ночь евреи, комиссары и коммунисты были повешены, а остальные жестоко выпороты.

Против нас в этот день главным образом действовал еврейский коммунистический полк, само собой разумеется, что пленных не брали. Приблизительно через 10 дней после этого я проезжал по этому месту, и трудно было дышать из-за трупного запаха. В Армянске были взяты обозы и тут же в Армянске произошел здоровенный еврейский погром: ни офицеры, ни солдаты не могли стерпеть, что какие-то евреи, по существу своему буржуи, вздумали принять коммунистический облик.

Знаменита была своими зверствами харьковская черезвычайка во главе с комиссаром Саенко, жидовского происхождения, собственноручно мучившего и убивавшего свои жертвы. Я был и видел откопанные тела убитых; ничего более ужасного нельзя себе представить.
ЧК помещалось в огромном пятиэтажном доме на Чайковской улице с садом, окруженном глубоким рвом и тремя рядами проволоки. Жутко было входить в него. В верхних этажах помещались служащие черезвычайки, канцелярия и камеры арестованных, в которых сидели генералы, офицеры, их жены и дети, были богатые купцы, мелкие торговцы. В подвальном этаже находилось помещение для допросов и пыток: большая темная комната, забрызганная кровью и с невысохшей еще кровью на полу. Тут же на полу были найдены куски отрезанных носов и ушей, на стенах следы распятия людей, дырки от гвоздей, следы прислоненных голов и тел. В другой комнате, где проходили сточные трубы со всего дома, было устроено нечто вроде бассейна из помоев и отбросов. Туда бросали некоторых несчастных, которые тонули в этой ужасной грязи и задыхались от вони. В саду были произведены раскопки и найдены тела замученных. Между ними были женщины и совсем молодые еще мальчики и девушки с выколотыми глазами, отрезанными ушами и носами, вырезанными языками, вырванными ногтями, скальпированные, с вырезанными на плечах погонами и забитыми вместо звездочек гвоздями, с вырезанными полосками кожи, с вывороченными руками и ногами; почти все трупы носили следы ожогов. Фотографии всего этого тогда имелись. /От себя: а куда же делись после?/
Все население Харькова было допущено к осмотру этих тел и дома. Когда их откапывали, кругом толпа стояла в безмолвном оцепенении. Вдруг среди тишины раздался голос: «Так им и надо!» Сперва все как бы застыли, но через мгновение накинулись на жидовку, произнесшую эти слова и, если бы не подоспел в это время какой-то офицер, ее бы растерзали на клочки. Это слышал и видел мой двоюродный брат барон Фредерикс. Замечательно, что почти все комиссары города Харькова были евреи; они всегда имели все, что хотели, жили у себя широко, ни в чем себе не отказывая. Многих из них поймали и повесили, в числе их и Саенко.

Даже в Харькове в это время стал заметен недостаток людей, могущих и способных занимать ответственные посты в гражданском и военном тыловом управлениях вновь занимаемых областей. Приходилось назначать людей неизвестных, часто не отвечающих элементарным требованиям порядочности, знания и опыта. Нужно сказать, что в этом отчасти был виноват главнокомандующий — человек безупречный и честный, но не умевший подбирать себе помощников и исполнителей, и благодаря своей слабохарактерности легко подпадавший под их влияние, в частности, своего начальника штаба генерала Романовского, человека не глупого, но узкого, не умевшего, или не желавшего (то и другое, на мой взгляд, преступление) привлекать и заставлять людей работать. Отчасти виной этому была его демократичность, а, как известно, наши демократы по большей части не способны к государственному строительству и управлению.
Начались злоупотребления, взятки и желание набить карман; как и всегда, к сожалению, интендантство было не на высоте: части были плохо снабжены, хотя все необходимое имелось. Весь тыл был больше занят спекуляцией, чем заботами об армии. Части должны были заботиться сами о себе. Для того чтобы быть боеспособным, надо было иметь постоянный ремонт лошадей, фураж, питание для людей. Все это приходилось забирать у местных жителей, а для того, чтобы брать только то, что действительно нужно, надо иметь большое воспитание и честность, чего, к сожалению, невозможно было требовать от солдат и даже от офицеров, у большей части которых пропали все нравственные устои и обязательства после революции. Эти люди, часто выдающейся храбрости, не делали разницы между грабежом и реквизицией. Начались именно грабежи... Кроме того, большую роль часто играла личная месть — в армии было много солдат из мелких собственников и хуторян, дочиста ограбленных и разоренных, у которых крестьянами в начале революции были вырезаны семьи.

Нельзя обойти молчанием отношение нашей ставки к формированию новых частей. Среди офицеров было масса желания развернуть и увеличить части, создавать ячейки старых полков. Не знаю, чему это приписать — опьянению от победы или чему другому, — но этому ставка препятствовала всеми силами. В штабе главнокомандующего говорили, что войска достаточно для достижения Москвы и окончания гражданской войны, но не понимали, что эта война была война кавалерии. Нужна была быстрота во всех начинаниях, это поняли большевики и непрерывно увеличивали свою кавалерию, которой прежде было у них весьма мало и отсутствием которой объясняется наш первоначальный успех. У нас же довольствовались имевшимися двумя дивизиями, рассчитывая на казаков, которые так жестоко нас обманули.
…вооружения и снаряжения хватало, как отнятого у большевиков во время продвижения, так и привезенного англичанами. Только очень энергичным отдельным личностям, обладавшим сильным характером, изредка удавалось на свой страх и риск увеличивать или создавать другие подразделения, а когда все было сделано, заявляли штабу, который с явным неудовольствием задним числом давал разрешение. До Харькова отношение ставки было еще другое, но после того как мы заняли Харьков, Курск, Бахмач, Киев — стали ставить палки в колеса.

В самый разгар моей стрельбы вдруг чувствую, взводный хватает меня за руку. Повернувшись, увидел двух червонных казаков в огромных черных папахах, в черных же черкесках с красными башлыками, стоявших совсем рядом со мной и с ужасом глядевших на мои погоны. Несколько солдат по моему приказанию моментально вскочили на коней, но красные, оправившиеся от своего испуга, уже скакали прочь, но им не удалось уйти — оба были взяты в плен и так как добровольно не сдавались — расстреляны. Забавная история...

Все местные евреи стреляли в нас из окон домов, причиняя нам крупные потери. Части собрались около вокзала, откуда перешли в контратаку и к вечеру очистили город. Начался страшный еврейский погром, продолжавшийся около трех дней.

Здесь надо упомянуть о большевистских повстанческих отрядах, действовавших в районе Чернигова, Кролевца и Глухова. Большей частью они были составлены из местных жителей под предводительством жидов и присланных специально для этого из совдепии комиссаров...
До нашего прихода здесь действовали известные повстанческие отряды некого атамана Ангела, впоследствии присоединившегося к нам.

Красивые бои происходили при занятии деревни Сабичев... Оба раза брали приблизительно по 300 человек пленных, коммунистов и жидов расстреливали...

Сильная разруха в тылу, повсеместные повстанческие отряды, образовавшиеся благодаря неумелости, нерешительности и бестактности назначенных на местах гражданских начальников, которые назначались только в зависимости от степени демократичности их взглядов без внимания к их способностям выполнять возложенные на них обязанности — все это, безусловно, должно было гибельно влиять на бодрость.
В это же время среди казаков начинаются разногласия. Награбив за весь поход довольно много всякого имущества, многие из них самовольно уходили домой. В основном это была молодежь, не имевшая понятия о дисциплине. Сперва мы призывали казаков оставаться в частях, но наши призывы не всегда имели воздействие...
В Сумах мы не задерживались, так как к этому времени дезертирство казаков продолжалось, их уже нельзя было удержать в частях по всему фронту. Восточнее Харькова и до Царицына едва ли можно было найти более 15 боеспособных частей...
В это время был сменен командующий добровольческой армией генерал Май-Маевский (распустивший весь свой штаб и весь тыл донельзя) и на его место назначен генерал Врангель, и только благодаря его энергии и характеру ему удалось эвакуировать Харьков, что при создавшейся тогда обстановке было очень трудным.
Ставка его боялась... Через неделю после его назначения он был сменен и в скором времени выслан за границу.
...
В это время началась эвакуация за границу семейств военных и штатских... Одесса была сдана, и только небольшая часть из бывших там штатских смогла погрузиться и переплыть в Крым с генералом Шиллингом. Большая же часть под командой генерала Бредова направилась к Румынской границе в надежде спастись там от красных, но румыны встречали войска пулеметами и не пускали в пределы Румынии. Тогда генерал Бредов решил пробиваться на соединение с поляками. Это ему удалось, но поляки разоружили отряд и всех посадили в концентрационные лагеря за проволоку, приставив часовых. Офицеры были отделены от солдат, а посещение ими солдат зависело каждый раз от разрешения коменданта лагеря. Отношение поляков было отвратительно.

В это время ставка наша начала заигрывать с кубанцами. Дело было в том, что кубанцы за время наступления, награбив и отправив свои трофеи домой, уходили с фронта, а между тем теперь тыл и фронт находились в зависимости от их доброго желания и расположения к добровольческим частям. Начальство не сумело поставить их на место, стало за ними ухаживать. И тогда кубанцы закусили удила, вновь появились социалистические рады с приказами, направленными против добровольцев; соответственно этому направлению и отношение к нам обострилось. Часто бывали случаи, когда жители не пускали солдат в дома и не кормили их даже за деньги, хотя сами жили очень богато и питались, ни в чем себе не отказывая...
Казаки чинили нам во всем препятствия, дело дошло даже до того, что они не давали досок на гробы и дерева на кресты и выгоняли из домов больных солдат прямо на улицу. Они становились все нахальнее и нахальнее, обвиняя Добровольческую армию в измене и отступлении...
Солдат нельзя было выпускать из рук, приходилось производить ежедневные занятия и строго взыскивать за малейшие упущения.

…всем стало ясно, что песенка наша на Кубани, да и, пожалуй, вообще в России, спета, так как в то, что Крым сможем удержать, никто не верил...
Казаки пускали к себе очень неохотно; все они за редким исключением были почти всегда пьяны, во всех избах гнали самогон. Масса молодых казаков призывного возраста находилась дома, часть из них или бежала из части, или просто не являлась на мобилизацию. Всю ночь пьяные вооруженные ватаги казаков шатались по улицам, и всю ночь по станицам стояла стрельба.
...
Части были раздеты и голодны, а получить что-либо из складов было невозможно даже за два дня до эвакуации, — мы пытались посылать требования еще десятого марта. Штабные господа и интенданты спохватились, но было уже поздно, надо было спасать людей. Это было самое большое наше поражение и не только материальное (кроме всего остального армия потеряла весь свой конский состав), но и нравственное — все были совершенно деморализованы. Новороссийская эвакуация была гибелью для всей армии, да и, пожалуй, гибелью всего Белого движения на юге России. И, конечно, ставка была в этом бесконечно виновата. Надо было все это предвидеть и не допустить войска до того морального падения, в каком оно было во время эвакуации, вернее сказать, благодаря этой ужасной эвакуации.
Никогда не забуду картины набережной и молов покидаемого Новороссийска. На молах люди, тщетно ждущие пароходов, плачущие, кричащие, некоторые бросались в воду и пытались доплыть до корабля. На набережной — непроходимые баррикады из запряженных коней, повозок, оставленной амуниции. Среди них и наши кони, бросать которых было страшно тяжело. И все это на фоне горящих цейхгаузов, дым столбами поднимался вверх, казалось, что пылает полгорода.


Tags: Антисемитизм, Белые, Белый террор, Гражданская война, Евреи, Интервенция, Казаки, Разруха, Ужасы тоталитаризма
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments